— Дерьмовая смерть! Дерьмовая смерть!

Старые и молодые были в едином порыве! Весь страх и гнев, растерянность и пассивность, ложное смирение и претензии, отречение… — все, чем большинство из них прикрывалось, как скауты в грозу, все это взбунтовалось и вышло теперь наружу.

— Отравляйся в ад! Отправляйся в ад! — скандировала толпа.

Гарри спрыгнул со стула. Джереми, заражаясь его настроением, вставил кассету в магнитофон и включил его на полную мощность.

— Потрясно! Сегодня погуляем!

В людей вселился бес.

Дети кружились, не попадая в ритм. Макс Стайлс подбросил вверх свою шляпу, потом — итальянский шелковый галстук и рубашку, сгреб в объятия Эсмеральду Куччи, и, похлопывая ее по спине, стал неистово крутить ее в танце. Каждый начал двигаться — танцевать, покачиваться, пытаясь дать волю своим чувствам.

Одно-единственное слово правды, прозвучавшее в этой забегаловке, раскрыло, раскрепостило людей.

Они двигались, закрыв глаза, приоткрыв губы, смачивая горло шампанским. Пот выступил на их коже, миловидных лицах. Кто-то еще продолжал выкрикивать, повторяя слова: «Дерьмовая смерть!» Оставленность. Они переживали свою оставленность. Версия нью-йоркских философов о воскресении.

Оуэн, Джереми и Луи, самые младшие, столь далекие от конца жизни, чтобы понять силу реакции взрослых, неистовство их освобождения, спокойно стояли у стойки, тщательно выполняя обязанности, которые возложила на них Мэтч. Они и забавлялись, и смущались. Никто из них никогда не был раньше на похоронах, а тем более на поминках. Мэтч незаметно следила за ними.

— Эй, ребята, — сказала она наконец, наблюдая их смущение. — Спокойно. Разве вам еще не известно, что взрослые — еще больше с придурью, чем дети. Дайте им побеситься. Им это нужно. Они действительно выдохлись, вот и все.

Они молча покивали головами. Это объяснение они могли принять. Оуэн стал пробираться к матери, которая, сгорбившись, сидела в дальнем углу с потерянным видом. Она увидела его и улыбнулась, протягивая к нему руки.

— На колени. Садись ко мне на колени.

Оуэн покраснел.

— Мама! Я же раздавлю тебя. Я для этого чересчур большой, — сказал он.

— Ты никогда не будешь чересчур большим для меня. Я готова усаживать тебя к себе на колени и тогда, когда тебе будет восемнадцать. Она дотянулась до него, обняла за шею и склонила его голову на свое плечо.

— Малыш мой, — сказала она.

Они сидели так, осторожно покачиваясь. Она знала, что он плачет, но она оставалась спокойной. Мягко похлопывала его по спине, ограждая его и себя от танцующих.

— Убирайся в ад! — кричал Аарон Феррис, двигаясь от Фритци к Гарри, как зеркало образов прошлого и настоящего, олицетворяя их вызов будущему.

А вечеринка все продолжалась. Наконец Глен Андерсон, владелец «Сода Шек», надел фартук и начал приводить зал в порядок, готовясь к утреннему открытию.

Праздник кончился. Кончилось лето. Кончался сезон.

Люди выплеснули свой экстаз в ночь, выйдя на Мейн-Стрит, напевая и покачиваясь. Никто не хотел, чтобы это торжество вдруг закончилось. Одни отправились догуливать на пляж. Другие пошли домой — любить друг друга. Некоторые просто сидели и разговаривали, строя планы на осень. Снова конец повернул к началу.

Харты и Джеймсоны ушли рано и неожиданно для самих себя поехали назад в гигантский пустой летний дом, теперь заброшенный, ожидающий, пока японский бог коммерции объявит о покупке. Они бродили по дому не торопясь, широко раскрыв глаза, шагали по просторным, пустым комнатам. Так много воспоминаний связано с этим домом! Потом они прекратили слоняться по комнатам и сели в кружок в центре гигантской гостиной из стекла и металла, и начали вспоминать юбилей Биг Бена.

Луи встал и подбежал к окну, глядя на усыпанное звездами небо.

— Смотрите, — сказал он торжественно. Его черный мизинец указывал вверх, — Там доктор Джи.

Все встали и стали смотреть туда, куда он показывал. Метеор, а может быть, далекий реактивный самолет летел, оставляя яркую линию на небе. Но они приняли объяснение Луи.

На следующий день Гарри, которого трудно было застать в офисе с середины июля, решил вернуться на работу. Это случилось в тот момент, когда он осознал неотвратимость реальности. Донни ушел, а жизнь продолжается.


Мэтч собирала чемоданы. Японский миллиардер наконец выписал чек, всю сумму сразу, за дом Коуэнов, а на половине Дженни и Донни вещи еще не были собраны. Джой неделю назад уехал с побережья, и она размышляла, что теперь должна делать она. Следовать за ним или не следовать, вот в чем вопрос.

Зазвонил телефон. Она поторопилась взять трубку, думая, что это, может быть, Дженни, которая собирается приехать помочь ей.

— Да, Дженни.

Пауза. Было слышно, как кто-то дышит на том конце провода.

— О, по-жа-луйста, не надо странностей сегодня.

— Мэтч?

— Рикки?

— Да. Слушай. Я хочу поговорить с тобой. Мы можем встретиться?

Мэтч обвила телефонный провод вокруг запястья, как всегда делала, когда нервничала.

— Ну, сейчас это сложно. Это насчет автомобиля? Мне казалось, я все подписала.

— Нет, нет. Совсем нет. Я только хочу немного поговорить с тобой кое о чем. Это важно, но займет всего несколько минут.

— Ладно. Тогда приезжай сюда. Ты помнишь дорогу?

— Да. Через десять минут тебя устроит?

— Договорились, подъезжай сзади, я встречу тебя у бокового входа, который ведет на пляж.

Когда она подошла, он был уже там. Ждал у ограды, чтобы она позволила ему войти. Они постояли немного, глядя друг на друга. Кажется, они не виделись почти месяц. Ей показалось, что у него усталый вид.

— Заходи. Пойдем, посидим на берегу.

Он пошел за ней. Ей нравилось, что он идет за ней. Обычно их отношения строились по-другому. Она всегда была из породы ведомых. Она плюхнулась на песок и поджала под себя ноги. Рикки тоже сел. Солнце било в глаза. Она вытащила темные очки и надела их. Это дало ей ощущение безопасности.

— Ну и что за срочность? — Ногтем она принялась чертить круги на песке.

Рикки вынул свои очки и тоже надел их. Теперь оба были во всеоружии.

— Я все еще не знаю, с чего начать. Постарайся сохранять спокойствие. Дай мне шанс. Не прерывай меня колкими своими комментариями, хорошо?

— Кто, я? — усмехнулась она.

— Да, ты. Итак, первое. Катарина уехала. Я отправил ее к родителям. Мы поговорили, и она… да, она улетела. Просто отправилась ко всем чертям. Для такой, как она, это было действительно тяжело. Она заставила тебя выглядеть как Мисс Головная Боль.

— Эй, Боско! Уговор так уговор. Если я сижу здесь, закрыв рот, так не надо дешевых уколов, ладно?

Он улыбнулся.

— Хорошо, прости. В общем, я сказал ей, что, наверное, совершил ошибку. Может быть, я вовсе и не чувствовал к ней никакой любви. Она была мне небезразлична, конечно. Я, она… в общем, она была как бы моей фантазией. Но, в сущности, я ее не любил.

Помнишь, когда Френки Кэрш растерялся и чуть не убил Фритци Феррис? Так вот, он тогда пришел ко мне. Я хочу, чтобы ты знала это. Как бы там ни было. Так, как он, должен был поступить я.

Она дала мне повод. Понимаешь, она кое-что сделала, и стало ясно, что она меня не любит и я ее не люблю. Мне просто нравилось добиваться ее, как какой-нибудь картины, или автомобиля, или дерьмового Байфронтского клуба.

Все перепуталось. Стало хуже. Она не была… не была мне другом. И вот то, что я попытался сказать тебе здесь, я сказал ей тогда. Я сказал ей, что дела у нас с ней не сладятся. Я не могу на ней жениться. Не могу, потому что она не такая, как я. Совсем не такая. Правда, я не думаю, что с ней подобное случалось прежде. Она сначала потеряла Джоя из-за тебя, а потом потеряла меня, и тоже из-за тебя.

Мэтч сняла очки.

— Что ты сказал?

Рикки наклонился и как-то вкрадчиво, будто боясь, что она убежит от него, произнес:

— Я сказал ей, что ты мой единственный настоящий друг. Что я хочу тебя вернуть. Я сказал ей, что люблю тебя.

Он правильно опасался ее реакции. Мэтч вскочила и побежала вдоль берега. На бегу она плакала и кричала. Что с ней произошло в эти минуты! Двадцать пять лет ни одной слезинки — и вдруг.

Как будто все лето она была фабрикой по производству соли.

Он поймал ее, обвил руками, они оба повалились на песок и катались по нему. То один, то другой оказывался сверху.

— Убирайся подальше! Навсегда убирайся к черту, Боско!

Он отпустил ее.

Она встала, стряхивая песок, влажный и скользкий. Она еще плакала.

— Прости. Я знаю, что очень обидел тебя. Я вел себя как абсолютный осел. Но ведь ты тоже обидела меня. Я имею в виду сцену на кухне: это было несколько чересчур. Так что мы квиты. Мы можем уехать отсюда. Мы можем пожениться и начать нормальную семейную жизнь.

Она посмотрела на него. Потом подняла руку и сняла с него очки, желая посмотреть в глаза. До сих пор она и не собиралась их изучать.

— Знаешь, я бродила вокруг, когда Джой уехал, пытаясь принять решение. Он хотел, чтобы я тоже уехала отсюда. Ну, чтобы все здесь оставила. Свою работу. Всех своих клиентов. А ведь сам он не развелся. И я думаю, развод не был бы легким, даже когда она еще не знала, что ты собираешься отобрать у нее козырный шанс. Представляю, как обстоят дела теперь.

Ей и в голову не приходило, что Джой может хотеть меня. Вообще-то я и в самом деле не сочеталась с этим кругом. Я не хотела уезжать, пока доктор Джеймсон не умер, и поэтому сделала вид, что они нуждаются во мне здесь. Теперь догадываюсь, что на самом деле я испугалась. Я никогда так сильно не рисковала за всю свою убогую жизнь. Ты был первым серьезным рискованным шагом, который я сделала, и это не слишком хорошо обернулось. Но теперь я знаю, почему я не могла решиться. Я ждала знака.