Та незаметно перевела дух и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды всей труппы, как можно сдержаннее произнесла:

— Прошу в мою уборную.

Пропустив Ирэн впереди себя в крошечную комнатку, где пахло пудрой и мышами, как во всех театральных уборных, Софья заперла дверь и открыла окно. На улице было еще прохладно, но ей казалось, что воздух в уборной слишком спертый и именно поэтому у нее бешено колотится, заходясь под самым горлом, сердце. Постояв с минуту у подоконника, Софья зачем-то обвела взглядом пустой, заросший крапивой и молодой полынью задний двор театра, глубоко вздохнула и решительно повернулась к гостье.

— Садитесь, мадемуазель Кречетовская. Что же вам угодно от меня?

— Мне угодно просить у вас прощения, — решительно сообщила Ирэн, опускаясь в скрипучее кресло у гримировального столика и вызывающе глядя на Софью.

— Вам — у меня? За что же? — Софья неловко присела на край стола и посмотрела в бледное лицо Ирэн.

— За ту статью в «Московском листке».

— Какую статью?.. — Софья некоторое время не могла вспомнить, о чем идет речь. А когда вспомнила, изумленно спросила:

— Так это… вы?.. Но подпись была мужской…

— Разумеется. Я всегда подписываюсь мужским псевдонимом, это очень упрощает жизнь.

— Да?.. Ну и слава богу, — с искренним облегчением вздохнула Софья. — А я-то уж какой месяц думаю: что я могла сделать совершенно незнакомому господину, если он состряпал такой пасквиль в мой адрес. Грешила и на Нравину, у которой есть связи в газетах, и на других… Что ж… по крайней мере, теперь все понятно.

— Простите меня, госпожа Грешнева, — мрачно глядя в стену, сказала Ирэн. — И поверьте, со мной такое впервые. Сами видите, я несколько месяцев промучилась, пыталась держать гордость… Никогда в жизни не делала подлостей, и вот — в двадцать три года оскоромилась.

— Вас можно понять, — медленно проговорила Софья, поднимаясь и делая несколько шагов по уборной. — Я неуверена, что на вашем месте не поступила бы так же.

— В самом деле? — усмехнулась Ирэн, доставая длинную папиросу. — Вас не обеспокоит, если я закурю?

— Ничуть.

Ирэн чиркнула спичкой, уронила коробок, поднимать его не стала и поспешно, слишком глубоко затянулась.

— Почему вы не пойдете к нему? — глядя на улетающий в открытое окно дымок, задумчиво поинтересовалась она. — Вы влюблены, это видно. Он тоже уж какой год сходит с ума по вас. Глупо взрослым, много пережившим людям так мучить друг друга.

— Почему?.. — Софья тоже смотрела на струйку дыма. — Вероятно, потому, что около него — вы. И около меня — тоже другой человек.

— Вы ему что-то должны? Этому вашему покровителю? Деньги? Или вы дали слово? Или иные обязательства?

— Нет, ничего.

— Тогда это пустяки. И я… — Ирэн вдруг закашлялась, поперхнувшись папиросным дымом. — И я, поверьте, тоже пустяки.

Софья остановилась. Пристально посмотрела на сидящую в кресле женщину. Та снова глубоко затянулась, и облако дыма на миг скрыло ее лицо. Сквозь эту завесу улыбка Ирэн показалась Софье странной, растерянной.

— Я пришла, чтобы говорить в его защиту. Просто потому, что, как бы ни закончился наш с вами разговор, с Черменским я более не увижусь. Мы расстались еще зимой, сразу же после того, что… что я сделала.

— Вы были с ним все эти годы? — набравшись смелости, спросила Софья. Проклятое сердце бухало так, что она едва слышала собственный голос.

— Нет. О, черт! — Папироса сломалась в пальцах Ирэн, и она, вполголоса выругавшись, достала новую. Софья молча подняла с пола коробок, положила на край стола.

— Благодарю. Мы не были вместе… по крайней мере, в том смысле, который вы подразумеваете. Я жила в Питере, он здесь, рядом с вами. Вы не можете не знать, что только из-за вас Черменский живет в Москве! Еще в самом начале моего с ним знакомства я прочла одно его частное письмо… Украдкой. И узнала, что он влюблен в женщину, которая убежала от него с другим. И женщину эту зовут Софья Грешнева. Но… — Ирэн снова странно усмехнулась, откинулась на отчаянно заскрипевшую спинку кресла. — Но я самонадеянно решила, что это пройдет. И повисла у него на шее. А он… видимо, имел слишком хорошее воспитание, чтобы меня стряхнуть.

— Вы его любили?

Ирэн не ответила, и Софья отвернулась к окну.

— Простите…

— Я хочу, чтобы вы меня поняли, госпожа Грешнева. — Жестким, чеканным тоном произнесла Ирэн. — То, что было между мной и Черменским, — обычная связь мужчины с женщиной. Обычная связь — и ничего более, вы не можете его в этом упрекать. Для любого свободного человека такие отношения естественны. Вы — актриса, следовательно — не ханжа, и можете понять.

— Поверьте, у меня в мыслях не было… Я не имею никакого права…

— Я взяла его приступом, как Суворов — Измаил. — Ирэн мерно барабанила пальцами по коленке. — Мужчины так легко капитулируют в подобных случаях, даже смешно! Более того, я даже думала, что сама остаюсь совершенно свободной! И уйду когда захочу, и забуду его сразу же, как только почувствую в этом необходимость! И вот… сами видите, до чего все дошло. «Поручик Герман» пишет ревнивые пасквили в «Московском листке». Это я-то! Знал бы папа… И мои фартовые с Сенного…

— Мадемуазель Кречетовская, вы совершенно напрасно рассказываете мне об этом…

— Я знаю, сударыня, что делаю! — отрезала Ирэн. — Час назад я видела Черменского в редакции «Листка». Сегодня вечером он уезжает из Москвы… и, кажется, окончательно. Я это узнала от Петухова, сама переговорить с Владимиром так и не смогла. Постыдно укрылась в комнате верстальщиков, но оттуда все было отлично слышно.

— Он… уезжает? — прошептала Софья.

— Да! В Раздольное! Вечерним поездом! — вдруг взорвалась, вскочив, Ирэн. Коробок спичек вновь упал на пол, но теперь уже никто не обратил на это внимания. — И я вам настоятельно рекомендую ехать за ним! Потому что мне, видите ли, небезразлично его счастье! Я от природы страшная эгоистка и берегу свой душевный покой! А этого покоя и след простыл с самой зимы, и все из-за вас! Не дурите, госпожа Грешнева, поезжайте к нему… и, черт возьми, будьте счастливы, если способны! Вы хотя бы знаете, где он живет? Нет?! Бо-о-оже… Остоженка, дом Степанова, во втором этаже!

— Но…

— «Но» у вас было три года назад!!! А сейчас последнее «но» стоит перед вами и нынче же уезжает в Петербург! И очень надеется никогда больше не увидеться ни с вами, ни с господином Черменским! Он мне, поверьте, слишком дорого обошелся! Прощайте!

Мимо Софьи пронесся вихрь, поднятый полами макинтоша, мелькнуло бледное лицо Ирэн с закушенными губами, растрепавшиеся кудри из-под шляпки… Хлопнула дверь, от сквозняка закачалась ситцевая занавеска. Стиснув руки у груди, не зная, как успокоить скачущее галопом сердце, Софья полными слез глазами смотрела на валяющийся у ножки стола коробок спичек.

Позже она сама не могла вспомнить, как переоделась, как выбежала из театра, как оказалась на Тверской, заполненной людьми и экипажами. Дул ветерок, небо понемногу затягивалось легкими тучками, обещавшими дождь, и от уличной прохлады Софья немного пришла в себя. Остановившись напротив входа в Камергерский переулок, она попыталась спросить саму себя, куда так мчится. Остоженка находилась совсем в другой стороне, и Софья направилась было туда, но через несколько шагов опять остановилась. Только сейчас она вспомнила, что сегодня вернулся из Костромы Мартемьянов.

Федор приехал ночью, сразу же вошел к ней в спальню, едва раздевшись, повалился рядом и заснул, крепко прижав Софью к себе. До утра он спал неспокойно, метался, с кем-то яростно ругался во сне, и Софья не сомкнула глаз, то вслушиваясь в его невнятную брань, то тряся любовника за плечо (без всякой пользы), то просто поглаживая по спине и стараясь успокоить, — тоже безрезультатно. Наутро, когда она, совсем разбитая, поднялась, чтобы бежать на репетицию, Федор наконец заснул по-настоящему. Может быть, спит и сейчас, подумала Софья, сама не замечая, что привычно сворачивает в Столешников переулок, а затем и в Богословский. Когда же рядом замелькали знакомые низкие дома, она вдруг остановилась и несколько минут стояла не двигаясь, с закрытыми глазами, несказанно удивив этим чинно шествующую мимо, в сторону Рождественки, торговку-пирожницу. Затем Софья вздохнула, перекрестилась и продолжила путь.

Когда она вошла в дом, то еще с порога поняла, что Федор уже встал и находится на кухне. Оттуда же доносился звон посуды и ворчливый голос Марфы:

— … а на что ей эти деньги, когда у Половцева жалованье в пять раз против прежнего положили? Мы теперь с барышней, почитай, и сами цари! Софья Николавна веселая бегают, репетируют, премьеру собираются петь до конца сезона, и даже не ревели с самой Пасхи ни разу! Что значит жалованье-то хорошее да путёвый человек в начальстве!

Федор что-то ответил, что — Софья не расслышала, но голос любовника показался ей недовольным. Она, нагнувшись, хотела снять боты, но тут же выпрямилась, поняв, что этого не нужно, что через несколько минут она уйдет отсюда навсегда и что по-другому быть уже не может. В душе вдруг разом стало спокойно и ясно. Софья глубоко вздохнула и быстро, словно в воду бросившись, вошла в кухню.

Федор сидел за столом, Марфа убирала посуду после обеда. Она первая обернулась на шаги — и, увидев лицо вошедшей Софьи, вдруг выронила из рук смятое полотенце.

— Господи, барышня… — пробормотала она, неловко наклоняясь и шаря рукой по полу. — Что стряслось-то? Нешто и от Половцева уволили?!

— Поди, Марфа, — спокойно сказала Софья, проходя мимо нее к столу. — Мне надо поговорить с Федором Пантелеевичем.

Она еще не закончила фразы, а Марфу уже как ветром сдуло, лишь полотенце осталось валяться у печи. Мельком Софья даже удивилась: как это Марфа с ее комплекцией умудрилась так стремительно выскочить из кухни. Подойдя, молодая женщина хотела было сесть за стол, но Мартемьянов сам поднялся ей навстречу.