— Не сегодня, — отрезал тот. — Да и путь недалекий.

Галлия поискала глазами Октавию, но та уже прошла в дом вслед за дочерью, а без нее невозможно было ослушаться.

— Хорошо, господин.

Проводив обоих глазами, Ливия нежно взяла мужа под руку и радостно проворковала:

— Какая счастливая ночь! Не пора ли нам удалиться?

На улицу повалила ликующая толпа гостей. Откуда-то издали долетела песнь петуха, и Октавиан подавил зевок.

— Пора.

Гости начали подзывать рабов с носилками — усталых и тоже вдребезги пьяных. Слышались крики и брань: то здесь, то там носилки падали прямо в грязь.

Октавия повернулась к Юбе:

— Я хотела спросить у тебя совета по поводу статуи, но теперь, наверное, поздно?

— Сегодня я уже вряд ли высплюсь, — ответил он.

Вопли подгулявших гостей летели, должно быть, в самые уши Персефоны: сенаторы окликали друг друга во мраке и осыпали ругательствами небрежных рабов.

— Я купила подарок для дочери, — продолжала Октавия, — и хотела бы убедиться, что это не подделка.

По дороге я все размышляла, как бы поаккуратнее рассказать о приказе Ливии, но тут сестра Цезаря огляделась и произнесла:

— Где Галлия?

— Ушла, — сообщила я.

Октавия строго нахмурилась.

— С учителем Веррием?

— Нет. Ливия отослала ее проводить одного сенатора…

— Которого? — перебил меня Юба.

— Его зовут Гай.

Нумидиец переглянулся с госпожой.

— Боги мои! — прошептала та, положив ладонь на живот. — Когда же они ушли?

— Когда все заходили в дом посмотреть на брачное ложе…

— Мне известно, где его вилла, — выпалил Юба. — У подножия южного склона. Бегу.

— Погоди! — вырвалось у меня. — Я знаю короткий путь.

— Где?

— Сразу за храмом Кибелы.

— Через лес? — ахнула сестра Цезаря.

— Мы так сокращали дорогу в школу. Пока Юба не начал сопровождать нас.

Октавия посмотрела на него.

— Ты себе представляешь, где это?

— Никто не ходит через леса, — буркнул он.

— А мы ходили! Марцелл убедил Галлию, что так лучше. Я могу показать. Галлия не рискнет отправиться туда ночью, зато ты доберешься до места куда быстрее.

— Идите, — махнула рукой Октавия.

Нумидиец не стал возражать. Выхватив у солдата факел, он повел меня через пьяную толпу прямо к святилищу Кибелы.

— Ну, где это? Не вижу здесь никакой дороги.

Юба сунул мне факел, и я отыскала тропинку, которой пользовалась когда-то каждое утро.

Да, по утрам, но не глубокой ночью. Несмотря на всю неприязнь, я все-таки была рада быть в обществе нумидийца. Однажды он уже спас меня… Вспомнив ту злополучную ночь, я спросила:

— А вдруг ему вздумается напасть по дороге?

— Теперь, когда Палатин кишит солдатами?

У подножия он опять забрал факел, и мы побежали между домами. Багровый плащ моего спутника хлопал за спиной, а длинные волосы в ореоле лунного света даже придали нумидийцу определенную красоту. Юба остановился у двери, пред которой замерли семеро стражников, и обратился к первому из них:

— Сюда не входила рабыня?

— Тебя это не касается.

Солдат не успел и глазом моргнуть, как у его горла блеснул кинжал. Остальные в испуге отпрянули. Упавший в лужу факел зашипел и погас.

— Повторяю вопрос, — произнес нумидиец. — Меня послала сестра Цезаря. Она желает знать, не здесь ли царевна галльская, ее любимица?

Стражники медленно опустили мечи. Тот, кому пригрозили кинжалом, судорожно сглотнул.

— Да, здесь, — ответил он шепотом.

Мой спутник мигом бросился в дом; я побежала следом, отставая на несколько шагов. Юба распахивал двери с громкими криками:

— Гай Тацит!

Из комнаты, расположенной позади атрия, донесся шорох шагов; рабы попрятались за колоннами. Наконец перед нами возник хозяин — сбросивший тогу, оставшийся в самой легкой тунике.

— Юба, — осклабился он. — И маленькая царевна Египта, успевшая расцвести…

— Где она?

— Кто?

Нумидиец пересек комнату, и он тут же попятился.

— Ты про галльскую шлюху?

Из-за двери послышался стон. Юба ударил сенатора головой о стену, а я устремилась в комнату. Рабыня лежала, съежившись, на кушетке; ее нагая кожа, прикрытая разве что длинными волосами, мерцала при лунном свете, лившемся через открытые ставни. На меня уставились почерневшие глаза.

— Галлия! — крикнула я.

— Селена…

Она боролась, но проиграла.

Я поспешила дать ей свою накидку. Не было ни следа красивой туники, в которой Галлия пировала на свадьбе, ни чудесных кожаных туфель — подарка Октавии.

— Идем, — позвала я.

Вдруг нумидиец крикнул:

— Не выходите!

Послышались звуки борьбы. Помогая рабыне встать на ноги, я заметила, что у нее распухла лодыжка.

— Прости, — сорвалось у меня с языка. — Прости.

— Ты здесь ни при чем.

— Но я была там. Наблюдала, как Ливия отослала тебя.

— Кто же знал, что на уме у этого человека?

— Октавия знала! Она сразу послала Юбу, и если бы я рассказала раньше…

Снаружи все смолкло, и тут появился Юба.

— Галлия.

Миг — и он заключил ее в объятия. Рабыня не вскрикнула, несмотря на ушибы и ссадины.

— Пожалуйста, отведите меня к учителю Веррию, — прошептала она.

Выходя вслед за ними из комнаты, я увидела Гая, согнувшегося пополам и прижимающего руки к животу. Изо рта и ран у него сочилась кровь. Над сколькими женщинами он уже успел надругаться? И как Юба объяснит убийство сенатора?

На улице нервно переминались охранники.

— Что… что случилось? — заикнулся один из них.

— Иди посмотри, — глухо промолвил нумидиец.

И проводил Галлию к дому, окруженному маленькой рощицей. Над атрием вился дым. Юба еще даже не постучал, когда дверь отворилась. Учитель с первого взгляда понял, что произошло.

— Галлия!

У нее задрожали губы. Учитель Веррий отвел нас в женскую комнату, пропитанную лавандовым запахом. Юба бережно усадил пострадавшую, Веррий обнял ее, а мы потихоньку вышли. До нас долетело начало горестного рассказа. Потом нумидиец прикрыл дверь, и они остались вдвоем.

— Зачем было слушаться Ливию! — воскликнула я.

— Разве рабыня имеет право на выбор?

— А если это случится снова?

— Все может быть.

Я не могла понять этой черствости. За дверью послышались плач и гневные восклицания учителя, ни разу не повышавшего голос в школе.

— Как ты объяснишь убийство сенатора?

— Скажу, что оборонялся. Кроме тебя, никто ничего не видел.

Меня поразило его равнодушие.

— Тебя вообще не волнует то, что случилось?

— Волнует, конечно. Иначе я бы не стал рисковать своей жизнью и убивать Гая. Но что я, по-твоему, должен делать? Освободить всех римских рабов, примкнуть к мятежнику? Что еще?

Я вспомнила о денариях, выигранных моим братом на скачках. Нет, это слишком малые деньги. Руки сами собой потянулись к ожерелью на шее. Одной только золотой застежки хватит, чтобы купить рабыне свободу. Розовые жемчужины обеспечат ее на много лет вперед. Я сняла материнский подарок и отдала Юбе.

— Что мне с ним делать?

— Ты ведь торгуешь статуями, драгоценностями. Продай это и выкупи Галлию.

Вольноотпущенница не обязана повиноваться приказам. Нумидиец изогнул бровь.

— И ты полагаешь, Октавия согласится?

— На это можно прокормить добрую половину Субуры.

— Сомневаюсь, что сестре Цезаря вообще нужны деньги.

— Значит, отказываешься?

Он взял ожерелье и поднес ближе к свету.

— Настоящее, — бросила я.

— От царевны Египта я ничего другого не ожидал. Это принадлежало царице?

— Да. — Я сморгнула слезы. — Если Октавия согласится, не говори никому, чьи были деньги.

— Какое великодушие.

— При чем здесь…

Галлия пострадала по моей вине. Во время триумфа я отказалась надеть позорное платье; рабыня вступилась за меня перед Ливией, ненавидящей всех и вся, и сделалась ей врагом.

— За мной оставался долг, — прошептала я.


К счастью, назавтра был первый день луперкалий, начало недельного отдыха от учебы; я нипочем не проснулась бы вовремя для встречи с Витрувием. Когда у меня наконец открылись глаза, брат уже вышел куда-то. В окна, обычно затемненные густыми купами деревьев, теперь лился зимний молочный свет. Прислушиваясь, я попыталась представить, который час и куда все подевались. Интересно, знают ли в доме о Галлии? И покарают ли Юбу за кровопролитие?

Одевшись со всей поспешностью, я откинула волосы, попросту заколола их диадемой и посмотрела в зеркало. На шее сверкнула золотая булла. Последний мамин подарок был отдан в обмен на свободу Галлии. Юба всегда действовал быстро. В эту самую минуту какая-то женщина, должно быть, уже примеряет материнское ожерелье, любуясь отражением в огромном бронзовом зеркале и даже не представляя себе, как много значили для меня эти розовые жемчужины. Я зажмурилась, чтобы удержаться от слез. Интересно, взяла ли Октавия деньги?

Отворяя дверь, я ожидала услышать звонкий смех Марцелла, но в коридоре стояла мертвая тишина. В библиотеке Витрувий беседовал с Октавией. Увидев меня, он поднялся и пробормотал:

— Вам нужно поговорить.

Тщетно искала я в его глазах малейший намек; лицо архитектора напоминало маску. Когда за спиной захлопнулась дверь, я подняла глаза на Октавию.

Она подала мне знак сесть, потом сложила руки на коленях и тяжко вздохнула.

— То, что произошло вчера вечером, просто ужасно.

— Да, ужасно, — тихо сказала я.

— Возможно, ты спасла Галлии жизнь.