Глория Нейджи - Дом в Хамптоне

Теперь она это признала. Она гордо перенесла разрыв, чувствуя свою силу.

Она была маленькой женщиной. Весь дом был сделан в масштабе, удобном для громадного мужчины. Жилище гиганта. Неудивительно, что она ненавидит этот дом. Она с трудом дотягивалась до крана — надо было вставать на цыпочки. Она перекатилась с одного конца кровати на другой, как ребенок. Теперь ей можно делать все, что вздумается. Она легла неподвижно, обхватив голову руками, и стала думать.

Что же с ней происходит сейчас?! Непривычное чувство свободы вызвало радость и надежду! В это трудно поверить, но это так!

Кто-то был в комнате. Она повернулась и открыла глаза. У кровати стоял Луи. Его прекрасное маленькое личико исказилось от горя.

— Привет, мама. — Он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать. У него дрожали губы.

«Боже Милостивый! — подумала она, и слезы брызнули у нее из глаз и потекли по щекам. — Как далеко я ушла в свой мир — я даже не замечала, как сильно этот ребенок нуждается во мне». В этой мысли была беспощадная правда.

Сцена с Дженни была достаточно тяжелой. Узнать, что ты обманула ожидания того, кого так сильно любишь! Но Луи! Луи, как этот дом, принадлежал Бену. Бен создал его. Бен нуждался в нем, чтобы придать своей жизни смысл и укрепить свое самоощущение большого гуманиста. Она любила Луи всем сердцем, но до настоящего момента никогда не чувствовала, что имеет какое-то право на него. Едва ли имеет право касаться его, быть ему руководителем, матерью, создавать уют. Он был сыном Бена. Еще одна расплата за огромную несправедливость, которую она ему причинила.

«Прекрати, — подумала она. — Она и Луи — сироты, уцелевшие после шторма, соблазненные и брошенные Биг Беном Коуэном».

Перед ней стоял ребенок, который все еще нуждается в ней, который любит ее. Это была ее последняя надежда… Она может бороться за него со своим мужем и даже дочерью. У них есть и другие интересы. А она и Луи нуждаются друг в друге.

— Привет, Луи.

Она села, ее стройные ноги свесились с кровати, не касаясь ступнями пола. Ей хотелось привлечь его к себе и спрятать ото всех, осыпать поцелуями, которые она хранила в себе, сомневаясь в их нужности, не чувствуя себя достойной вторгаться в отношения между ним и мужем. Любовь вихрем забурлила в ней, сотрясая своей силой. Но она боялась чем-нибудь отпугнуть его.

— Ты выздоровела? — Глаза его были полуопущены, голова наклонена. Он пытался выглядеть взрослым.

— Да. Мне теперь лучше. А как ты, малыш? — это слово переполнило ее сердце. Она никогда его раньше так не называла. — Как ты?

Он взглянул на нее и слезы начали катиться по его нежным смуглым щекам.

— Нормально, — сказал он, не смахивая слез.

— Как чувствует себя Донни? — Она задержала дыхание, неуверенная, что правильно выбрала тему для разговора. Она наощупь двигалась к нему.

Луи тряхнул головой.

— Он выглядит как человек из племени на картинках, которые папа привез из моей страны. «Кожа да кости», как говорит Мэтч. Он умирает, умирает… Я больше не могу спать с ним рядом, потому что это травмирует его. Его травмирует любое прикосновение. Я не хочу причинять ему боль и поэтому сплю в спальном мешке, этажом выше. Он говорит, что у него все в порядке, что я не должен так делать, потому что он хочет, чтобы я спал в постели и чтобы мне было удобно, но я-то знаю… Я думаю, что так он может выспаться лучше.

Делорес утерла слезы с лица. «Надо попробовать…» — прошептала она про себя.

— Ты ведь знаешь, каково чувствовать себя самым маленьким? Именно так я всегда себя чувствовала. Как самая маленькая, никому не нужная. Но это было неправдой. Я была важна для тебя, а сама этого даже не знала. Конечно, ты не можешь этого помнить, ты был совсем крохотным, но в тот день, когда папа принес тебя домой и положил мне на руки, ты посмотрел мне в глаза и долго, пристально изучал, как будто пытался решить, в порядке я или нет. А потом ты выставил крошечный пальчик, сунул мне в рот и широко улыбнулся. У тебя был только один зуб, и это была очень впечатляющая улыбка. Таким способом ты дал мне понять, что я выдержала твое испытание. Мне хотелось просто съесть тебя целиком, так я в тебя влюбилась. Но я не знала, как сказать тебе это…

Слезы покатились снова, и она уже не прятала их. Ему нужно видеть, что она плачет из-за него.

— Луи, дорогой, я никогда больше тебя не оставлю, пока Бог не заберет меня… Но я буду просить Его оставить тебя и меня на земле хотя бы еще на двадцать лет…

Делорес широко расставила руки, и малыш бросился в ее объятия. Они крепко обняли друг друга. Два одиноких существа, разгадывающих загадку о вселенной на краешке кофейного столика, складывающих кусочки мозаики жизни — вот мачта для корабля, вот нос клоуна… Они раскачивались вперед-назад, превосходно приладившись друг к другу…

Донни Джеймсон умер первого сентября, в пятницу, перед Днем труда, в последний большой летний уик-энд. Он умер во сне. И хотя вся его семья лежала вокруг него на кушетках, койках и в спальных мешках, он умер в одиночестве.

Многие друзья и знакомые даже не знали, что он болел, пока не прочли о его смерти в «Нью-Йорк Таймс» Он так просил. Так и сделали.

После скромной церемонии, его похоронили рядом с его родителями, а потом люди, любившие его, тащились в густом потоке машин, зажатые пикапчиками и фургонами с возбужденными отдыхающими, машинами, набитыми теннисными ракетками и прохладительными напитками — все ехали в одно место, на мыс острова, за последним глотком лета.

Никто не захотел оставаться у Коуэнов. Упаковав свои пожитки, они оставили в беспорядке дворец агентам по продаже недвижимости. Все поехали к Хартам — измученный пестрый караван выживших. Они бродили по дому друг за другом в состоянии какого-то транса, в то время как вокруг них все шумело. Они могли слышать поваров, обрабатывающих туши животных, смеющихся соседей, перегревшихся детей, которые плескались в бассейнах, видели шарики мороженого, упакованные в пластиковые стаканчики. Грандиозное прощание с уходящим летом!

Делорес и Бен были тоже там. Оба пытались наладить свои отношения с дочерью. Но по-настоящему поддерживали Дженни только Гарри и Джина. Это ведь была и их утрата. Они прошли через это вместе.

Артуро мучился от психосоматической экземы, и это дало детям возможность вцепиться в него. Они проводили часы, вымачивая бедную зудящую гончую в теплой воде и втирая мазь в его ломкую шерсть.

На следующее утро после похорон Гарри проснулся на рассвете весь в слезах. Он не мог говорить… Он просто задыхался от слез.

Джина принесла ему влажное полотенце и стакан воды, села рядом, пытаясь успокоить его. Придя в себя, он вскочил и стал хлестать полотенцем по кровати, кроватным ножкам, по мебели…

— Какое же мы дерьмо! Ему нужно больше! Да нет — нам, нам нужно больше!

Джина смотрела на него, заражаясь его бешенством.

— Чего «больше»?

— Чего?! Проститься с ним надо было по-человечески. С поминками, как у ирландцев… Как-то отметить дань памяти.

— Ты имеешь в виду поминальную службу?

Гарри хлопнул полотенцем по подушке.

— Нет! К чертям эту службу! Ненавижу! Там все так серьезно, так официально. Донни такого дерьма хватало всю жизнь. Это — последнее, чего бы он захотел. Посмотри сюда!

Гарри подбежал к туалетному столику и вытащил блокнот, исписанный аккуратным почерком Донни.

— Он написал мне письмо. Сказал, что это его прощальный привет мне и что я могу делать с ним что хочу. Я прочел только первую страницу — дальше не смог. Но я знаю, для чего он его написал. Я думаю, что он хотел, чтобы его письмо прочитали.

Гарри остановился. Глаза его широко раскрылись, и улыбка, знакомая озорная улыбка осветила его заплаканное лицо.

Джина улыбнулась в ответ.

— И что же?

— Я понял. Я знаю, что делать.

— Так что?

Гарри натянул шорты и выбежал из комнаты, прокричав: — Забери Дженни и детей и сразу возвращайся.

«Сода Шек» в Бриджгемптоне было излюбленным местом Донни Джеймсона. Он любил его главным образом за то, что чувствовал здесь себя как дома. Здесь были всегда мороженое, дети, острая еда, которую он побил, но редко себе позволял. Лучшего места не придумать, чтобы сказать ему последнее «прости».

Утром в День труда на дверях заведения, не закрывавшегося никогда и ни по какому случаю, висело объявление, написанное от руки:

«Сода Шек» будет закрыто сегодня с часу дня для неофициальной встречи в память о докторе Д. Джеймсоне. Приглашаются все, кто знал его.

Приводите детей, приносите воспоминания».

Гарри Харт не спал два дня. Он бросился организовывать поминки в память своего лучшего друга с крайним энтузиазмом, как будто от успеха мероприятия зависела его собственная жизнь.

К обеду Гарри уже обзвонил практически всех, кто знал Донга. Длинная стойка кафе была уставлена излюбленными блюдами Донни. Американские сэндвичи с сыром, ореховое масло и заливной тунец на белом хлебе, охлажденные бутылки шампанского стояли рядом с толстыми пузатыми бокалами с пивом. Сырой французский картофель фри и чизбургеры громоздились огромной грудой, готовые для жарки. Пироги выстроились в ряд на сервировочном столе. Гарри расхаживал по залу. Джина и Дженни сидели на стульях, как два тоскующих без работы статиста, то и дело предлагая свою помощь. Так как это касалось Донни и Гарри, они действительно были только запасными игроками. Это прощание, которое устраивал Гарри. Они это понимали.

В половине первого явилась вся воскресная бейсбольная команда, все в видавшей виды спортивной форме. Гарри чуть не разрыдался, глядя на них.