– Мне нравишься ты, – сказал он, как мне показалось, чересчур серьёзно, но я не обратила внимание.

– Я имела в виду безделушки или книги, или, может быть, картины…

– С тобой совершенно неинтересно говорить, когда ты без одежды! Пока ты выставляешь перед моим взором свои прелести, я не могу думать о чём-либо ещё…

Я ожидала, что он поцелует меня, но вместо этого он принялся щекотать меня, и делал это с огромным рвением. Так что через пару минут доведённая до слёз от смеха я готова была успокоиться и задать ему тот же вопрос снова, но именно тогда Джейсон приподнялся надо мной, откинув край одеяла, и я снова забылась и потерялась в мире, который он мне открыл.

Он заснул первым: лёжа на спине и повернувшись ко мне. А я, подперев голову рукой и глядя в его спокойное лицо, едва слышно произнесла:

– С днём рождения тебя, муж.


Примечание к части

[1] Джон Китс, сонет. Пер. – Григорий Кружков.


Глава 14. После бури


Я как раз стояла на балконе своей спальни, когда Джейсон появился в саду, сопровождаемый пожилым мужчиной, главным садовником. Плавно жестикулируя и показывая то на живую изгородь, то на ряд цветущих кустов, мой муж объяснял что-то собеседнику, и тот понимающе кивал в ответ.

После ночного дождя на небе не осталось ни облачка, и солнце светило очень ярко. Смахнув с перил оставшиеся капли, я снова взглянула вниз, и именно в тот момент Джейсон поднял голову и, увидев меня, помахал рукой. Он ничем не показывал, что этот день собирался быть особенным. Даже рано утром, когда я медленно пробуждалась, он остался в постели и долго целовал меня, но не более. А после я сама стала отвечать, причём, требовательно и с жаждой, тогда он засмеялся и быстро завершил начатое, так что я едва уловила момент, когда он вошёл в меня, до того я была уже подготовлена…

Воспоминания об этом заставили меня покраснеть, и я поспешила вернуться в комнату, где пристальный, соблазняющий взгляд этого мужчины не стал бы меня преследовать. Улыбаясь просто так, я подумала: а не сошла ли я с ума? Всего пару месяцев назад моим счастьем были хорошие книги и мечта попасть в Кардифф. Несколько недель назад мне была отвратительна сама мысль о том, что человек, которого я совершенно не знаю, увезёт меня из дома и станет предъявлять права на моё тело…

Теперь же, стоило мне подумать о Джейсоне, и я не могла сдержать улыбки, появлялось желание срочно увидеть его и обнять. Он был красив, остроумен, а в постели настойчив и нежен. Я вдруг вспомнила, как сестра оправдывала влюблённость к своему молодому солдату, и поняла, что она чувствовала.

Уж не влюбилась ли я по-настоящему?

Ведь даже после физической близости внезапно возникшая во мне нежность к мужу никуда не исчезала, а наоборот, становилась сильнее. Так не ошибалась ли я?

При мысли о том, что моя любовь обнаружилась так внезапно, становилось по-странному приятно и грустно. Мне казалось, что такой мужчина, как мой муж, не примет все эти романтичные бредни неопытной девушки и уж точно не ответит мне взаимностью.

Спускаясь к завтраку, я решила оставить вопрос о любви на потом и подумать о том, как мягко намекнуть супругу о его дне рождения. Подходящего подарка я так и не приготовила, поэтому волновалась и нервничала. Поскольку Джейсон не пришёл на завтрак, у меня было достаточно времени подумать. И вот тогда я вспомнила о старых нотных листах, которые обнаружила ещё по приезде в Лейстон-Холл. Больше всего мне понравилась музыка неизвестного автора, а именно одна немецкая колыбельная, короткая, но очень нежная.

Я до сих пор играла неважно, хотя и очень старалась. Решившись, наконец, я прошла в гостиную, к спинету, опробовала инструмент и, когда начала играть, так увлеклась мелодией и текстом колыбельной, что даже не заметила подошедшую сзади экономку. Пела я значительно громче, чем звучала музыка, и я надеялась, что моя посредственная игра осталась незамеченной.

Прозвучали тихие аплодисменты, я обернулась и увидела Джейсона и миссис Фрай. Супруг улыбался, сложив руки на груди, затем попросил экономку оставить нас одних.

Когда он сел рядом, его ладонь опустилась на мои пальцы, которые я всё ещё держала на клавишах, и этот жест, исполненный нежности, сподвиг меня на откровение.

– Тебе понравилось, как я пела?

– Очень понравилось, – сказал он тихо, улыбаясь уголками губ. – У тебя чудесный голос, моя милая. Мне… мне особенно понравилось слушать его прошлой ночью.

– Не смей смущать меня! У меня к тебе очень серьёзная просьба.

– Да, ты весьма серьёзно настроена.

Улыбаться он перестал, и вдруг напомнил мне обиженного мальчишку, приготовившегося к тому, что его вот-вот отчитают. Возможно, он уже знал, что я собиралась задеть какую-то особую струну в его душе, поэтому так посерьёзнел и помрачнел.

Но отступать я не намеревалась. Так что, собравшись с духом, выпалила быстро от страха быть прерванной:

– Я знаю, что у тебя сегодня день рождения, и ещё знаю причину, по которой ты его не празднуешь! Не спрашивай, кто мне рассказал, это не важно. Дорогой для тебя человек умер в этот день, и я очень-очень сожалею! Если бы можно было выразить то, как мне жаль, что такое случилось с тобой, то я бы придумала способ получше, чем песня. Но мне показалось, что так я не обижу тебя. Прости, что снова полезла не в своё дело.

Замолчав, я искоса посмотрела на мужа, боясь увидеть в его взгляде гнев. Но он даже не смотрел на меня. Какое-то время он сидел, ссутулившись и низко опустив голову, а когда заговорил, голос его потерял былую мягкость и ту притягательную красоту, которую я любила:

– Я не сержусь, и мне не за что прощать тебя. Видимо, пришло время кое-что тебе показать. Это стоило сделать гораздо раньше. Пойдём.

Он подал мне руку и повёл за собой через коридор и маленькое помещение перед кухней, откуда дверь вела прямо в наш большой сад. Пару минут мы шли молча вдоль широкой живой изгороди; подол моего простого бледно-жёлтого платья намок от росы, и пришлось чуть приподнять его, чтобы не запутаться и не споткнуться.

Обычно я никогда не прогуливалась так далеко, в глубину сада, и понятия не имела, что здесь находился своеобразный природный купол из широких ветвей деревьев. Листва почти не пропускала солнечный свет. Мы остановились перед невысокой яблоней, и, только обойдя её, я заметила постамент из белого мрамора и такого же мраморного ангела, сложившего руки в молитве, а крыльями укрывшего себя с обеих сторон.

Ничего не понимая, я смотрела, как мой муж медленно подходит к этому неизвестному мне мемориалу, опускается на колени, не волнуясь, что его дорогие брюки будут испачканы травой, и, перекрестившись, тяжко вздыхает.

И после этого единственного вздоха я почувствовала, как моё сердце сжалось. Я стояла там, уставясь на ангела, и ждала, когда Джейсон мне всё объяснит. И он заговорил:

– Стоило объяснить тебе всё и сразу, Кейт, – произнёс он тихо, не поднимая головы, – но меня останавливал страх. Страх перед непониманием и осуждением… А ведь я столько их пережил за эти годы! Ты бы сочла меня и мою жизнь до тебя пустышкой. Она и была пустышкой. Это как дыра, которая всасывает в себя всё то хорошее, что ни попадётся у неё на пути.

Когда он вдруг остановился и тряхнул головой, будто отгоняя неприятные мысли, я затаила дыхание. Джейсон протянул руку и погладил мрамор, цепляясь пальцами за все трещинки и неровности.

– Семь лет назад Мэгги всё-таки забеременела. И я был счастлив, как дурак. Счастлив настолько, что перестал замечать её стервозный характер, её насмешки и капризы. Казалось даже, что за те несколько месяцев Мэгги притихла, стала непохожей на себя. И бывали дни, когда я мог коснуться её живота, где ждал появления на свет мой первенец, и улыбнуться. Она тоже улыбалась…

Я смотрела на его склонённую голову и пыталась примирить внезапное ощущение страха и горечи, возникшее в моём сознании. Его слова медленно, но верно, порождали образы в мыслях, и я содрогнулась, поняв наконец, кто умер семь лет назад.

– Это случилось до положенного срока. Он родился очень маленьким, он даже не успел открыть глаза и увидеть меня, – он говорил, едва шевеля губами, и смотрел, не отрываясь, на ангела над его головой. – Когда я взял его на руки, он уже не дышал. И только спустя много часов я вспомнил, что в тот день родился я сам.

Джейсон казался мне таким уязвимым, таким слабым для своей тяжёлой ноши из прошлого, что мне захотелось непременно защитить его, заслонить от этой боли, которая до сих пор терзала его душу. И его голос, звучавший так, будто раздавался он из тёмной бездны, заставил меня пасть на колени рядом; я нерешительно обняла Джейсона за плечи, боясь любой его реакции.

Но он просто накрыл холодной ладонью мою руку и сказал:

– А знаешь, какова была реакция Мэгги на его смерть? Никакая! Она так измучилась ранними родами, была так озлоблена и оскорблена тем, что этот человечек едва её не убил, что, увидев его на моих руках, прошипела: «Убери его! Избавься, я не хочу к нему притрагиваться!»

Потрясённая его словами, я закрыла ладонью рот, чувствуя, как слёзы застилают глаза, и больше не могла держаться. Представляя, какую боль может перенести отец, услышавший такое от матери своего дитя, я поёжилась. Слёзы потекли по моим щекам, когда я взглянула на мраморного ангела.

Этому ребёнку было бы уже семь лет! Он мог бы играть в этом саду, и я могла бы знать его, могла бы!

Раздираемая нахлынувшими эмоциями, я прижалась щекой к плечу мужа и сказала:

– Мне так жаль, так жаль! Прости, что заставила тебя вновь это вспомнить… Но ты зря не рассказал мне сразу. Ты ведь не виноват. Что бы ты ни думал, ты не виноват. Ты был бы замечательным отцом… Ты им будешь. У тебя будут прекрасные дети!

Он крепко обнял меня правой рукой, и мы просидели вот так, на коленях, перед могилкой ребёнка, который никогда не видел этого прекрасного места, несколько долгих минут. Здесь было тепло, под тенью листвы, и спокойно.