– Вы, вы! Это вы?

– Да, я… Я…

Хуан приблизился к ней, пристально глядя на нее, и в сердце затрепетал луч надежды. Эта прекрасная женщина, сейчас одетая в обычную одежду; ее неожиданное присутствие на землях Д`Отремон, которую он не мог представить больше нигде, кроме далекого монастыря; ее появление посреди дороги… А может быть дела обстоят вовсе не так, как он подумал?

– Мольнар, Мольнар… Вы тоже Мольнар! Или вы сеньора Д`Отремон?

– Я? Вы сошли с ума?

– Значит не вы вышли замуж за Ренато Д`Отремона? Не вы? Тогда, это Айме. Айме!

Он шел к Монике, а она со страхом в глазах отступала назад. Она понимала, слишком красноречиво было выражение мужественного лица, дрожащих губ, сверкающих глаз, сильных рук, которые резко схватили ее, но от которых она освободилась, гордая и сердитая, приказав:

– Отпустите меня! Как вы осмеливаетесь?

– А как она осмелилась сделать мне такое? Мне! Мне!

– А вы кто? Я ничего не понимаю.

– Конечно же понимаете. Я в ваших глазах вижу, что понимаете. Она не могла выйти замуж за другого, и вы это прекрасно знаете! Она не могла, ей будет стоить жизни то, что она сделала!

– Очнитесь! Вы что, потеряли разум?

Теперь уже она преградила ему путь, когда он пошел к экипажу, который придерживал Колибри за вожжи своими дрожащими руками. Вдруг она увидела невообразимую картину ужаса, словно ярчайшее сияние луча ослепило глаза.

– Куда вы пошли?

– Куда же, как не искать ее? Где бы она ни была и ни находилась, я должен встретиться с ней!

– Она рядом со своим мужем!

– И что? Вы думаете, меня это остановит, потому что этот идиот, ничтожество, этот никчемный…?

– Замолчите, или я дам вам пощечину! Это вы идиот, ничтожество, пустой человек!

– Вы хотите, чтобы я задушил вас? – пришел в ярость Хуан.

– Сделайте, если осмелитесь!

– А что, если осмелюсь? Вы и вправду хотите, чтобы я совершил безрассудство? Уйдите с дороги!

– Я не отпущу вас, пока вы не выслушаете меня! По какому праву вы собираетесь добраться до Айме?

– Что? По какому праву? Вы что, не знаете, кем был я для нее? Разве вы не знаете, что я приехал выполнить обещанное? Разве она не рассказала вам, что это со мной, с Хуаном Дьяволом, со мной она должна была навсегда соединиться?

– С Хуаном Дьяволом!

– Хуаном Дьяволом, да с Хуаном Дьяволом! А это я! И если вас так раздражает мое имя, то сожалею, но я Хуан Дьявол и им должен быть, и Хуан Дьявол потребует от вашей сестры очень строгих отчетов. Таких тонких, как ее шея, когда эти руки перестанут ее сжимать, чтобы Ренато подобрал единственное, что я оставлю от нее – проклятый труп!

– Нет! Не может быть!

Моника была на грани обморока под наплывом ужаса, который производил взгляд и выражение лица этого свирепого человека, но резко пришла в себя, когда его руки сжали ее, одновременно встряхивая и поддерживая.

– Не падайте в обморок, Святая Моника. Подождите еще увидеть это! – посоветовал Хуан со свирепой издевкой.

– Вы этого не сделаете, потому что Ренато Д`Отремон…

– Я разрублю его на четыре части за предательство, за идиотизм!

– Ренато ничего не знал! Он даже не знал, что вы существуете.

– Как это не знал о том, что я существую?

– Никто не знал, что вы существуете в жизни Айме. Я сама не знала!

– Ложь! Мы с вами виделись в лицо.

– И что? А разве могла я предположить, что грязный моряк был любовником моей сестры?

– Так вы должны были предположить!

– Действительно. Теперь вы правы, – согласилась Моника с горечью. – Зная ее, я должна была это предполагать. Как же она низка и презренна!

– За то, что полюбила меня?

– Да! За все, что она сделала, и за это! За то, что любит такого варвара, как вы!

Моника, пошатываясь, отступила на шаг к краю дороги, пока ствол дерева не задержал ее. И, обессиленная, неподвижно застыла, задыхаясь. Хуан сделал несколько шагов к ней. Его злость слегка смягчилась, словно новое чувство забурлило с новой успокаивающей силой, и он пробормотал:

– В таком случае, Айме обманула нас всех.

– Именно, – подтвердила Моника сдавленным голосом. – Она всех обманула, посмеялась над нами, растоптала наши чувства. Все мы имеем право потребовать у нее ответа, также как этого хотите вы, а Ренато Д`Отремон более всех остальных!

Хуан сжал кулаки, поднял гордую голову, посмотрел от одной стороны земли до другой. Направо, рядом, была маленькая долина, которая заканчивалась у моря, плантации сахарного тростника, сахарный завод, крутые склоны, непокорное море; слева Кампо Реаль, далекая, окруженная туманной голубой завесой вечера, цветущая долина, сладостная и плодородная, в глубине которой высился старинный дворец всех Д`Отремон. Как будто жалуясь, он взбунтовался:

– Ренато Д`Отремон. Все у него было, все у него есть с детства, все в его руках. Но этого не было достаточно, этого не хватало. Он должен был забрать, отнять у меня первое, что я захотел иметь! Будь он проклят!

Долгое время стоял неподвижно Хуан Дьявол, сжав кулаки, стиснув зубы, с таким горьким выражением, с такой мучительной гримасой, что Моника де Мольнар в замешательстве посмотрела на него. Только сейчас заметила она огромную перемену в нем и осмотрела с ног до головы, начиная с высоких сапог из блестящей лакированной кожи, до хорошо скроенного жакета, который безупречно облегал изящное и крепкое тело. Только сейчас она с удивлением заметила белую рубашку из расшитого льна, золотые пуговицы, волосы, подстриженные по-другому, чисто выбритые щеки, и то ошеломляющее выражение лица, благородную и глубокую боль, стирающую ярость горящих итальянских глаз. Она видела его другим, молодым и привлекательным, сильным и красивым, и у нее непроизвольно вырвалось:

– Хуан, хотите, чтобы мы поговорили?

– О чем? Я пришел не говорить, а действовать, пришел отомстить за себя. Это единственное, что мне осталось: отомстить за себя, отомстить вот этими руками. Убить ее кулаками, как шлюху! И убить также его!

– Вы сошли с ума? Что он плохого вам сделал? Что плохого вольно или невольно сделал вам Ренато Д`Отремон?

– Вольно или невольно? Не знаю. Наверно, ничего. Но тем, что живет и родился, он уже этим сделал мне настоящий вред!

– Тем, что живет и родился? Теперь я не понимаю, – удивилась Моника.

– Естественно. Как вам понять! Может быть, он тоже не смог бы понять меня.

– Тогда почему вы его так ненавидите? Проклинаете?

– А почему вы его так упорно защищаете? Вы лишь ее сестра; для вас он зять, вам-то какая разница?

– Это не только он, – начала увиливать обеспокоенная Моника. – Это все, все. Моя бедная мать, робкая женщина, добрая, слабая. Что бы вы не сделали Айме, будет против ее матери, потому что она ее мать. Вы помните мать, Хуан Дьявол?

– Нет, Моника, – язвительно отверг Хуан. – Не помню. А если бы и помнил, то только для того, чтобы ненавидеть больше имя Д`Отремон, проклинать его, питать к нему отвращение, желать стереть его кровь. Да. Чтобы стереть его кровь с лица земли!

С безмерной печалью говорил Хуан Дьявол; с бесконечным удивлением слушала и смотрела на него Моника. Он был совершенно другой, совершенно другой: человек, ничем не похожий на наглого моряка, что спорил с ней неподалеку от их дома в Сен-Пьере. Было в нем что-то благородное и достойное в его боли и гневе; что-то прямое, чистое и верное, несмотря на ненависть и проклятия, словно у него было основание ненавидеть и проклинать, словно у него было основание для такого выражения лица, такого печального, мятежного, с каким он смотрел на весь мир. И вопреки всему, Моника восхитилась им и испугалась. Загадка, скрытая в нем, вырвалась у нее вопросом, почти извинением:

– На самом деле я почти вас не знаю.

– Ни вы и никто, но это все равно никого не заинтересует. Никого! Я думал, что это волновало женщину, что она меня любит, а это было не так! Я был лишь ее игрушкой, развлечением, над кем можно было посмеяться накануне ее свадьбы с другим. Ну хорошо, теперь она не будет смеяться одна, теперь посмеемся мы все, а я буду смеяться последним и буду делать это с большим удовольствием!

– Но разве вы можете думать только о ней? Сеньора Д`Отремон больна.

– Сеньора Д`Отремон! – взорвался разъяренный Хуан. – О, святая сеньора Д`Отремон! Она все еще больна? Еще не умирает? Она думает прожить сто лет, пока остальные будут подыхать вокруг нее?

– Хуан, Хуан! – упрекала Моника.

– Хватит уже, Святая Моника, мы и так слишком много говорим.

– Нет, потому что вы еще не услышали меня. Я не знаю вашу жизнь и историю, не знаю ваших оснований для злобы к Д`Отремон, но что бы то ни было, знайте, Ренато невиновен.

– Невиновен, невиновен, и что? Неужели только на одного ложатся грехи? Достаточно ли имени, чтобы быть благородного или низкого происхождения? Не наследуются с ним почести и состояние? А как насчет оскорблений и горя? Но нет, какое имеет значение прошлое в конечном счете?

– А что вы выиграете, устроив скандал?

– Я не хочу ничего выигрывать, буду довольствоваться тем, что все потеряют всё, когда я растопчу и запятнаю всё.

– А вы не думали отомстить с большим благородством? В конце концов, каков ущерб от ваших обид? Женщина была вашей. Она была ею, потому что любила без условностей, без расчета. Полагаю, это было без расчета.

– Конечно, расчет она сделала потом, когда совершилась свадебная сделка.

– Но за это вы не имеете права мстить. Это право его, Ренато Д`Отремон. Единственное, что вы можете сделать, это сказать ему, разоблачив ее, похвалиться тем, о чем любой мужчина должен всегда молчать. Предать гласности то, что предоставила вам женщина, считая вас настоящим мужчиной, который будет молчать.

– Хватит, хватит, не запутывайте меня!

– Я говорю правду. И вы будете последним негодяем, если разоблачите ее при всех.

– Замолчите, замолчите, вы окончательно лишите меня рассудка.