При мысли о том, что младшая сестра убила Анциферова, у Анны темнело в глазах, и она торопливо напоминала самой себе, что при Кате находятся два законченных бандита, которые могли сделать это и легче, и лучше. Выпив все лавровишневые капли, отыскавшиеся в доме, Анна послала за одной из своих девушек, Сюзон, которая отличалась тем, что никогда не задавала глупых вопросов, и отправила ее на разведку в Лопухинский. Сюзон помчалась, вернулась поздно вечером, и от привезенных ею новостей Анне стало еще хуже.

Выяснилось, что весь Лопухинский и пол-Пречистенки были разбужены среди ночи револьверной пальбой. Из подворотен повыскакивали дворники, кто-то послал за квартальным, сбежались заспанные горожане, но, когда это войско столпилось у ворот дома тайного советника Анциферова, дом уже жарко и весело полыхал, выбрасывая из окон верхнего этажа рыжие языки пламени. С первого взгляда стало понятно, что его не потушить, и задача теперь заключалась в том, чтобы не дать заняться другим домам в переулке. Дворник из соседнего дома, отставной солдат Кузьма тем не менее успел совершить героический поступок, попавший во все газеты: облившись водой и накинув на голову полушубок, он кинулся в пылающий дом и выволок из него спящую мертвым сном горничную Анциферова Глашку. Добудиться Глашки в ту ночь так и не смогли: она не проснулась даже после того, как ее окатили водой, и благополучно почивала на коленях Кузьмы, назвавшемся женихом девушки, до окончания пожара. Обыватели помчались за ведрами, вскоре принеслась и пожарная команда Тверской части, которая начала поливать дом Анциферова, но уже через несколько минут провалилась пылающая крыша, и пожарные предпочли заняться домами по соседству.

К утру пожар потушили, от дома тайного советника остались лишь черные развалы обуглившихся бревен. Сюзон поспела как раз к тому моменту, когда из-под них извлекли обгоревший до неузнаваемости труп, на котором обнаружили черный от копоти золотой портсигар с вензелем Его Величества. По общему мнению, труп до пожара был Максимом Модестовичем Анциферовым. Сыскная бригада допросила проснувшуюся, наконец, Глашку, но та знать ничего не знала, ревела ревмя, уверяла «господ сыскарей», что крепкий сон у нее с младенчества, и взахлеб благодарила «геройского Кузьму Парфеныча» за спасение.

Выслушав доклад своей девушки, Анна изменилась в лице так, что Сюзон перепугалась до полусмерти:

— Анна Николаевна, что с вами?! Ну, помер и помер, царствие небесное, такой большой человек был… Оно, конечно, непонятно, что это за…

— Не «оно, конечно, непонятно», Сюзон, а «как странно», сколько можно объяснять… — автоматически произнесла Анна, переводя дыхание и с трудом приходя в себя. — Спасибо, ты свободна. И прошу никому не рассказывать об этом.

— Я, разумеется, не скажу, будьте покойны… Но ведь и без меня вся Москва про то языками чешет! То есть об этом разговаривает…

— Поговорят и перестанут. А ты все-таки молчи.

Вконец сбитая с толку Сюзон поспешила сделать реверанс и исчезнуть. Оставшись одна, Анна упала навзничь на кровать и разрыдалась.

«Господи праведный, Катя, Катя, зачем?.. Как же ты могла, девочка… Как могла такое… Боже, ведь это все из-за меня, зачем я ей рассказала, ведь она же сумасшедшая, она же дикая, она еще совсем ребенок… Гос-по-ди-и-и…»

Анна проплакала до темноты и, когда поднялась луна, забылась на неразобранной кровати тяжелым, беспокойным сном.

На похороны она не пошла, не видя в том никакого смысла, да пожалуй, это было бы и опасно. Московский сыск, справедливо подозревающий, что произошедшее — отнюдь не случайность, а намеренный умысел, усиленно занимался делом о безвременной и весьма странной кончине важного государственного лица. Горничную Глашку уже на следующий день вынудили сознаться, что накануне трагедии, вечером, к ней в гости заходил молодой человек, назвавшийся Иваном Красилиным, купцом из Харькова, — красивый, высокий, сероглазый, «вот прямо на французскую картинку похожий». Девушка, рыдая, покаялась в том, что познакомилась с «французской картинкой» случайно, в трактире, что молодой человек изобразил вселенскую страсть, поклялся в вечной и негасимой любви, пообещал сто рублей за одно только свидание, более того — показал эти сто рублей, и Глашка капитулировала, пригласив «харьковского купца» к себе в ту ночь, когда хозяина наверняка не должно бы быть дома. Отчего Анциферов очутился все-таки дома и без возражений дал себя зажарить, почему сама Глашка, так и не отработав ста рублей, уснула богатырским сном, а также кто такой Иван Красилин и куда он делся после пожара — ни Глашка, ни московский сыск ответить не могли. Следствие продолжалось, департамент, главой которого служил покойный, трясся в ожидании проверок, допросов, перетряхивания и полета голов с плеч. Москва гудела от разговоров и пересудов.

К Анне тоже приходил немолодой внимательный следователь. Он застал хозяйку в слезах и «полной буре чувств», довольно мягко проговорил с ней полчаса, выяснил, что покойный был частым гостем в этом доме, поинтересовался, не велись ли здесь разговоры государственного толка, выслушал возмущенную отповедь графини Грешневой по поводу того, что стены сей гостиной никогда не слыхали бесед серьезнее обсуждения последней театральной премьеры, поклонился и отбыл, — ни на минуту, кажется, Анне не поверив.

До Пасхи она проходила словно в полусне, чему немало способствовал постоянный прием валерьянки. И сейчас, лежа на кровати и слушая пасхальный перезвон за окном, молодая женщина вяло думала о том, что теперь наконец-то свободна и, черт возьми, знать не знает, что ей делать с этой свободой и на какие деньги жить… о том, что коричневая папка, из-за которой погиб Анциферов, канула, скорее всего, в небытие и что вернуть ее Сандро нельзя… что Катя и ее мужчины рисковали напрасно… что жизнь ее, Анны, в который раз летит под откос и что даже травиться мышьяком ей отчаянно лень…

Скрипнула дверь, вбежала на цыпочках горничная. Разглядев на постели силуэт хозяйки, шепотом произнесла:

— Христос воскрес, Анна Николавна!

— Воистину воскрес, Даша… Ты уже из церкви, так рано?

— Рано? Да ведь утро уже, барыня! Сами-то взгляньте, благолепие какое!

Изумленная Анна подняла голову с подушки и убедилась в том, что луны в посветлевшем небе давно уже нет, а над крышами переулка плывут розовые, с жемчужным подбоем, рассветные облака.

— Как незаметно прошла ночь… Даша, ты можешь быть свободна. Сегодня ведь праздник, пойди куда-нибудь погулять, к родне. Я, вероятно, останусь на весь день дома.

— Вот благодарствую, барыня… — Горничная неожиданно замялась. — Да еще тут вот какая беспримерность явленная воплотилась, изволите видеть…

— Что случилось? — забеспокоилась Анна, зная, что выражаться высоким штилем ее Даша начинает лишь в минуты крайнего замешательства.

— Тут к вам посетитель просится… уж не знаю как и сказать…

— Говори как есть! — Анна вскочила. — И, пожалуйста, четко и ясно, без этих твоих вариаций!

— Да что ж вы так вскидываетесь, барыня! И когда это я себе варьяции дозволяла? Вот и говорю ясно: мальчонка к вам, незнакомый и куда какой замурзанный. Говорит — дело к самой графине, послан от сестрицы ее Катерины Николавны…

— Господи! Проси! Зови! Немедленно!

Дашу как ветром сдуло. Вместо нее вскоре появился босой подросток лет четырнадцати в надетом прямо на голое тело рваном сюртуке, который странно топорщился в районе груди, и в подвязанных веревкой штанах.

— Так что Христос воскрес, ваше сиятельство! — деловито объявил он, остановившись на пороге и с нескрываемым интересом рассматривая обстановку комнаты.

— Воистину воскрес… — Анна нетерпеливо подошла ближе, геройски стараясь не морщиться от ударившей в нос вони. — Ты от Кати? Что с ней?

— Фартовая просила вам передать, что они с Валетом оторвались с Москвы без послед-стви-ев. — Последнее слово мальчишка выговорил с удовольствием и явно гордясь собственной ученостью. — Двери можно прикрыть?

— Изволь…

Мальчишка аккуратно закрыл створки высоких дверей; мягко, как животное, ступая босыми ногами, подошел к столу, распахнул свой сюртук… И Анне сразу же стало ясно, отчего тот стоял колом: из-под замасленной полы на скатерть выскользнула знакомая папка коричневой кожи — слегка испачканная по нижнему краю чем-то темным.

— Что это? — машинально спросила Анна, потерев темные потеки пальцем.

— Известно что — кровянка! — хмыкнул мальчишка. — Да вы не извольте беспокоиться, фартовая цела, без дырочки-царапинки, — на то и фартовая… Ужасти, до чего бабе везет! Валета вот слегка зацепило, но и он на своих ногах с Москвы ушел. Велели вам кланяться и вот эту книжищу передать.

— Спасибо… — одними губами выговорила Анна, чувствуя, что бешено колотящееся сердце вот-вот выскочит из горла. — Постой, я заплачу тебе…

— Без надобности, фартовая заплатила. Здоровы будьте, ваше сиятельство. — И мальчишка, лениво развернувшись на черных пятках и зацепив плечом дверной косяк, вышел из комнаты.

Вбежавшая через минуту горничная увидела барыню плачущей навзрыд над какой-то толстенной книгой и тут же решила, что ни в какие гости она сегодня не пойдет, потому как всем известно, что господа обожают ныне безо всякой причины руки на себя накладывать…

Своим пасхальным отдыхом самоотверженная Даша пожертвовала напрасно: к вечеру Анна окончательно пришла в себя. Тщательно пересмотрев содержимое папки, она убедилась, что все бумаги целы и невредимы. Но вздыхать с облегчением было рано, поскольку папка находилась у Анциферова неделю. За это время он мог снять сколько угодно копий с этих документов или просто дать их прочесть нужным лицам. И тем не менее на губах Анны нет-нет да и появлялась счастливая улыбка.

Главное, самое главное то, что ее сумасшедшая сестренка со своим беглым каторжником уже далеко отсюда и в полной безопасности. Более того — никто, кажется, не знает, что ими совершено убийство Анциферова. Их даже не могут в этом заподозрить, поскольку никаких мотивов ни у Катерины, ни у Валета для того не имеется. «Слава богу, слава богу, слава богу…» — бесконечно, как молитву, шептала Анна. От этой волнами накатывающей на сердце радости какой-то пустяковой и никчемной стала мысль о собственной судьбе. Да, снова одна, снова без денег. И опять нужно ломать голову, как прожить, опять надо искать покровителя… Но это все житейская шелуха, а главное, самое главное — Катя жива и далеко отсюда. И — нет Анциферова! Второй раз в жизни Анна без всяких угрызений совести радовалась смерти человека. Первый был четыре года назад, когда все та же Катерина сожгла в запертом доме брата Сергея.