– Тебя проводить домой? – заботливый голос доносился сквозь помехи: звон и гул в ушах.

Мака не торопилась отвечать: ощупала одну ногу, потом другую. Встала, ухватившись за протянутую ей широкую жесткую ладонь.

– Не-а, – мотнула она головой, – сама дойду.

– Точно ничего не болит? – уточнил тот же беспокойный дядька, а Мака подумала тогда: «Вот бы мне такого папашу».

– Все норм.

– Счастье, что приятель твой вовремя подоспел!

– Угу.

Мужики попрощались и, поручив девочку заботам «спасителя», отправились восвояси. Фил стоял перед Макой, опустив в землю глаза. За каждым плечом болталось по сумке: когда только успел сгонять за ее портфелем? Дождавшись, когда дядьки скроются из виду, Мака собрала оставшиеся силы и, выплескивая собственную боль, нанесла точный и короткий удар ногой. И, не удержав равновесие, тут же упала.

Пока Фил корчился рядом с ней на земле, она лежала на поваленной сетке забора и думала о том, что больше никогда и никого не будет любить. Чувства умерли в одно мгновение, оставив после себя презрение к тупому ублюдку с красивыми глазами под черной челкой.

– Прости, – просипел предатель, – я не знал, что Ритка…

– Дебил, – оборвала она.

Надо было подняться, уйти, но у нее не осталось сил. Мака лежала и смотрела в небо, пока Фил оправдывался перед ней.

Вот уже десять дней вся школа стояла на ушах – кто-то пробрался поздним вечером в учительскую и устроил в железном ведре погребальный костер сразу шести классным журналам. В выборе было мало логики: один пятый класс, один шестой, девятый, десятый и два одиннадцатых. Директор, узнав о происхождении горстки пепла в ведре, получил сердечный удар и слег в больницу; завуч по воспитательной работе, решив не выносить сор из избы, с рвением взялась за расследование. Беседу проводила с каждым учеником – начала, конечно, с одиннадцатых классов, которые лишились журналов всего потока сразу.

Оказывается, это Фил по пьяни решил отправить в самодельный крематорий свои двойки. Стащил у матери, которая работала поваром в школьной столовой, ключи от входа в кухню, проник вечером в школу и развел в ведре костер. Чтобы запутать следы, сунул в огонь еще пять журналов – те, что первыми попались под руку. И все бы могло сойти с рук, но в тот же вечер он рассказал о своем подвиге Ритке, с которой успел снюхаться после того, как его бросила студентка. Только Макаренко – склочная баба – быстро ему надоела, и он уже начал засматриваться на Маку: жалел, что не предложил ей встречаться сразу.

Но Ритка вцепилась в Фила мертвой хваткой, а когда поняла, что тот собрался бросить ее, начала шантажировать. И заодно объявила войну Маке.

Но он же, когда согласился написать записку, не знал…

– Все? – поинтересовалась Мака, когда предатель умолк.

– Вроде…

– Тогда я пошла.

– В смысле? – чуть не плача, задал он свой идиотский вопрос.

– В прямом!

Вот в тот момент Мака и поняла, как не хватает ей совета умного человека. Как поступить? Пойти и «сдать» Ритку, а вместе с ней Фила? Или оставить все как есть, пусть разбираются сами? Но поговорить оказалось не с кем. Матери было не до нее: она пропадала на работе, а когда приходила домой, как полоумная драила, скребла, варила на целую роту. Зачем?! Кому это надо?! Нужно было просто поговорить с дочерью!

Сейчас, сидя на крыше гаража и наблюдая за утихающей жизнью двора, Мака жалела о том, что не разбила машину в хлам и не сломала заодно себе шею – вот тогда мамаша вышла бы из бездумного оцепенения! В голове возникла картина: кладбище, толпа народу, включая полшколы, и Сашка в гробу, усыпанная цветами до подбородка. Инна падает перед ней на колени – слезы так и текут в три ручья, она просит прощения у дочери, кается в том, что Сашка была ей не нужна. Мака смахнула со щеки слезу.

Хотелось бы верить, что хоть в такой ситуации ее бесчувственная мамаша заплачет. Ни разу за всю свою жизнь Мака не видела в ее глазах ни слезинки. Эта женщина, которая по неведомой ошибке природы стала ей матерью, была вся из железа – от макушки до пят.

Телефон снова замигал, только теперь беззвучно. Мака перевернула его экраном вниз: пусть мамаша понервничает.

И тут она увидела ее саму – как сумасшедшая, в тапочках, в халате под расстегнутым пальто Инна бегала по двору с телефоном у щеки, заглядывая в беседки, в соседние подъезды. Потом выскочила в арку, ведущую на проезжую часть, и скрылась из виду. Маке стало стыдно за мать – куда в таком виде? – она схватила мобильный и нажала прием вызова.

– Да!

– Сашенька, – было слышно, что мать запыхалась; фоном ее голосу служил нескончаемый гул машин, – ты где?!

– На улице, – повторила Мака прежний ответ.

– Я ищу, тебя нигде нет!

– Сколько, он сказал?

– Что? – Инна не поняла.

– Сколько денег мужик запросил за вмятину?

– А-а, – мамаша, наконец, сообразила, – я не знаю пока. Разве это имеет значение?!

– Имеет. – Больше всего Мака ненавидела в матери это показное геройство: с ее зарплатой денег даже до конца месяца не всегда хватало. – Я в Макдак работать пойду.

– Сашенька, – наверное, от холода, ее голос начал дрожать, – не надо. Все решим с машиной, ты только приди домой! Я же хочу помочь.

– Ты лучше пальто застегни, – вдруг выдала себя Мака, – простудишься.

В трубке теперь слышны были только машины, зато сама Инна появилась в арке. В сумасшедших, вставших дыбом на голове кудряшках, в пальто, полы которого развевались по ветру, открывая любопытным взорам ее непристойный вид, она была похожа на ведьму. Только растерянную и обессилевшую.

– Слушай, иди домой, – с раздражением в голосе попросила Сашка, – я скоро буду.

– Когда?

– Через десять минут.

Она отключилась. Убедившись в том, что Инна вошла в подъезд, начала осторожно сползать с крыши гаража. Колени, на которые Мака приземлилась, когда врезалась в «мерс» и перелетела через руль мотоцикла, саднило. Но раны были ерундой по сравнению с тем, что теперь ей предстояло добыть круглую сумму – надо будет посмотреть в Интернете, сколько стоит замена двери такой машины. Наверняка мужик запросит с мамаши по полной. И Маке еще крупно повезло, что мотоцикл, для которого авария тоже не прошла бесследно, принадлежал Димке: он влюблен в нее с детского сада и ни за что не натравит своих предков. Скажет, сам потерял управление на мокром асфальте и навернулся.

А вообще, слишком дорого обошлась ей эта идея: покататься с пацанами наперегонки. Конечно, обогнала всех – кто бы сомневался! – только вот не успела вовремя затормозить.

– Как ты? – Инна стояла в проеме входной двери, распахнутой настежь.

– Все норм, – Мака отвела взгляд.

– Джинсы порвала, – жалобно запричитала мать в своей дурацкой манере.

– Надо было в грязных идти, – отбила Мака, – они старые. Их не жалко.

Инна скорчила необъяснимую гримасу – то ли боли, то ли отчаяния – по ее половинчатой мимике Мака никогда не могла понять, что к чему.

– А колени? – спросила она.

– Поцарапала.

Инна дождалась, когда Мака скинет кроссовки. Потом завела ее в кухню, усадила на стул. Джинсы сняли, а вот с колготами пришлось повозиться – запекшаяся кровь намертво приклеила к ранам разодранный капрон. Инна налила в плошку теплой воды, оторвала кусок ваты и стала смачивать колени. Мака хотела припомнить, что именно мать заставила ее надеть эту дрянь, но в последний момент одумалась и решила не накалять обстановку.

– Ты в Париж свой летишь? – вместо этого поинтересовалась она.

– Нет.

– Почему?! Командировку отменили?

– Не в этом дело, – Инне удалось наконец отлепить капрон от коленей.

Девочка поморщилась.

– А в чем?

– Не могу оставить тебя.

– А без работы, – хмыкнула Мака, – остаться можешь?

Инна пожала плечами, и девочка в который раз поразилась собственной матери: все люди как люди, о чем-то переживают, из-за чего-то мучаются, а эта сделана из пуленепробиваемого железа.

– Надо лететь, – не выдержала она, – со мной Светочка побудет!

– Не называй ее так.

– А как? Бабуля?

– Бабуля, – кивнула Инна и, немного помешкав, спросила: – У кого ты взяла мотоцикл?

– У Димки.

– Больше никогда, – оторвавшись от коленей дочери, которые обрабатывала перекисью водорода, Инна посмотрела на нее снизу вверх, – никогда не садись на мотоцикл!

– Больше мне никто и не даст, – печально вздохнула Мака.

А потом они долго сидели на мамином диване рядом друг с другом, и Мака рассказывала, рассказывала. Ее вдруг захотелось, чтобы мама узнала обо всех ее бедах, чтобы пожалела и приласкала, как маленькую. И Инна слушала, вздыхала расстроенно, а один раз даже вскрикнула – когда узнала, что не было никакой лестницы. Зато была Ритка со своей стаей…

Наутро Мака проснулась рано. В перевязанных коленях пульсировала боль – теперь недели две заживать будет, – а по квартире разносился едва различимый шорох. Прислушавшись, Мака поняла, что Инна собирает свой чемодан.

Минут через десять легкие шаги матери приблизились к ее комнате. Она потопталась с минуту на пороге, словно раздумывая, будить – не будить, потом осторожно приоткрыла дверь. Мака притворилась спящей.

Она слышала, как Инна вздыхает, и сквозь прикрытые веки наблюдала за выражением лица своей матери: ей даже почудилось, что в черных глазах, которые та обычно спешила спрятать, сосредоточилась острая боль. Неужели из-за нее?

Нет. В это было трудно поверить – скорее всего, померещилось.

Мака проследила за тем, как Инна скрылась за дверью, бесшумно затворив ее, и распахнула глаза.

Если бы мать в самом деле переживала, она бы не оставалась такой безразличной; не сидела бы без конца за компьютером, не пропадала бы целыми днями, а иногда и вечерами черт знает где. Хотя насчет вечеров у Маки с недавних пор появились точные данные, и постыдная тайна Инны оказалась раскрыта благодаря позаимствованному телефону. У матери был любовник!