Я выслушал тогда не одно признание, и в ее словах ни разу не уловил раздражения. Когда я слушал, мне мерещилось, что Бенуа где-то рядом, что он вот-вот войдет со своей обычной сдержанной улыбкой. Не знаю, осознавали ли мы, когда предавались смутным воспоминаниям, что он оставил нам в наследство горечь, омрачившую наше счастье. Все ушло куда-то в глубь нашего существа, и мне кажется, что я все еще слышу звеневший июньским вечером юный смех Катрин, утоливший ее боль теперь, когда Бенуа ушел от нас.

Emmanuel Cassoli «Portrait posthume» © Denoël, 1982 © О. Васильева (перевод), 1990

Андре Дотель

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

Снег падал с размеренной неиссякаемостью. Из окна придорожной гостиницы не видно было ничего, кроме неоглядной белизны полей. Дорога едва различалась по следам двух-трех недавно проехавших машин. Лишь кусты ворсянки в ближайшем кювете, ивняк да мачта электропередачи темнели на полотне равнины. Удивительное дело: снег вовсе не придает пейзажу расплывчатость, напротив, он подчеркивает его неповторимое своеобразие.

Как никогда четко, вырисовывалась вечно живая картинка деревенской площади с церковью и зданием почты, привокзальные постройки и дуга железной дороги, защищенной барьером. Подобное впечатление производят развалины древних поселений, где само разрушение материи воскрешает целый мир, малейшие приметы которого приобретают властную силу.

Едва заметная в снежной мгле дорога у гостиницы, кусты ворсянки, ивняк и мачта электропередачи неизбежно обречены были на забвение. По крайней мере, так думалось Эмилии. Что занесло ее в эти края?

Деревушка Моке-Гранж, вытянувшаяся вдоль бесконечной улицы, делилась на две части, между которыми пролегали незастроенные триста метров пространства, служившего дорогой, простиравшейся посреди плоской равнины, лишенной сколько-нибудь значительных ориентиров. На этом-то участке дороги и располагалась гостиница с ее пристройками.

— Что ты там высматриваешь в окне? — резко спросила бабушка.

— Ничего, — сказала Эмилия.

В самом деле, ничего. Но там, где нет ничего, трудно не заметить однажды туманные дали. Быть может, Эмилии и не хотелось рассматривать эти дали. Она повторила «ничего», но продолжала глядеть сквозь снежную пелену на застилавший равнину покров. Снег тихо мерцал. Словно на миг отражался в нем невидимый серый купол, после чего свет разгорался. Подобная дрожь, даже в полный штиль, охватывает синеву морей. На деле, конечно, нет ничего общего между этой белизной и морской синевой. Только для Эмилии сходство есть; хотела она того или нет, за окном ей виделось море в конце ущелья, неподалеку от мыса Сунион.

Тогда жизнь шла своим чередом. Никаких забот, если не считать неприятностей с экзаменами. После экзаменов ватагой отправлялись на природу, куда глаза глядят — в лес, в горы, на пляж, в сторону Булони, в Понтуаз, в Мадрид или Афины.

Все перевернулось. Провал на экзаменах совпал — бывает же так! — с денежными затруднениями в семье. Нужно было срочно зарабатывать на жизнь. От службы Эмилия отказалась. Бросать вовсе подготовку к экзаменам не хотелось. Устроиться дежурной в общежитие? Не исключено, но надо было ждать, пока освободится место. Оставалась гостиница бабушки Маргариты.

— Не воображай, что я стану содержать тебя, а ты будешь торчать над книгами, — заявила Маргарита. — Придется прислуживать в кафе, стирать и все прочее.

Эмилия согласилась из принципа. Раз в две недели она ездила на факультет, успевая вернуться с тем же поездом. Занималась в свободные минуты. Торопиться было некуда. Ей нравилось прислуживать в кафе. Будущее не сулило ничего в этой дыре, где тебя неумолимо засасывала безвестность. Оставалась жизнь чувств, в силу тупой монотонности, настолько все — домишко, поля, пустынная дорога, кусты ворсянки, мачта электропередачи — казалось нереальным.

Клиентов было немного, но кафе посещали гораздо чаще, чем можно было ожидать. Старожилы знали, что лучше открыть погребок на обочине дороги, чем посреди деревни, рядом с бакалейной лавкой. Хозяйкам труднее контролировать своих мужей и мешать им наведываться в кафе. Кроме того, на этом отрезке пути заведение — что-то вроде перевалочного пункта. Редкий прохожий или проезжий откажет себе в удовольствии остановиться, хотя бы на миг. Сам факт, что вы остановились, чтобы опрокинуть стаканчик, дает удивительное ощущение путешествия. Вот почему людей тянет выпить, а старая Маргарита умудряется сводить концы с концами.

— Ты вычистила дверной звонок? — спросила Маргарита.

Ей вечно нужно найти какое-нибудь дело. То звонок, то едва заметную паутинку. С утра в эту собачью погоду ни один посетитель носу не показывал. Не надо было мыть стаканы. Трескучий мороз стоял уже несколько дней.

Протирая застекленную дверь, Эмилия то и дело смотрела на снежные дали — картина была столь же прекрасной и неотразимой, как и ее положение прислуги.

Там, где пролегала дорога, появилась, а затем затормозила машина. Из нее вышел молодой человек с бородкой. Он так резко открыл дверь, что Эмилия едва успела отскочить. Казалось, он удивился.

— Закрывайте дверь! — крикнула Маргарита.

— Прошу прощения, мадам, нельзя ли здесь переночевать? В такую погоду мне не добраться до Шарлевиля.

— В привокзальной гостинице сдаются комнаты, это в пятистах метрах отсюда.

— Дайте мне кофе, пожалуйста.

— Вы не обязаны здесь тратиться, — сказала Маргарита.

— Я бы выпил кофе с ромом, если можно.

На Эмилию он не обращал никакого внимания. Едва взглянул, когда та подала ему кофе.

— Проехать невозможно, — продолжал он, обращаясь к Маргарите.

— Надо было оставаться дома.

— У меня инспекционная поездка. Я инженер НОЖД.[10]

— В таком случае вы всегда можете подремать в зале ожидания.

— Много ли народу бывает в этих краях?

— Вам не хуже меня известно, что здесь узловая станция. А почему бы вам не сесть на поезд, раз вы служите в железнодорожном ведомстве?

— Поезд не везде останавливается, — возразил посетитель. — Ездить с инспекцией удобнее на машине. Я выехал из Сольса, но сбился с дороги у одного разъезда. Из-за этого снега… Сколько с меня?

— Это дело Эмилии.

Посетитель выложил монеты стопкой на стол.

— Три двадцать пять, — сказала Эмилия.

Тот пересчитал стопку, вынул одну монетку, положил ее в карман, затем другую, которую подвинул на край стола.

— Это вам, — сказал он.

Затем встал и направился к двери. Он не снимал пальто, когда вошел. Вышел же, не попрощавшись, не взглянув ни на Маргариту, ни на Эмилию, которая сделала несколько шагов вслед за ним. Не закрывая двери, девушка постояла на пороге — хотела посмотреть, удастся ли незнакомцу тронуться с места по снегу.

Прежде чем забраться в машину, он обернулся в сторону гостиницы. Движением руки Эмилия хотела отбросить свои длинные волосы, которые ветер швырнул ей в лицо. Он как-то презрительно пожал плечами и плюхнулся на сиденье. Машина медленно тронулась, затем он с такой яростью нажал на стартер, что его тут же занесло. Он, однако, не остановился, даже прибавил скорости. Хорошо, если не свалится в кювет. Через несколько секунд машина скрылась за снежной пеленой.

— Ты наконец закроешь дверь? — кипятилась Маргарита.

Эмилия дверь не закрывала, смотрела на снег. Свет угасал в наступавших сумерках. Даже полей было не видно.

— Вот и полей не видать, — заметила Эмилия.

— Собери деньги и вытри стол.

Забирая монеты, Эмилия сказала почти громко:

— Это был Бертран.

— Что ты там бормочешь?

Эмилия смотрела на пирамидку монет. У Бертрана была привычка именно так класть деньги на столиках кафе, когда он расплачивался за напитки. Никогда не подавал купюры. Мелочи у него всегда было достаточно. Теперь он носил бородку, но можно ля было его не узнать — ведь повадки-то остались прежние. Он легко сходился с людьми, но потом вдруг умолкал и поворачивался к ним спиной. Теперь он инженер. Ну и что из этого? Конечно, ее он не узнал. Лишь мельком взглянул, садясь в машину.

* * *

Встретила она его год назад неподалеку от мыса Сунион. Тогда она путешествовала с двумя подругами в старой машине; разместились временно в саду одной виллы недалеко от Афин, в Экали. Девушки разглядывали окрестности — Рамнонте, Фивы, Пентели. Наконец, Сунион. Эмилию не слишком интересовали достопримечательности. Пока подруги перечитывали странички путеводителя, она отправлялась бродить куда глаза глядят, иногда довольно далеко. Дошла до ущелья на краю дороги. Два холма круто обрывались к узкой полоске моря, цвет которого резко контрастировал со щебнем, покрывавшим склоны, поросшие серым тимьяном и колючими кустами молочая. Голубизна моря была не просто цветом — воплощением радости жизни. Стояла весна. Эмилия услышала чьи-то шаги по камням и увидела Бертрана.

Он остановился рядом. Не обращая на него внимания, она перевела взгляд на море. Так они стояли довольно долго.

— Пойдемте со мной, — предложил он.

Она резко оборвала его:

— Мне надо догнать подруг.

— Пойдемте вместе по дороге, — повторил он.

Она пошла с ним по дороге в сторону мыса. Он не произносил ни слова. Сама она тоже не испытывала ни малейшего желания разговаривать с незнакомцем. Когда они дошли до площадки, где была стоянка автомашин, он протянул ей руку:

— Я хочу с вами еще раз встретиться.

Она пожала плечами.

— По правую сторону спуска от университета есть маленькое кафе… Завтра вечером…

Она не раскрыла рта. Он удалился. Молодой, неважно одетый. На плече у него висела сумка. На следующий день вечером она легко нашла то самое кафе, словно захаживала туда всю жизнь. Бертран сидел на террасе. Она села напротив. Он заказал для нее кофе.