– Да… Да, пожалуй, это выход… Фу, завралась, как противно… Прямо сама себя ненавижу!

– А ты как хотела, милая моя? Добрые дела всегда бывают наказуемы! За свои душевные порывы надо платить, хотя бы и чувством ненависти к себе. Все в этом мире взаимосвязано…

– Поль, мне сейчас не до философии!

– А чего ты на меня-то злишься? Тебе сейчас не злиться надо, а домой бежать да котомку в дорогу собирать! Давай доедай свою отбивную и вали!

– Да не могу я есть…

– Так давай я съем, в чем проблема?

Поль ловко протянула через стол руку, цапнула на вилку ее отбивную, с удовольствием плюхнула к себе на тарелку, усмехнулась плотоядно:

– Как говорится, кому война, а кому мать родна… Не переживай, Сань, все обойдется! Сейчас я поем, и к тебе двинем. Мне же тоже свои вещички собрать надо, коли ты уезжаешь.

– Да куда? Куда мне ехать-то?

– Ничего, по ходу придумается.

– Может, в Кочкино? Я там до семи лет жила, у бабушки Анны…

– А кто она, бабушка Анна?

– Мамина мама. Она умерла десять лет назад, мы с тех пор ни разу там не были. Мама не любит даже вспоминать про свою родную деревню. Да и ее уже там никто не помнит…

– А что, это вариант, между прочим. Наверняка и родственники какие-нибудь найдутся, которые тебя приютят. Скажешь, что на каникулы приехала, деревенским воздухом подышать. Врачи, мол, присоветовали. Остались там родственники?

– Не знаю… Может, бабушкина двоюродная сестра, баба Сима… Если она жива, конечно… Она помоложе бабушки Анны была.

– Ну вот и отлично! И отдохнешь, и родственные связи наладишь! А через две недели вернешься, будешь маме про Биг-Бен и Трафальгарскую площадь сладко в уши заливать!

– Фу, противно…

– Зато это выход из положения. Успокаивай себя тем, что доброе дело сделала. Кстати, как там дела у этого мальчишки, которого в Швейцарию повезли?

– Да все вроде нормально. Папа говорил, уже день операции назначили. И денег им вроде бы хватило…

– Вот видишь! Значит, не зря будешь перед мамой совестью мучиться! Только ты это… Какие-нибудь книжки про Лондон возьми, полистай их на досуге в своем Тучкино…

– Кочкино.

– Ладно, пусть будет Кочкино. Ну что, зовем официанта, пусть нас рассчитает? Вернее, тебя рассчитает…

Дома она первым делом бросилась к антресолям – искать дорожную сумку. И тут же в изнеможении опустила руки – а нету сумки-то, хоть заищись! В Швейцарии сейчас ее сумка, с Катиными да Тимошиными вещичками!

– Замыслил я побег, называется… – проговорила тихо себе под нос.

– Чего ты там бормочешь так жалостливо, Сань? – высунулась из кухни Поль, держа в руке надкусанное яблоко.

– Да сумку хотела найти, а ее нет, оказывается…

– Так чемодан возьми! Чемодан у тебя есть?

– Да что я буду как дура с чемоданом по деревне гулять!

– Ну, гуляй как умная, в чем проблема?

– Ладно, придется с чемоданом…

Так, пока они с Поль собирались, в голове и вертелась эта литературно-художественная фразочка – замыслил я побег… Куда – побег? От кого – побег? От собственной трусливой сущности, что ли? Эх, наворотила сама себе проблем, теперь надо расхлебывать…

– А ты чего, прямо сегодня хочешь свалить? – осторожно спросила Поль, прислонив к дивану свой объемистый пластиковый пакет с вещичками. – Дело-то к вечеру идет… Пока доберешься до своего Кочкино, уж ночь будет… Сколько туда ехать?

– Четыре часа на электричке.

– У-у-у… Далековато будет. Глушь несусветная. Поди еще и дорога от станции темным лесом.

– Ага, точно. Там еще километра два надо лесом идти.

– Представляю, как ты там… С чемоданом…

– А что ты предлагаешь? До утра на станции сидеть?

– Я предлагаю выехать утром пораньше. А ночь все-таки в родном доме провести. Все равно ж у тебя отъезд в Англию как бы на завтра назначен.

– Да, пожалуй… И мама сегодня вроде не должна появиться, у нее на работе проблемы…

– Ну вот и ладненько! А я тебя утром на вокзал провожу, все чин-чинарем! Я бы, знаешь, даже с тобой поехала, да как-то неохота… Ладно бы в приличное место, а то в деревню! А может, у тебя еще где-нибудь родственники есть?

– Нет… Больше никого и нигде…

– Слушай, а твоя мать в это Кочкино не заявится, случаем?

– Да нет, что ты! Говорю же, она и вспоминать о нем не хочет! И знакомым всегда рассказывает, что в городе родилась…

– Отреклась, значит?

– Ну да. Выходит, что так. Грустно, правда?

– Да прям, грустно! Ничего я в этом грустного не нахожу. Сейчас многие себе городскую биографию придумывают, хотя бы мою мать для примера взять… Ведь на роже написано, что деревенская, а никогда не признается!

– А вот интересно – почему, Поль? Чем плоха деревенская жизнь? Я до семи лет у бабушки в Кочкино жила, и воспоминания такие остались, знаешь… Светлые какие-то. Чистый воздух, парное молоко, в поле трава высокая… Ты знаешь, мне даже сон такой часто снится…

Она совсем было собралась рассказать про тот самый сон, где она траву косит, да вдруг передумала. Оборвалось желание на полувдохе, будто кто невидимый знак подал – не надо сейчас об этом! Оно только твое, внутреннее, сокровенное!

– Да ты, Сань, просто перепутала сладкую дачную жизнь с грубой деревенской! – не заметив ее смятения, вынесла свой вердикт Поль. – Дачник – это одно, а коренной деревенский житель – это уже совсем другое. Непрестижно нынче крестьянином быть, и никогда престижно не было.

– А надо, чтоб обязательно престижно было?

– А чего ты вдруг спрашиваешь – с такой подковыркой в голосе?

– Разве?

– Да ладно, ты меня за дурочку-то не держи… Знаешь, вот терпеть не могу ханжества с претензиями на высокую духовность! Вроде того – зачем о новой юбке мечтать, если телеса можно трухлявым рубищем прикрыть, или зачем шампанское пить да устрицами заедать, если можно водичкой с черным хлебушком насытиться… И про городскую жизнь – то же самое! Да, в городе жить престижнее, это и козе понятно! А если еще и хорошо жить… Вот как ты, например… Так что не зли меня этими разговорами, Сань, прошу тебя!

– Ладно, не буду.

– Вот опять ты! Сказала, как отмахнулась. Вроде того, мне твоей тонкой душевной организации не понять. Посмотрела бы я на твою душевную организацию, если бы тебе пришлось ходить в юбке, перешитой из штанов! Чувствуешь себя как… лохушка последняя. А не хочется, ой как не хочется в жизненном осадке плавать! Кажется, наизнанку бы вывернулась, чтобы всплыть наверх да в сливках искупаться!

– Господи, Поль… Да не предусмотрено природой для нормального человека ни осадка, ни сливок…

– А что предусмотрено?

– Да просто – жизнь… У каждого своя. Жизнь в равновесии, не зависящем от вкусовых качеств.

– Это у тебя, что ль, равновесие?

– Нет. У меня – нет. К сожалению. А хотелось бы.

– Да уж… Правильно про тебя Кирюша сказал, что ты мутная какая-то… Есть, есть в тебе другое нутро, я иногда его до раздражения чувствую!

– Да брось… Я такая же, как все, Поль.

– Ладно, не буду я с тобой спорить… – вдруг вяло махнула рукой Поль, тяжко вздохнув. – Действительно, чего я вдруг на тебя наехала… Наверное, просто домой возвращаться не хочется. Хорошо у тебя тут время провела, сытно… А дома – что?

Дома все одно и то же, вечные разговоры о нехватке денег… Тоже, можно сказать, жизнь в равновесии. И тоже не зависящем от вкусовых качеств. Потому что там вкусы как таковые напрочь отсутствуют. Ладно, проехали… Прости, подруга, несправедлива я к тебе. Ты меня, выходит, пригрела, юбку вон подарила, а я тебя же и кусаю… Не обижайся, что я тебя, как Кирюха, мутной обозвала, ладно?

– Я не обижаюсь, Поль.

– А кстати, о Кирюхе… Может, позырим напоследок на нашего красавца? Давай включай телевизор, там началось уже…

Включенный телевизор вспыхнул аккурат Кирюшиным экранным лицом, на конце произнесенной им фразы: «– …Честное слово, я стараюсь…»

Камера тут же отъехала назад, выдав панораму то ли беседки, то ли небольшой веранды у дома, где Кирюша сидел на скамеечке, грустно уставившись в лицо девушки-ведущей. Вздохнув, она ласково тронула его за плечо и, видимо, в продолжение диалога, проговорила сочувствующе:

«– Понимаешь, Кирилл, ты себя здесь никак не проявляешь… Давай взбодрись, где твой потенциал, в конце концов? Ты же так хорошо заявил о себе на кастинге!»

– Ха! Потенциал! Захотела найти черную кошку в темной комнате! – злорадно прокомментировала Поль, устраиваясь с ногами на диване. – У глупых и красивых мужиков никакого потенциала вообще природой не заложено! Не то что у нас – умных и страшненьких девочек…

«– Ты делай хоть что-то, чтоб тебя на голосовании не выгнали! – между тем тихо и проникновенно наставляла Кирюшу ведущая. – Проявляй себя как-то! Я понимаю, что с Таней Колывановой у тебя ничего не получилось, но ведь на ней свет клином не сошелся! Здесь и другие девушки есть! Тебе нравится здесь еще кто-нибудь?

– Я… Я не знаю… Я подумаю, конечно… – торопливо закивал ей в ответ Кирюша.

– Вот и подумай! А то у меня уже сложилось впечатление, что ты вообще не умеешь по-мужски ухаживать… Ты что, никогда не добивался расположения девушки?»

– Ну да, будет он добиваться, как же… – снова зашипела Поль, подтягивая коленки к подбородку. – Он у нас молодец только среди овец!

– Э, осторожнее на поворотах! – не выдержав обидного комментария, пихнула она подругу локтем в бок. – Это я, что ли, овца? – И, глянув в опрокинутое страданием лицо Кирюши, проговорила насмешливо: – Ну да, точно, овца и есть…

Поль повернула к ней лицо, встретились глазами… И расхохотались обе, звонко хлопнув протянутыми друг к другу ладонями. Хотя и не сказать, чтоб очень уж весело расхохотались. Скорее грустно. И в следующий уже момент отвернулись друг от друга, нарочито внимательно уставившись в экран телевизора.

Экран опять безжалостно выставил их взорам несчастное лицо Кирилла. Парень мычал что-то невнятное, исходя потугами перед направленной на него камерой. Явно вдруг бросилось в глаза, как жалко и некрасиво дергается уголок его рта.