Да, хорошая у нее была жизнь, что там говорить. Она и сама в это совсем было поверила. Вот только домой, к маме в гости, все-таки не ездила. Опасалась. Береженого, говорят, Бог бережет.

Через три года умер дядя Хельмут. Прямо на рабочем месте, за столом. Может, если б кто зашел в кабинет вовремя, успели бы еще что-то сделать. А так… Секретарша сидела в приемной, тихо радовалась выпавшему в кои-то поры спокойному дню – ни к шефу никто не рвется, ни он ее не дергает… Потом даже отпроситься решила по такому случаю, зашла, а он сидит головой в стол уткнувшись. Похоронили его рядом с Анной Альфредовной, он сам так расписал в своем с немецкой аккуратностью составленном завещании. Этим же завещанием отписывал он все свое движимое и недвижимое, тоже, кстати, ему от богатого деда в свое время доставшееся, двоюродному племяннику Леониду Гофману, с условием проживания Леонида Гофмана рядом с этим имуществом в германском городе Билефельде. Правда, вскоре высунулась откуда ни возьмись со своими претензиями на наследство некая фрау Хильда Гофман, бывшая дядина жена, но, узнав про наличие завещания, тут же из поля зрения исчезла. Почему в женатом положении ему не пожилось, дядя никогда не рассказывал. Впрочем, характер у него был очень сложный, замкнутый, даже несколько желчный. Для семейной жизни никак не подходящий. Леня тоже был человеком замкнутым, но частыми разливами желчи никогда не страдал. Когда ему было страдать-то? Любовь к жене да к сыну все свободное время занимала…

В общем, все сложилось так, что надо было им оформлять документы и уезжать на постоянное место жительства в Германию. Тут и решений других не было. И Майя с мужем была согласна. Германия так Германия. Билефельд так Билефельд. По крайней мере, Темке хорошее образование дать можно. Тем более по-немецки он уже хорошо говорил. Не зря столько лет с дорогим репетитором занимался. Пусть будет так. Осталось Майе только домой съездить, чтоб несколько справок собрать. И кто только придумал этот огромный перечень документов и справок, которые надо представить, чтоб разрешение на выезд получить? Будь он неладен, этот чиновник-выдумщик…


– …Вы кофе хотите? – вздрогнула Майя от негромкого вежливого вопроса над ухом. Подняла голову, поморгала испуганно. Ничего себе, как ее в воспоминания занесло! Молоденькая парикмахерская фея, склонившись над ней, кротко заглядывала в глаза, ожидая ответа. – А может, чаю зеленого? Вашу подругу еще долго стричь будут, потом еще укладывать… А чай у нас хороший, и кофе тоже! Так будете?

– Что ж, давайте. Кофе, пожалуйста. Без сахара, только с лимоном. Лимон у вас есть?

– Да, конечно! – снова нежно улыбнулась ей девчонка. – Сейчас сделаю!

«Интересно, сколько они с меня за такой сервис сдерут? – отрешенно подумала Майя, провожая ее взглядом. – Много, наверное. Раз Динка еще и укладку заказала, значит, точно много. Ну ничего, вытерпим. День рождения все-таки. Пусть красивой будет. Все время она комплексует из-за своей внешности. Слава богу, хоть про Димкину со мной преступную связь не догадывается. Хотя лучше б уж догадалась да прокляла законной женской анафемой, не стала бы больше дружбой мучить…»

Сделав большой глоток кофе – и правда хорошего, – она поставила чашку на подлокотник, снова откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза. Память тут же ринулась на свое законное место, стала торопливо воспроизводить весь тот весенний день в подробностях…

Тот март выдался в родном городе пасмурным, ленивым и кислым. Впрочем, он всегда здесь таким был, она забыла просто. Серый снег на газонах ни за что не хотел таять, лез в глаза тусклым ноздреватым холодом. Раздражала и наледь на тротуаре – идти невозможно по этим стылым колдобинам. К вечеру снежная каша раскиселится, как ей весной предписано, а утром поддаст морозцем – и пожалуйста, извольте, граждане прохожие, приобщайтесь к цирковому искусству. А не приобщитесь, так до ближайшего травмпункта вам дорога… И без того настроение с получением очередной справки в жилищной конторе испортили, еще и голову разбить не хватает. Главное, через неделю, говорят, зайдите. У нас, говорят, человек на больничном, который такими справками ведает. Какая такая неделя к чертовой матери! Да и знаем мы эту неделю. Где неделя, там и две… А Темка, между прочим, школу пропускает! Можно его и одного к Лене отправить, да боязно. Маленький еще. В дороге всякое случается.

– Майка! Не может быть… Неужели ты, Майка? – встряхнул ее кто-то сзади за плечи. – А я бегу за тобой с того перекрестка… Думал, обознался, а это ты…

Она даже не сразу узнала его голос. Просто все тело пробило, будто молния смертельным разрядом через Димкины руки прошла. Даже голову повернуть трудно было. Так и стояла истуканом, пока он прыгал вокруг нее радостно, хватая за плечи, за руки, потом даже обниматься полез… Она, правда, быстро в себя пришла, стала рассматривать его с пугливым интересом. Надо же, не изменился почти. Все такой же. Все та же идет от него опасная дурная харизма, на гипноз похожая, и все так же обволакивает ее, легко ломая встречное хилое сопротивление…

– Майка, господи, как же я рад… Сколько мы с тобой не виделись?

– Десять лет. Мы не виделись ровно десять лет, Димка.

– Ничего себе… А ты и не изменилась совсем! Еще красивее стала. И это… Как его… Вальяжнее, что ли… Хорошо живешь, Майка?

– Да. Я хорошо живу. А ты?

– Ой, да чего я… Я так себе. Слушай, а что мы с тобой на бегу? Давай посидим где-нибудь! Вон там, на углу, хорошее кафе есть. Пойдем?

– Нет, Димка, не стоит. Не о чем нам с тобой говорить. Пусти, мне идти надо.

– Май, ты чего? – наклонился он совсем близко к ее лицу, заглянул в глаза. И взял ее за руки. У него были очень горячие руки. Всегда горячие. Она помнила, какие они были горячие… – Ты что, обижаешься на меня, да? Брось, Майка… Не надо. Знаешь, я вот увидел тебя, и меня как током прошибло… Бежал за тобой через улицу, как пацан. Ты думаешь, я не помню ничего? Все я помню. И то помню, что ты мне тогда сказала… Ну, про сына… В конце концов, я имею право хотя бы узнать, какой он…

– Зачем, Димка? Не надо тебе про него ничего знать, – из последних сил отвела она глаза в сторону. Только ладони из Димкиных рук не достало сил вытащить. Уже шла, шла к ее сердцу из этих ладоней та самая дурная, на гипноз похожая, харизма. Уже знала она, что пойдет с ним туда, куда он ей скажет. В кафе так в кафе. На Голгофу так на Голгофу. Иль на плаху. Без разницы. Надо бы трепыхнуться, конечно, да не может она. Такая судьба, видно. Или послушание на всю жизнь такое – нести в себе эту любовь…

Домой она в тот вечер поздно пришла. Алевтина вышла в прихожую из кухни, глянула тревожно.

– И где это тебя носит так долго? Ты где была-то, Майка?

– Гуляла, мам.

– Что, просто так гуляла? Одна? Или с кем?

– Да какая разница… Не спрашивай меня, мама. Устала я.

Сняв ботинки, она прошла мимо матери в комнату, села на диван, подтянула к подбородку коленки. Закрыла глаза. Не хотелось ни видеть никого, ни слышать.

– Ох, Майка… – тихо присела рядом с ней Алевтина. – Что, опять? Ты что, девка, совсем с ума сошла? Терзаешь себя зазря только…

– Я не виновата, мам. Так получилось. Я его случайно встретила. Не спрашивай больше, ладно? Я сейчас посижу и спать пойду…

– Ой, Майка… А ну как Динка узнает? Что тогда будет?

– Не знаю, мам. Я уеду скоро. Навсегда уеду. Ничего она не узнает.

Дина позвонила на следующий день к вечеру. Верещала в трубку что-то радостно-приветливое. Вроде как встретиться хотела. Майя отвечала ей односложно. Решила, что встречаться с ней не будет. Все равно уедет скоро.

Вот встретится завтра последний раз с Димкой и уедет. Ну, может, еще послезавтра…

Через две недели приехал Леня. Открыв ему дверь, она даже отшатнулась слегка. И не то чтобы от неожиданности, а… лицо у него было такое. Будто незнакомое совсем. Твердое и в то же время совсем отчаянное.

– Майя, нам поговорить надо. Мы сможем с тобой поговорить? Кто-то есть дома?

– Ой, Ленечка, да как же это… Чего ж ты не предупредил, мы бы встретили! – выкатилась в прихожую грузным телом Алевтина, захлопотала вокруг зятя радостно. – Прямо как снег на голову! Ой, да тебя же обедом кормить надо! Пойдем на кухню, Ленечка… А Темки и дома нет, гуляют где-то с Сашкой…

– Спасибо, Алевтина Петровна, ничего не надо. Можно, я с Майей поговорю?

– Ой, да конечно, конечно… Я мешать вам не буду. Я на кухню, там у меня пирог доходит…

С опаской глянув на зятя и с укором на Майю, она неуверенно попятилась на кухню, деликатно прикрыла за собой дверь. Впрочем, не слишком плотно прикрыла. Маленькую щелочку все ж оставила.

– Майя, скажи мне… это правда? Правда, что ты… Димку Ненашева любишь? И что встречаешься с ним до сих пор?

– Это правда, Леня.

– А… Темка? Он что, не мой сын? И это правда?

– И это правда, Леня.

Ей тогда и в голову не пришло спросить, откуда у него взялась вся эта обнаженная правда. Будто вот так, двумя вопросами, сорвали с нее одежду. И какая, собственно, разница, откуда? От знания этого она ж ложью автоматически не станет… И лгать-выкручиваться тоже в голову не пришло. Как тут выкрутишься? Как солжешь? Ей даже показалось, что некий камень тяжелый с души свалился. Хотя он, конечно, никуда и не делся, этот камень. Он просто теперь в Ленину душу упал. Ему-то за что, господи? Может, не надо было ему вот так, всю правду… Может, надо было все-таки лгать и до конца выкручиваться?

– Нет, я не верю тебе… Я не верю, что Темка… Нет, Майя! Если ты любишь Димку, что ж, люби. Это твое право, в конце концов. А Темка…

– Это правда, Леня.

Она встала со стула, тихо подошла к окну. Она не могла на него смотреть. И даже не обернулась, когда он тоже встал и решительно прошел в прихожую. И хлопнул дверью. На хлопок выскочила из кухни мать, накинулась на нее слезливо:

– Ну что, что творишь-то с мужиком, дрянь ты окаянная? Нельзя было соврать, что ль? Ну, кинулась бы на шею, заголосила бы – прости, мол… Другие бабы и не из такого положения сухими из воды выходят, а ты…