Лара Эвери - Дневник моей памяти

Я вздохнула и произнесла:

– Зря я не заказала кекс с арахисовым маслом.

– Ха! – Стюарт покачал головой и вернулся к своему коктейлю. – О, знаешь что?!

– Что?

– Ты мне как раз напомнила – в Бруклине есть кафе-мороженое, забыл название, но у них там лучшие на свете молочные коктейли. Пожалуй, еще вкуснее, чем здесь. Как-нибудь свожу тебя туда.

Я отпила еще глоток.

– Сводишь меня туда? – Сердце и так билось часто-часто, а тут и вовсе зашлось.

– Да, осенью, – уточнил парень, и сердце мало-помалу успокоилось. Стало так легко, будто накрыло теплой волной. Осенью! Значит, этой осенью мы будем вместе! Будем парой, будем ходить в кафе-мороженое. Вдруг у меня проснулся зверский аппетит.

– Вот умничка! – обрадовался Стюарт, увидев, как я поглощаю коктейль.

Я блаженно улыбнулась.

– Ты что? – спросил Стюарт и тоже улыбнулся.

– Да так, – ответила я. – От счастья.

Спряталась от всех в женской раздевалке. Выпускное платье волочилось по полу, пришлось его повесить на дверь.

Когда мама, папа и младшие высадили меня у входа в спортзал, а сами поехали на стоянку, я боялась, что все забыла, пока не выдавила из себя шепотом первые слова: «Оливер Голдсмит сказал…» – а там и остальное вспомнилось. Я повторяла: «Оливер Голдсмит сказал, Оливер Голдсмит сказал…» – как утопающий, который выныривает на поверхность глотнуть воздуха.

Учителя и работники школы толпились у входа, я заметила миссис Таунсенд в ореоле черных кудряшек.

– Здравствуйте, миссис Т.! – окликнула я, и она оглянулась.

– Сэмми, – выговорила она не спеша, с ласковой улыбкой, и обняла меня. От нее пахло, как в косметическом салоне – лосьоном, шампунем, духами, – но запах был приятный и шел ей.

– Спасибо вам за все, – сказала я, глотая слезы, которые так и просились наружу с самого утра.

– Ты молодец, все будет отлично! – подбодрила меня миссис Т.

И тут слезы хлынули потоком, ведь столько раз она мне говорила эти слова за последние четыре года – и перед началом углубленных курсов, и перед первым турниром, и когда я перешла в выпускной класс, и до болезни, которая едва не спутала мне все карты, и после. Я догадывалась, что, возможно, больше не услышу от нее таких слов. И пока она не унеслась прочь, напутствовать других, я прикоснулась к ее руке.

Она обернулась.

– Скажете вступительное слово? Я имею в виду, перед моей речью.

– Ох… – Она призадумалась.

– Я знаю, это должен делать директор, мистер Ротшильд, но для меня большая честь… ну, вы понимаете… только вы одна знаете… – Я снова глотала слезы. – …чего мне это стоило.

Миссис Т. кивнула с решительной улыбкой.

– Конечно, – заверила она. – Пойду переговорю с мистером Ротшильдом.

В зале аншлаг, голоса сливаются в рев.

Пожалуй, мне пора. Все уже строятся по алфавиту. Мое место между Уильямом Мэдисоном и Линн Нгуен. Все фотографируются, а я печатаю верхом на унитазе. Если меня ждет полный провал, да будет всем известно, что я была здесь, в кабинке, репетировала речь. Я сделала все, что в моих силах.

Странное дело, я снова вспоминаю Купа, не выходят из головы его слова: «Главное – правильно выбрать время».

И вот он, тут как тут, легок на помине – только что просунул голову в дверь и прокричал:

– Саманта Агата Маккой! Вылезай скорей отсюда, пошевеливайся!

Да, это Куп, кто же еще?

Все, заканчиваю.

С минуту мне казалось, будто грядет повторение Чемпионата, только в худшем смысле. «Чемпионат США. Часть вторая». «Чемпионат-2. Деменция возвращается». Только вместо прожекторов – ряды неоновых огней спортзала, а вместо скучающих ребят с родителями – целое море лиц, мои одноклассники; щелкают сотни фотоаппаратов, все застыло в немом ожидании.

Я стояла за кулисами.

Миссис Таунсенд прошлась по сцене, стуча каблучками, и поднялась на кафедру; через плечо у нее была бордовая лента.

– Дамы и господа, дорогие родители, дорогие выпускники, – начала она и помолчала, выждав, пока стихнет гул аплодисментов. – Слово предоставляется вашему спикеру, Саманте Маккой.

Я вышла – нет, выплыла, – нет, взлетела на сцену. Чтобы устоять на ногах, я облокотилась на кафедру, сжала руки.

И обратилась ко всем нашим близким, слившимся в бесформенное пятно:

– Оливер Голдсмит сказал: «Величайшая слава ждет не того, кто никогда не падает, а того, кто, падая, каждый раз встает на ноги».

А потом мозг отключился, но не так, как раньше. Отключились все посторонние мысли, слова и чувства. Мозг будто знал, что для вопросов не время, и скомандовал: «Ладно, раз уж мы здесь – за дело!»

Во время речи я совсем не думала, а только видела. Передо мной, Сэм-из-будущего, вставал ряд картин. Я видела Стюарта напротив меня за столиком в кафе, его взгляд из-под черных ресниц, и как он смеется за бокалом молочного коктейля; спокойное лицо миссис Таунсенд за компьютером; голубой отсвет аквариума на лице Дэви, когда она наблюдала за бойцовой рыбкой.

Десять минут спустя я уже говорила: «И если вам кажется, что силы ваши на исходе, можно спросить себя, где именно вы споткнулись и почему, и дать себе слово никогда больше не падать на том же месте. Для этого мы и учимся, извлекаем уроки – и в школе и в жизни. Но на этом работа не кончается. Если вы упали, вспомните, что впереди еще много хорошего, и, черт подери… – Всеобщий хохот.

Это был экспромт – ничего не поделаешь, вырвалось. Я оглянулась на учителей: одни давились от смеха, другие качали головами.

– И если вы упали, – продолжала я, тоже сквозь смех – то, черт подери, вставайте!

Лица одноклассников вновь обрели четкость.

– Спасибо, – закончила я под одобрительный гул.

И все же самое приятное ждало впереди. А именно, сейчас. Точнее, нет, не сейчас.

Сейчас я в машине, а речь о том, что последовало за торжественной частью.

Помнишь, как я грустила и досадовала, что за каких-нибудь полминуты можно свести на нет целых четыре года работы? Оказалось, я поспешила с выводами, ведь и наоборот тоже бывает.

Грянуло наше последнее «ура», взлетели в воздух выпускные шапочки – будто гановерский выпуск рассыпался, как карточный домик.

Линн Нгуен обернулась и бросилась мне на шею, как давней подруге, и мы обе дали «пять» Уиллу Мэдисону, и все те, кого я до сих пор знала только по именам и по затылкам, подходили ко мне и говорили: «Молодец!» – но даже и это не самое приятное; самое приятное, что мне вдруг вспомнилось, что есть прекрасного в каждом из них, как будто до сих пор я дышала этим, как воздухом, бездумно, неосознанно, а теперь хотелось с ними поделиться и узнать о них все. Нет, не их заветные мечты или мнение о неравенстве в обществе, а их настроение, планы на будущее.

– Линн, ты остаешься здесь, в Верхней долине? Я слышала, у тебя стажировка в журнале.

– Элена, ты выступила потрясающе! А откуда у тебя теннисные туфли на каблуках? Я и не знала, что такие бывают!

– Уилл, ты на следующий год будешь играть за футбольную команду Вермонтского университета?

Я вела светскую беседу, Сэм-из-будущего!

И вскоре все засобирались на вечеринку к Россу Нервигу (меня не то чтобы пригласили, но и не гнали – то есть сказали, чтобы и я тоже приходила), и я хочу пойти.

Не говоря уж о том, что и Мэдди тоже придет. Она пробралась ко мне сквозь ряды стульев, и когда оказалась совсем близко, то не сказала ни слова, только обняла меня, и я ее тоже, что есть силы.

– Прости меня, – сказала я ей прямо в ухо; ее стриженная «ежиком» часть волос была выкрашена в бордовый, цвет Гановерской школы.

– За что? – переспросила она, и мы разжали объятия.

– Прости, если вдруг я тобой пользовалась.

Мэдди невесело улыбнулась.

– И ты меня прости. У меня была дерьмовая полоса в жизни.

– Думаю, ты была отчасти права.

– Но теперь… – Мэдди обвела жестом ярко освещенный спортзал, шумную счастливую толпу. – Теперь это все ерунда. Школа позади. Что нам теперь школа? Тем более тебе.

– Это уж точно! – сказала я и ахнула – внутри будто узел развязался. Еще совсем недавно узел этот был необходим, слишком многое приходилось держать в узде, но Мэдди права – что нам теперь школа?

– Но знаешь, о чем я все равно жалею? – сказала я, запинаясь.

– О чем? – Мэдди насмешливо сдвинула брови.

– Жалею, что не успела с тобой крепче подружиться.

– Не беда! – Мэдди подкинула в воздух шапочку и снова поймала. – Времени у нас вагон!

– Мэдди! – окликнула ее Стасия, стоявшая рядом с родителями. С ними была и Пэт. Я не знала, снова ли Мэдди и Стасия стали подругами, но теперь, как и многое другое, это стало неважно. Главное, Мэдди счастлива.

– Мне пора! – бросила она.

Я схватила ее за рукав.

– Увидимся вечером у Росса Нервига?

Мэдди застыла на полпути к Стасии, разинув рот.

– Сэмми Маккой жаждет повеселиться! – И приложила к губам палец. – Молчу, чтоб не сглазить! Ни слова больше! Да, увидимся вечером.

Когда толпа слегка поредела, меня разыскали родители, бабушка и дедушка, а следом подбежали Гаррисон, Бетт и Дэви, чистенькие, причесанные, принаряженные.

– Ты наша гордость! – воскликнула мама и обняла меня крепко, порывисто, почти до боли.