И все же она понимала, что опустится и до этого. Она должна была знать. Не спросить ли ей у самого Джефа, но он, защищаясь, постарается смягчить правду. Во всяком случае, если бы он действительно был влюблен в леди Клементину Бич, то был бы сейчас в Лондоне, а не в Коди или хотя бы раньше упомянул о ней. Джеф не трус, он точно так же ни к кому не подлаживается, как и Шелби, но он аристократ — граф Сандхэрстский, а каждому известно, что те, у кого есть титул, обязаны жить по определенным нормам, соответствуя ожиданиям окружающих.

Она только хотела знать правду — не ту, что скажет ей Джеф, а ту, что была в письме Клементины. Она отдалась ему по своей воле (или просто бросилась ему на шею?) и ни о чем не жалела, но что-то в ней изменилось. В ней пробудились такие нежные и сильные чувства к Джефу, что она теперь стала другой.

А потому позднее, в тот же день, когда все были на улице, занимаясь новыми лошадьми, Шелби ускользнула. На всякий случай, если кто-нибудь вдруг спросит, она упомянула Лусиусу, что только вымоет посуду, оставшуюся после завтрака, и тут же вернется.

Подходя к дому, она вдруг вспомнила о мистере Мэнипенни. Он сидел в своем любимом плетеном кресле на веранде, снова читая Троллопа, на этот раз «Phineas Redux». При свете солнца было заметно, как он похудел и побледнел, но улыбка, которой он ее приветствовал, была довольно бодрой.

— Мистер Мэнипенни, можно у вас кое-что спросить? — беспечно заговорила Шелби, поднимаясь на крыльцо.

— Конечно.

— Вы помните, о чем вы говорили мне во время болезни?

— Леди не пристало напоминать джентльмену о подобных минутах, — возразил он с шутливой торжественностью, с озорными искорками в глазах. — Тем не менее, если вы имеете в виду мою настоятельную просьбу, чтобы вы называли меня «Перси», то мой ответ будет положительным.

Шелби захотелось обнять его за шею и поцеловать в лысую макушку, но она воздержалась и только широко улыбнулась. Потом засмеялась:

— Джеф просто из себя выходит всякий раз, когда я при нем произношу «Перси».

— Не сомневаюсь. Хотелось бы мне самому насладиться этим зрелищем. Прошу вас, обратитесь ко мне так в его присутствии.

Шелби со смехом согласилась, потом заметила, что ей нужно кое-что прибрать в доме. Она совсем не умела лгать, и не успела она это выговорить, как краска бросилась ей в лицо, и ей оставалось только надеяться, что Мэнипенни ничего не заметил.

«Я преступница», — с ужасом думала она. Сердце ее отчаянно колотилось, когда она пробиралась по коридору в комнату Джеффри, с нелепой метелочкой для пыли в руках. Дверь была приоткрыта. Шелби вошла, почти теряя сознание от страха, вдыхая волнующий, влекущий аромат Джефа. Легкий, еле слышный, он оставался на каждой вещи, которой касался Джеф; он все еще исходил от подушки в ее комнате. «Подушки Джефа», — прошептала она и удивилась мгновенной, головокружительной вспышке страсти. Что угодно, лишь бы не чувствовать этого отвращения к самой себе, которое подкатывало ей к горлу.

Она впервые в жизни совершала такое. Шелби всегда была до глупости правдива.

Она с любовным восхищением оглядела комнату. Одеяло на кровати у Джефа было расправлено и чуть отогнуто, так что виднелись две белоснежные подушки. Изящные, с рукоятками из слоновой кости, туалетные принадлежности были тщательно разложены на комоде: щетка для волос и расческа, маленькое зеркальце и бритва. Рядом стояла баночка с квасцами для ополаскивания после бритья и синяя с белым кружка с обмылочком. Шелби подняла чашку и принюхавшись, ощутила характерный для Джефа запах: в нем был и аромат душистого мужского мыла от Трампера, и солнце Вайоминга, и горный ветер, и еще что-то с легкой, едва уловимой примесью лошадиного пота и дыма. Смесь этих запахов была восхитительна.

Собравшись с духом, Шелби принялась за поиски. Она выдвигала ящики комода, где высились аккуратные стопки тонкого нижнего белья и носовых платков. В одном из ящиков лежала книга. Перелистывая ее, она обнаружила, что Джеф вел дневник, но записи в нем были отрывочными, от случая к случаю. Письма в дневнике не было, так что она положила его на место и продолжала поиски,

В других ящиках лежала одежда, купленная в Коди: простые хлопковые брюки цвета хаки, комбинезоны мягких, приглушенных тонов — серых и красных, хлопковые рубашки, толстые шерстяные носки и пестрые шелковые шейные платки. Письма не было.

Послышался какой-то шум, и сердце Шелби снова отчаянно забилось. Она на цыпочках вышла в коридор и прислушалась, но в доме все было тихо. Быстро вернувшись в комнату, она подняла крышку покрытого холстом сундука, стоявшего в ногах кровати, перебирая книги, которые они смотрели вместе с Джефом. При виде кожаных, тесненных золотом переплетов томов Теннисона и Омара Хайяма глаза ее наполнились слезами.

Воспоминания, но не письмо.

Не заглядывать же под матрас! Шелби ничего больше не оставалось, как посмотреть еще в одном сундуке, который тоже стоял у него в спальне, — все остальные хранились в сарае наверху. Это был громадный, великолепный сундук-гардероб, поставленный вертикально в углу у комода, и он был чуть-чуть приоткрыт… точно приглашая ее поискать в нем. Она осторожно приотворила дверцы чуть шире — внутренняя роскошная отделка шкафа ошеломила ее.

С одной его стороны шел медный продольный стержень; на нем висело несколько твидовых костюмов, предназначавшихся, очевидно, для стрельбы и других видов спорта, бриджи для верховой езды, домашние куртки, прекрасные габардиновые брюки и шерстяные жакеты. Остальную его часть составляли ящички, где хранилось множество необходимых вещей, таких, например, как самые различные шляпы — соломенные, мягкие фетровые и даже одна бобровая, с подкладкой из овчины, а также пижамы и шелковые домашние халаты, туфли ручной работы и всевозможные дополнения к костюму — подтяжки, воротнички и манжеты, галстуки, здесь же были перчатки и водительский шлем из буйволовой кожи, с защитными очками.

Ладони Шелби были влажные от страха. Она уже готова была сдаться, когда выдвинула последний встроенный ящик и обнаружила в нем множество мелких личных вещей. Тут были драгоценности: золотые часы и запонки для манжет, перстень с печаткой и выгравированным на нем гербом графа Сандхэрстского. Серой ленточкой были перевязаны фотографии — наверное, семейные, решила Шелби-и письма. Одно из них несколько дней назад пришло на его имя в Коди; бумага была украшена гербом герцога Эйдсбери. Подписано оно было коротко: «Твой отец».

Шелби уже хотела, было выбежать из комнаты, чтобы куда-нибудь укрыться, когда заметила задвинутое в глубину ящичка письмо в кремовом конверте, пришедшее сегодня утром. «Оно перевернет все», — подумала Шелби, но вытащила плотные листы бумаги и развернула их дрожащими пальцами.


«Мой дорогой граф!

Как, это ужасно, что вас занесло, Бог знает куда, на край света, но мне, наверное, следует примириться с этим. Чем вы занимаетесь целыми днями? Одно утешение — там, без сомнения, много лошадей. Вот был бы фурор, если бы вы привезли мне одну в качестве свадебного подарка! Может быть, нам удалось бы подготовить ее и выставить на скачках в Аскоте…


Буквы расплывались перед глазами у Шелби, одно только слово звонко отдавалось в ее мозгу: «свадьба». Да нет же — ведь Клементина Бич не назвала имени своего будущего жениха, разве не так? Цепляясь за эту тонкую соломинку надежды, Шелби продолжала читать:


..Я терпеть не могу писать письма, милый, но вчера я видела твою мать, и она уговорила меня послать тебе весточку. Не думаю, чтобы такое напоминание помогло, но все же… По крайней мере, я рада, что в Вайоминге лошадей больше, чем девушек, а? Я уверена, что ты вернешься ко мне, и скорее, чем ты думаешь. Ты англичанин, Джеффри, милый, и аристократ, и твое место здесь. Маме не терпится начать приготовления к свадьбе, которая, как она надеется, будет на Рождество. Ну, все, мне пора бежать. Мы сегодня опробуем новую дорожку для скачек, и у меня теперь новый скаковой жеребец. Глостершир прекрасен, как никогда… Твоя Клементина».


— О Боже! — прошептала Шелби, пытаясь осознать эти удручающие новости, преподнесенные ей леди Клементиной Бич. Отчаяние тяжелым гнетом легло ей на сердце. И все же, несмотря на горькое разочарование, она не жалела, что узнала правду. Если бы она продолжала прятаться от мыслей, что Джеф, в конце концов, вернется в Англию, где его ждет совсем другая жизнь, ей потом, когда все кончится, было бы намного хуже.

И в самом деле, ведь не могло же такого быть, чтобы ее недавнее блаженство было безоблачным и длилось бесконечно, разве не так? — спрашивала она себя. Она с детства привыкла смотреть на вещи реально, и теперь будет вести себя осторожнее, готовясь к тому дню, когда Джеаф уже не будет с ней.

И все же это было так больно. Слезы стояли у Шелби в горле, мысли ее смешались. Возможно, ли остановить настоящую любовь, точно воду, когда перекрываешь кран?

— Ах-хм-м-м!

Оглушительный кашель Мэнипенни донесся из коридора, мгновенно возвращая Шелби к действительности. Казалось, он хочет предупредить ее о своем появлении, и она едва успела сунуть листки обратно в конверт и затолкать их в ящичек гардероба. Она в смятении оглядывалась вокруг в поисках метелочки для пыли и схватила ее как раз в ту минуту, когда пожилой джентльмен появился в дверях. Он молча смотрел на нее, склонив немного набок свою громадную голову, — понимающе, подумала Шелби. — Я… Я тут… вытирала пыль! — воскликнула она, с преувеличенным усердием принимаясь обмахивать метелочкой сундук Джефа. Но в комнате и так не было ни пылинки.

— Мисс Мэттьюз, — заговорил Мэнипенни невероятно сухо, отчетливо роняя каждое слово, — если, на ваш взгляд, необходимы особые усилия, чтобы привести спальню моего хозяина… в порядок, мне остается лишь выразить надежду, что вы достигли своей цели.

Она прошмыгнула мимо него с горящими щеками и задержалась, чтобы смахнуть пыль с косяка.