Он упрямо продолжал движение вниз, крепко схватывая веревку то одной, то другой рукой. Сверху над собой он видел высокие стены крепости, а над ними – звездное небо. Темные окна были похожи на раскрытые рты, черные на фоне побеленных стен. Он на ощупь искал веревку и чувствовал, как она выскальзывает из его рук. Пот на его плечах вдруг превратился в лед. «Господи Иисусе, поддержи, не дай ей лопнуть». – Граффид спешил, изо всех сил работал ногами, но мышцы его ослабли и не слушались, еле выдерживая его огромное, толстое тело.

До земли оставалось несколько этажей.

V

Грейсчерч-стрит

С возрастающим волнением Элейн смотрела, как конюхи и слуги укладывали в повозки последние короба. Сборы продолжались всю ночь: люди паковали вещи, грузили повозки, седлали лошадей. Она с трудом сдерживала желание прыгнуть в седло и одной поскакать на север, чувствуя, как развеваются на ветру ее волосы, как ходят под ней могучие мускулы коня, несущего ее вперед…

Но, решив не повиноваться глупому порыву, Элейн терпеливо ждала, когда все будет готово к отъезду. Ронвен застегивала графине плащ на плечах, когда к ней подвели ее коня. Там-Лин гордо выгибал шею, его чепрак хлопал на холодном, мартовском ветру. Пора было отправляться, но на Элейн вдруг напал страх. Хол Лонгшафт, ее управляющий, выступил вперед.

– Мы готовы, миледи, – объявил он улыбаясь. Все в доме понимали, как она волнуется.

– Спасибо, Хол. – Она взялась за поводья.

Элейн уже была в седле, когда из-за поворота показалась группа королевских верховых. Гулкий цокот копыт заглушил мирные звуки раннего утра на городских улицах.

Всадники ворвались в распахнутые ворота – обоз графини уже собирался покидать двор. Офицер, ехавший во главе отряда, подскакав к Элейн, осадил лошадь так, что она взвилась на дыбы. Спешившись, он обнажил меч в знак приветствия и произнес:

– Леди Честер, у меня с собой приказ арестовать вас.

– Приказ? Чей? – недоуменно спросила она.

Элейн почувствовала, как напряглись стоявшие рядом с ней Хол и Ронвен, словно они хотели закрыть ее своим телом. Там-Лин нетерпеливо бил копытом землю и тряс головой. Хол взял коня за уздечку и успокоил его.

– Приказ короля.

– В чем меня обвиняют?

– В том, что вы подстрекали к побегу узника, который содержался в замке его милости, в Тауэре.

Офицер шагнул к Элейн.

– Граффид! – одними губами прошептала она.

Возможно, он слышал ее, но не подал виду.

– Вы должны немедленно следовать за мной в Тауэр, миледи. Прикажите вашим людям вернуться в дом. Сегодня вы из Лондона не уедете.

Пораженная, она повернулась к Холу.

– Позаботься обо всем, – спокойно распорядилась она.

– Да, миледи.

– Мои дамы поедут со мной, – сказала она офицеру, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно тверже. Она сделала знак Ронвен и Несте сесть в седла и послала Там-Лина вперед. Офицеру пришлось с разбегу прыгать на спину своего коня, чтобы догнать Элейн.

Когда они въехали в ворота Тауэра и оказались внутри крепости, им представилось такое зрелище: повсюду стояли кучки людей, которые о чем-то перешептывались. Эта толпа состояла из солдат, слуг и горожан. Элейн понимала, что они смотрят на нее, и слышала, как они тихонько передают из уст в уста ее имя. Внезапно ею овладел смертельный страх.

Король ожидал ее в своих покоях в Белой башне.

– Ну что, теперь ты довольна?! – в ярости накинулся он на нее, едва она переступила порог. – Ты всегда была смутьянкой, и я должен был знать, что ты не изменишься! Я должен был помнить, как ты умеешь мутить воду! – Он метался вокруг стола, подобно буре, облаченный в золото и пурпур. Его свита жалась вдоль стен.

– Достаточно, мадам! Это было в последний раз! – Он, как бык, выставил вперед лоб, что являлось характерным признаком того, что он гневается. – Я послушался Александра Шотландского, когда он умолил меня позволить тебе жить одной. По его же просьбе я держал твоего мужа при себе, не пуская его к тебе, – тоже по его просьбе. Довольно!

Элейн смотрела на него широко открытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Генрих продолжал бушевать.

– Я отошлю тебя назад, к де Куинси. Пусть он держит тебя в повиновении отныне и навсегда! Ты научишься покорности мужу, как того требуют церковь и закон. Я умываю руки. Отныне Александр не увидит от меня никаких милостей. За то что ты натворила, тебя следовало бы заключить в тюрьму!

У Элейн дрожали руки, голова шла кругом.

– Не понимаю, где Граффид? Я хочу его видеть. Что бы он ни совершил, это не моя вина. Как я могла ему помочь? Что сделала?

– Что ты сделала? – прошипел он.

– Ваша милость, – священник, до того сидевший тихо углу, выступил вперед, – леди Честер, по-видимому, не слышала о том, что случилось.

Генрих как будто чуть присмирел, но в гневе он был неукротим.

– Тогда я скажу ей! Твой брат, племянница, мертв!

– Мертв? Мой брат? – Побелев, Элейн глядела на короля.

– Да, твой брат Граффид, миледи. Прошлой ночью он был убит.

– Убит? – Она обмерла.

– Убит! – повторил Генрих. – Это ведь ты подговорила его к побегу, когда навещала его вчера, не так ли? Три года он терпеливо жил здесь, в Тауэре, как наш гость. И вот ты посещаешь его – и в ту же ночь он пытается бежать через крышу. И что же? Пресвятая Дева! Я теряю заложника, и теперь твой второй брат, не сомневаюсь, снова поднимет против меня Уэльс! – Его кулаки с грохотом обрушились на стол.

Элейн еле сдерживала слезы:

– Где он?

Король прав. Это ее вина. Смерть Граффида на ее совести.

– Он лежит в церкви святого Джона, миледи. – Священник с сочувствием смотрел на ее искаженное страданием лицо. – Я уверен, его милость позволит вам проститься с ним.

Генрих мрачно кивнул.

– Хорошо, простись с ним. А потом возвращайся в Фозерингей со своим мужем. Я повелел ему держать тебя там. Ты больше не поедешь ни в Шотландию, ни в Уэльс. – Он сложил руки на груди, но злорадная усмешка, звучавшая в его голосе, говорила о том, что гнев его вовсе не прошел. – Я более не желаю видеть при своем дворе ни тебя, ни твоего мужа.

VI

Фозерингей. Март 1244

– Это все твоя вина! – Роберт де Куинси кипел от злости. – Нам так было хорошо в последнее время, а теперь мы оба в изгнании! – Со ступеней лестницы он наблюдал, как во двор его поместья в Фозерингее въезжала длинная вереница повозок с вещами. – По иронии судьбы я назначен твоим тюремщиком на этот раз самим королем! – Он мрачно улыбнулся. – Ты должна оценить всю нелепость положения, в котором оказалась. Ты все устроила своими руками! – Он вдруг сменил тон. – Но разве нет хоть доли приятности в том, что мы опять вместе, как законные супруги? Разве не так, дорогая?

– Не думаю, что это будет к лучшему, ни для меня, ни для тебя, – возразила Элейн.

Нет, она и дня не вытерпит. Быстроногий Там-Лин еще не утомлен. Последний день пути они проехали всего миль десять, не больше. Как только Роберт начнет клевать носом, насытившись яствами и напившись вина за обедом, который она в последний раз разделит с ним, она сядет на коня и ускачет на север.

Ронвен по настоянию Элейн осталась в Лондоне, а вместе с ней и Хол. Здесь, в Фозерингее, у нее не было ни одного близкого человека, которому она могла бы довериться. Конечно, она поскачет одна, и очень быстро, и будет молиться о том, чтобы Александр принял ее.

Снаружи дул пронзительный зимний ветер. Элейн стояла в холодном нижнем зале дома. Кто-то разжег огонь в очаге, но сырые поленья еще не разгорелись, и по полу стелился дымок. От ковров пахло сыростью, мебель еще не расставили. Дом был неприветливым, чужим. Она поежилась и огляделась. И все-таки у нее был тут друг. Вон там, в тени, опять та дама, что посещала ее в замке Лох-Ливен, дама, которую загадочные силы связали с Элейн одной кровью.

– Мрачновато, да? – произнес Роберт у нее за плечом. – Тут нам с тобой радости будет мало. – Он взял ее руку чуть пониже плеча и крепко сжал знакомой грубой хваткой. Она передернулась от отвращения. – Тебя будут тут сторожить, милая моя, на случай, если в твоей голове вдруг возникнет глупое желание сбежать. Разве король не предупредил тебя об этом? Нет, Александру ты больше не нужна. А об этом Генрих не сообщил? Король Шотландии не желает больше таких поездок на север. Он утратил к тебе всякий интерес. Ты ведь знала об этом, верно? И если ты своим поведением дашь мне повод для беспокойства, я запру тебя, мне это разрешил сам король. – И, помолчав, он добавил: – Я расправлюсь с тобой, как пожелаю. И никакой шотландец, будь он король или пахарь, – никто мне этого не запретит.

VII

Фозерингей. Пасха, 1245

Через четыре месяца она зачала, и в первый день Пасхи у нее начались роды. Роберт находился у постели, пока схватки, одна за другой, сотрясали ее тело. Он улыбался.

– По крайней мере, на этот раз я знаю, что это мой ребенок. Мой сын.

Роберт был трезв. С равнодушным любопытством он наблюдал, как суетились женщины, готовившие покои к такому торжественному случаю. В то утро плотник принес в спальню колыбель для ребенка, украшенную тонкой резьбой и отполированную. В нее положили маленькие простынки, пеленки и одеяльце. Новые свивальники висели над огнем – их прогревали.

Повитуха Элис стояла у постели, крепко прижав руку к вздувшемуся животу Элейн.

– Он уже скоро выйдет, миледи, я чувствую, как напрягаются ваши мышцы. Все идет, как надо. Девушка, принеси полотенце вытереть лицо миледи! – Элис не переставала отдавать распоряжения. Она считалась большим знатоком своего дела.

Элейн вытерли мокрый лоб. Она все время стонала. Это были первые такие тяжелые роды. Два предыдущих раза обошлись гораздо легче – дети были маленькие, хрупкие. Застонав, она рванулась из-под сильной руки повитухи и, поджав ноги, села.

– Я хочу походить. Не могу больше лежать. Помогите мне встать на ноги. – Пот струился по ее лицу.