Лара Эвери - Дневник моей памяти

– В следующий вторник у меня по расписанию непосредственность!

Мама согнулась пополам, задыхаясь от смеха. Я подхватила, и мы хохотали, пока меня не вызвала медсестра.

РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ – КАК ЭКЗАМЕНЫ МНЕ СДАТЬ?

САМАНТА!

САМАНТА!

САМАНТА!

ШЕСТЬ, СЕМЬ, ВОСЕМЬ – КАК МНЕ БЫТЬ, ЧТОБ НИ СТРОЧКИ НЕ ЗАБЫТЬ?

ОЙ, БОЮСЬ!

ОЙ, БОЮСЬ!

ОЙ, БОЮСЬ!

Я справилась, несмотря ни на что. Составила речь и основные пункты переписала на карточки. Я предпочла бы вовсе не пользоваться шпаргалками, но раз уж такое дело… По крайней мере, не буду читать по бумажке, это дилетантство. Я выбрала тему «Преодоление препятствий», мне она близка. Кое-какие мысли, для истории (пусть хотя бы кто-то прочитает, если я в эти выходные отключусь прямо на сцене и меня вынесут из зала, как инвалида):

«Все препятствия на нашем пути можно представить как кирпичи в высокой стене: деньги, цвет кожи, сексуальность, отношения, здоровье, время. Все эти неподвластные нам силы как бы сговариваются против нас. Но если смотреть на препятствия в этом свете, то нам никогда их не преодолеть. С возрастом мы получаем возможность точно узнать их истоки.

Если мы стремимся доискаться, откуда берутся преграды на нашем пути, то можем искоренить зло вокруг нас. У нас появляется цель. И неважно, идет ли речь о трудностях личных – таких, как болезнь, – или о более масштабных, например общественная несправедливость, – в борьбе с ними мы обретаем надежду на будущее.

Оптимизм – не слепая вера».

И так далее.

Я просто взяла и составила речь, которую сама бы хотела услышать, понимаешь? Узнав от доктора Кларкингтон, что мое здоровье скоро может резко ухудшиться, я… даже не знаю… мне захотелось написать о надежде. Придумать речь, которая нужна мне самой.

Потому что, если на то пошло, кто сказал, что я не смогу выздороветь?

Нельзя исключить такую возможность.

Мне может стать не хуже, а лучше. Велика ли вероятность? Нет. Возможно ли это? Конечно, да. Видишь ли, вероятность заполучить эту гадость с самого начала была крайне мала. Один случай на сто пятьдесят тысяч. У меня есть парень – красавчик, писатель, печатается. Велика ли была вероятность, что так будет? Нет.

Маловероятно – не значит невозможно.

Я ужинаю со Стюартом (точнее сказать, в данную минуту сижу в туалете с телефоном – очень уж не терпелось все записать по горячим следам). Во вьетнамском ресторане у нас завязался спор: неизбежен ли капитализм, вытекает ли он из человеческой природы.

Я так разошлась, что стукнула кулаком по столу так, что бутылочки с острыми соусами подскочили почти на сантиметр, и Стюарт сказал:

– Прости, не хотел с тобой спорить.

Он не на шутку разволновался – можно подумать, я сейчас встану из-за стола и уйду, хлопнув дверью, – и через стол протянул мне руку.

– Вижу, это больная для тебя тема, – продолжал он. – Пора остановиться.

Я наклонилась к нему и прошептала:

– Ты шутишь? – До этого я так распалялась только во время дебатов. Кровь прилила к щекам, и голова кружилась от радости, что я столкнулась с достойным соперником. – Наоборот, это же романтика!

– Правда?

– Я хочу… – Я огляделась. Зал был битком набит щебечущими семейками. – Хочу с тобой целоваться прямо здесь, посреди ресторана.

Стюарт откинулся на спинку стула, поднял брови.

– Ну, вперед, – сказал он, будто подзадоривая меня.

И я его поцеловала.

Поцелуй длился всего пару секунд. И все-таки я на него отважилась!

Я опять отключилась.

На этот раз не так серьезно, как на Чемпионате, но вдруг посреди уравнения я забыла, что делала. И вот что странно, Сэм-из-будущего: кроме страха и смущения я испытывала еще и беспричинную идиотскую радость, будто очнулась от долгого сна. И еле сдержала улыбку, смех, до того все было глупо. Мол, для чего я сюда пришла? Что я здесь делаю? Умножаю? Ах да, вот и славно, тра-ля-ля!

Когда туман рассеялся, я мысленно вернулась назад, к началу задачи, и попробовала решить ее снова, но так и не поняла, где именно сбилась. Оставалось лишь все стереть и начать заново, но времени не хватило бы. Я с ума сходила от страха.

И я сжульничала. Прикинула, какой из методов Купа лучше применить, и правда, правда сжульничала. Убедилась, что никто не смотрит, послюнила большой палец и провела по тексту задачи, смазав цифры.

Пока миссис Хосс изучала мой бланк, я уставилась в работу Фелисии Томпсон, сидевшей за первой партой. И возвращаясь на свое место с новым бланком, бубнила под нос ее ответы: А, А, Б, Г, В, В, А…

На большой перемене я готова была провалиться от стыда и сделала целый тренировочный тест лишь затем, чтобы доказать себе, что справилась бы, если бы не болезнь. (Без единой ошибки! И все же…)

В конце последнего школьного дня, пока в раздевалке выпускники с шальной радостью хватали из шкафчиков учебники и тетрадки, я разыскала Купа и все ему выложила.

– Ах-ах-ах, детке стыдно! – Он погладил меня по голове, взъерошив волосы. – Все позади! Кому какое дело? Тебе этот тест написать – раз плюнуть, ведь так? Ты ничего плохого не сделала. Иногда главное – правильно выбрать время.

– Верно, – согласилась я. Для Купа так оно и есть.

Шагая со мной рядом, Куп вдруг остановился посреди коридора.

– Что будешь сейчас делать?

– Гулять, – брякнула я наобум, потому что мыслями была далеко.

– Все собираются у меня, сосиски жарить.

– Вот здорово! – отозвалась я и махнула на прощанье.

И лишь потом догадалась: ведь это он, наверное, меня приглашал! Что поделаешь, если я не понимаю намеков.

Когда мы в последний раз выходили из школьных дверей учениками, у меня не было ни воспоминаний, ни слез, ни радости. Я молилась. Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария и все святые, твердила я. Пусть, пусть, пусть выпускной будет в удачный день!

Три часа ночи. Очнулась от кошмара: мне приснилось, будто я вышла на сцену произносить речь, но сквозь толпу пробирается медведь, и никто его не боится, кроме меня, и он ломится к сцене, и все перед ним расступаются, и он надвигается прямо на меня, медленно-медленно – и едва он встал на задние лапы, чтобы смять меня в лепешку, я проснулась. И поняла: хитрости Купа годятся для уроков и экзаменов, но не для речей. Когда стоишь на сцене, то уже не убежишь, не спрячешься.

Сегодня я опять проснулась на рассвете. Долго стояла под горячим душем, повторяя речь. Чудный весенний денек, почти лето. На этой неделе мы с мамой выбрали мне платье на распродаже в бутике, совсем простое, белое, в кружевах, и мама ушила талию, а плечи расширила, так что теперь оно сидит как влитое. А еще мама купила мне средство для выпрямления волос, и я нанесла его, когда вымыла голову, и даже ресницы подкрасила маминой тушью.

Скоро приедут бабушка с дедушкой (это папины родители; другой бабушке, маминой маме, не осилить дорогу из Канады), пообедать с нами перед выпускным. Стюарт спросил, можно ли сводить меня куда-нибудь, пока не началась суета и семейные посиделки, и мама согласилась, ведь сегодня случай особый.

Мы поехали в Ливан, зашли в кафе «Четыре туза», устроились в укромном уголке. Во-первых, я так нервничала, что желудок отказывался принимать твердую пищу, а во-вторых, как-никак, сегодня первый день моей новой жизни – и я заказала на завтрак молочный коктейль. Стюарт рассмеялся и последовал моему примеру.

– Ты сегодня просто прелесть, – сказал он, когда мы потягивали коктейль через соломинки.

– Кажется, меня сейчас стошнит прямо в бокал.

– От радости или от страха?

– От всего сразу.

– Сдается мне, не ты первая сходишь с ума за бокалом здешнего молочного коктейля – он здесь отменный!

– Я почти не чувствую вкуса.

Стюарт копнул ложкой пенную шапку.

– Печально!

– Надо будет сюда вернуться, когда все закончится, – сказала я.

– Два молочных коктейля за день? Красиво жить не запретишь!

Я засмеялась.

– Нет, я имела в виду позже, летом.

Мы помолчали. Притом что мы постоянно говорили о будущем – о сборнике рассказов Стюарта, о моей учебе в Нью-Йорке. Наше общее будущее мы никогда не обсуждали, я не знала даже, есть ли оно. Я так спешила с ним сблизиться, что не успела задуматься, для чего это мне.

Во многом потому, что я почти не верила своему счастью. Я хотела успеть побыть с ним рядом, прежде чем он вернется в свой мир, где тысячи девушек, таких же умных, как я, таких же интересных и в десять раз красивее – и заживет своей жизнью.

Интересно, думал ли он о том же, о чем и я?

– Стюарт… – начала я.

– Что? – переспросил он, по-прежнему размешивая ложкой пену.

– Посмотри на меня, – продолжала я.

Парень застыл в замешательстве, потянулся через стол к моей руке. Мне нравилось, когда он брал меня за руку. Всякий раз так и тянуло оглядеться, не смотрит ли кто на нас; глупая, тщеславная мысль: а вдруг кто-то нас видит и думает: «О, влюбленная парочка!»

Но слова застряли в горле. Нет, не стоит заводить этот разговор сейчас, накануне самого важного события в моей жизни. К тому же, мы еще ни разу не произносили слова «любовь». Я пишу его здесь, но знаю о любви совсем мало. Представление у меня четкое, но весьма ограниченное.