Зато когда наконец мы достигли берега и поднялись на борт корабля, я сразу приободрилась, а остальные, наоборот, стали хвататься за животы и громко стонать. Мы с Александром подставили радостные лица утреннему ветру и закрыли глаза.

— Как дома, правда? — сказал мой брат.

Я вздохнула.

— Точно.

Высокие известковые скалы, покрытые пышной растительностью, отвесно входили в воду, образуя живописные гроты и заливы, в которых купалась или ловила рыбу детвора.

— Однажды, когда мы вернемся в Египет, — размечтался Александр, — велим построить новую таламегу и обойдем под парусом все побережье. Я, наверное, никогда не наплаваюсь.

К нам подошел Витрувий.

— Вот, посмотрите! — произнес он с нежностью в голосе.

На краю высокого выступа, недосягаемый даже для солоноватых брызг, в окружении зеленых садов примостился Приморский дворец, напоминающий высеченного из камня орла. Марцелл оказался прав: никакого сравнения с приземистой виллой на Палатине.

— Не понимаю. Почему бы Октавиану не править Римом отсюда?

— И навлечь на себя немилость Сената? — возразил архитектор. — Думаю, ему вряд ли хочется повторить историю Юлия Цезаря.

Все было изумительно. Услужливые рабы с носилками из бронзы и эбонита доставили нас во дворец, из роскошных садов которого открывался чудесный вид на море, а из портика можно было полюбоваться золотыми полями и виноградниками, пронизанными солнцем. Я первой сошла с носилок, Витрувий — вторым.

— Здесь начинаешь по-новому верить в архитектуру, — заметил он, ласково погладив кариатиду по мраморным щекам.

— Так это все ты построил? — вдруг осенило меня.

Витрувий усмехнулся.

— Мой первый заказ. Я понимаю, летом не до учебы, но если захочешь, можем продолжить занятия прямо здесь. Измерения проводить не придется, создавать мозаики тоже, зато вдохновение…

— Согласна, — тут же сказала я.

Он рассмеялся.

— Тогда начнем осмотр.

Тем временем прибыли носилки с Октавианом, и тот объявил, что ужин всем подадут на закате, в триклинии, а до тех пор можно побродить и полюбоваться окрестностями. Марцелл с Александром заторопились на конюшни; Юлия немедленно изъявила желание сопровождать их. Племянник Цезаря обернулся ко мне:

— А ты?

Я в замешательстве посмотрела на своего наставника.

— Конюшни? Э… нет, я иду с Витрувием.

— Ладно, позже увидимся, — обронил молодой человек, и живописная троица сразу же удалилась.

Архитектор взглянул на мое лицо.

— Ничего, у вас впереди еще целое лето.

— Да и кому интересно слушать болтовню этой Юлии? — неожиданно подал голос Тиберий.

Я не заметила, как он спустился с носилок: может быть, ожидал, пока скроется из виду его мать?

— Можно мне с вами? — обратился к наставнику приемыш Цезаря.

— Не знал, что тебя занимает архитектура.

Тиберий неуверенно пожал плечами.

— Если ей любопытно, может, и я что-нибудь почерпну.

И мы прошли за Витрувием во дворец. Террасы у входа, построенные из крашеного известняка, приветствовали входящих латинским словом «Ave»[38], написанным под ногами. Фрески на стенах и потолках коридоров изображали сцены из «Одиссеи», по большей части морские, с кораблями. В атрии архитектор остановился, чтобы дать мне вдоволь налюбоваться. Длинные белые занавески трепетали от дуновений бриза, тихо шурша краями по мозаичным полам. Всюду преобладали морские оттенки: бирюзовый, лазурный, ультрамарин.

— Да, это не Рим! — восторженно выпалила я, глядя на ниши и апсиды, украшающие каждую стену. — Какие колонны!

— И росписи на потолках, — прибавил Витрувий.

Тиберий полюбопытствовал:

— Как они были сделаны?

— Фрески? Селена тебе расскажет.

— Сперва на стену наносят три слоя строительного раствора и три слоя известки, перемешанной с мраморным порошком. Затем, пока все не просохло, художник делает роспись.

— Ты много знаешь, — заметил юноша.

— Она способная ученица, — произнес наставник.

Приемный сын Цезаря в задумчивости кивнул.

— Что правда, то правда. Моя единственная достойная соперница в школе.

Несмотря на его несносное высокомерие, я все же почувствовала себя польщенной.

— Покажем ей библиотеку? — предложил Тиберий.

— Мы как раз туда направляемся.

Библиотека поразила меня великолепием. Массивные деревянные полки от пола до потолка были переполнены свитками. На потолке красовались резные морские птицы, в нишах стояли чудесные урны. Рассказав об устройстве полок, Витрувий провел нас дальше — в триклиний и гостевые комнаты, по пути обращая наше внимание на замысловатые мелочи вроде каннелюр на колоннах или полуцилиндрических сводов, расписанных золотом и лазурью. Повсюду стояла роскошная мебель: отделанные бронзой кушетки, столики с мраморными столешницами, кресла со спинками, инкрустированными драгоценной слоновой костью. Но вот мы поднялись по лестнице и вошли в комнату, предназначенную для меня и брата. Она оказалась такой просторной, что с порога ее невозможно было окинуть взглядом целиком. Для нас уже приготовили веера из перьев, соломенные шляпы и даже крепкие кожаные сандалии для горных прогулок. Я поспешила к балкону, откуда открывался вид на море.

— Не хуже, чем в Александрии? — серьезно спросил Тиберий из-за спины.

Не было смысла лгать.

— Здесь так же прекрасно, — ответила я и обратилась к Витрувию: — Сколько времени занял этот заказ?

— Всю мою юность.

— А что было самым сложным?

Он указал на безупречные сады с тенистыми беседками и маленькими мраморными святилищами.

— Посмотрим? — жадно спросила я.

Спустившись по лестнице и открыв двери, мы вышли в портик. Вокруг, насколько хватал глаз, зеленели сады с колоннами, спускавшиеся ярусами к воде. Росписи на беседках проглядывали сквозь разросшиеся виноградные лозы.

— Сад подобен луковице, — объяснял по дороге Витрувий. — Лишь постепенно, слой за слоем он превращается в единое целое. Сначала нужно возделать землю, затем поменять ландшафт… — Он обвел рукой кущи мирта и эвкалипта, сады, где по соседству с персиками вызревали инжир и лимоны. — Но завершенность ему придают незначительные на первый взгляд подробности.

Массивные урны извергали целые потоки бледно-желтых нарциссов и лилий, а мраморные фиванские божества, воздевавшие руки к яркому солнцу, охраняли беспечно журчащие струи фонтанов. Достигнув нижнего садового яруса, наставник повел нас к подогреваемому бассейну, откуда пловцы могли любоваться морем. Даже в Александрии мне не приходилось видеть подобной роскоши. Сказать по совести, до конца прогулки моим глазам предстало еще немало удивительных архитектурных сокровищ под стать чудесам Египта.

Мы вернулись в триклиний как раз к началу ужина. Оказалось, что Александр уже переменил тунику, тогда как я все еще оставалась в дорожной одежде.

— Чем ты занималась целый день? — спросил он.

— Изучала окрестности вместе с Витрувием и Тиберием.

— И только-то? — бросила Юлия, открывая устрицу.

— Здесь много красот, о которых ты даже не имеешь понятия, — возразил приемный сын Цезаря.

Марцелл поднял бровь.

— Например?

— Комнаты для рабов, — ответила я. — Между прочим, вы видели их купальни?

— Кому это интересно? — засмеялась Юлия.

— Тебе, — серьезно произнесла я. — Там невообразимо красивые фрески на стенах. А розовая вода куда лучше той, которой ты пользуешься в Риме.

— Да неужели? — Девушка сморщила нос. — С чего это вдруг рабам такое раздолье?

— Мы же бываем здесь раз в году, — догадался Марцелл. — В остальное время они живут в свое удовольствие. Твой отец неспроста зовет это место Страной Бездельников. — С этими словами он улыбнулся мне. — Хотел бы я посмотреть на купальни.

— Витрувий тебя отведет…

— А может быть, ты?

За столом повисло молчание. Брат метнул на меня предостерегающий взгляд. Но Юлия беззаботно прощебетала:

— Точно, завтра после обеда. Все вместе и сходим.

Марцелл покачал головой.

— По словам твоего отца, в это время мы будем гостить у Поллиона.

Юлия опустила устрицу.

— Что?!

— Поллион постоянно дает большие займы в казну, — пояснил молодой человек. — И ты же знаешь, он каждый год бывает на море…

— Значит, отец готов обедать с убийцей за горсть проклятых денариев? — выпалила она.

К счастью, Октавиан был занят разговором с Юбой о древних диковинах. Марцелл предостерегающе прижал палец к губам, а потом заметил:

— По крайней мере, увидишь Горацию.

— И что дальше? — прошипела девушка. — Спрошу, хорошо ли ей отдыхается? Мне все это надоело!

Оттолкнув тарелку с едой, она поднялась и ушла из триклиния. Марцелл не знал, как ему поступить: остаться с нами либо пойти за ней.

— Оставь Юлию в покое, — посоветовал Александр. — Пускай сестра с ней поговорит.

— Почему я?

— Потому что ты девушка и понимаешь эти причуды.

У меня уже несколько раз были месячные, и брату пришлось натерпеться от моих перепадов настроения.

— Да, — взмолился племянник Цезаря. — Уж лучше ты.

— А тебе разве не хочется? — поддразнила я.

Марцелл замотал головой.

— Она такая злая, когда не в духе.

Подавив улыбку, я встала с места. В отличие от Рима, здесь никого не волновало, кто из нас и когда покидает триклиний. Юлия была у себя, на освещенном факелами балконе, и смотрела на волны.

— Марцелл? — с надеждой спросила она. Потом, обернувшись, заметила меня, и ее плечи поникли. — Селена…

— Вряд ли отец нарочно хотел причинить тебе боль, — произнесла я.

— Нет. — Девушка в затрепетавшей на ветру тунике вдруг развернулась, и я увидела, что ее щеки мокры от слез. — Это все Ливия. В Риме тысяча человек, у кого папа мог брать взаймы. Почему непременно Поллион? Почему завтра, когда мы только-только вырвались на свободу из школы и начали наслаждаться жизнью?