Он встал и пошел к камину, чтобы разжечь дрова и подвинуть кресло Родди поближе к огню. Родди принес стаканы, вручил один из них Джону и опустился в кресло со вздохом, похожим на вздох облегчения. Джон остался стоять, и тепло от огня поднималось вверх по его спине; он только сейчас понял, что весь застыл от холода, сидя в нише перед окном.

— Твое здоровье, — сказал Родди, и они выпили. — Когда народ возвращается, не знаешь?

— Не имею представления, — загорелое лицо Джона было безучастным. — Думаю, около десяти. Зависит от того, прилетит самолет вовремя или нет. Вполне может опоздать из-за сильного ветра.

— Ты и вправду завтра уезжаешь в Лондон?

— Да. Мне необходимо. Возможно, я вернусь на следующей неделе или через неделю, но сейчас, когда у нас проходит такая крупная сделка, я должен быть там.

— Хорошо, что ты смог сюда выбраться.

— Мне здесь понравилось. Жаль, что все должно так закончиться. Я бы очень хотел, чтобы Бенхойл был у нас, как и прежде.

— Мальчик мой, все когда-то кончается, но затраченные нами деньги окупились с лихвой.

Они стали вспоминать былые времена, и оба наслаждались теплом камина и дружеским общением, и время летело незаметно. Они уже два раза добавляли виски в стаканы (вернее, Джон два, а Родди все четыре), когда за дверью послышалось шарканье ног и в комнату вошла Эллен. Они нисколько не удивились этому неожиданному вторжению, ибо Эллен уже очень давно входила без стука. Она казалась усталой и очень старой. При сильном ветре и холоде у нее нестерпимо болели кости, а она была на ногах почти весь день. Об этом можно было судить по ее лицу. Губы были крепко сжаты. Она пришла с твердым намерением поставить их в известность об ужине.

— Не знаю, когда вы оба собираетесь есть, но ужин готов, и можете приступать в любое время.

— Спасибо, Эллен, — сказал Родди с легким сарказмом, которого она даже не заметила.

— А когда остальные вернутся из Инвернесса, я не знаю, но им придется довольствоваться бульоном.

— Это именно то, что им нужно, — заверил ее Джон и добавил, желая ее успокоить: — Мы будем в столовой через минуту. Мы просто решили пропустить по стаканчику.

— Это я и сама вижу.

Она еще потопталась немного, придумывая, к чему бы еще придраться.

— Родди, перед приходом сюда ты посмотрел, как там малыш?

— Что? — Родди нахмурился. — Нет. А что, разве надо было?

— По-моему, это первое, что надо было сделать, прежде чем оставлять крошку на целый вечер.

Эти придирки начинали действовать Родди на нервы.

— Эллен, да я только что пришел оттуда. Ведь мы оставляем его там каждый вечер, и он спокойно спит.

— Ну, ладно, что там говорить. Пойду проведаю его сама.

Она снова зашаркала к двери. Она казалась такой бесконечно усталой, такой старой с похожими на палки черными ногами в стоптанных башмаках, что Джон не выдержал. Он поставил стакан на стол.

— Ладно, Эллен, не беспокойся. Я пойду посмотрю.

— Да мне нетрудно.

— Мне тоже нетрудно. Я мигом. А когда вернусь, мы сядем обедать, а потом ты пойдешь спать.

— Кто это сказал, что я пойду спать?

— Я. У тебя такой усталый вид, что кровать — самое подходящее для тебя место.

— Ну, не знаю…

Качая головой, она направилась в кухню, а Джон пошел вниз длинным, вымощенным каменными плитами коридором, который вел на конюшенный двор. Сегодня здесь было холодно, как в темнице, и лишь еле-еле горели голые лампы, раскачивавшиеся от ветра. Ему казалось, что его окружают какие-то смутные неясные тени.

Он толкнул заднюю дверь. Ветер подхватил ее и едва не вырвал у него из рук. И на секунду, которая показалась ему вечностью, он застыл на пороге.

Ибо впереди, через мощеный двор, в доме Родди все окна верхнего этажа были охвачены танцующими языками пламени и залиты оранжевым светом. Огонь и дым вырывались из-под крыши, и за завыванием штормового ветра он слышал яростные звуки бушующего пламени, гудящего, как в топке, треск горящего дерева, похожий на ружейные выстрелы. У него на глазах стекло одного из окон взорвалось и разлетелось на мелкие осколки, а рама развалилась от нестерпимого жара. В мгновение ока языки пламени вырвались из образовавшейся пустоты, и Джон почувствовал на лице их опаляющий жар.

Томас.

Он кинулся через двор и открыл дверь прежде, чем успел взвесить последствия. Лестница была в огне, ветер раздувал пламя, и все здание превратилось в пылающий факел, от которого он отпрянул. Из-за удушливого дыма было нечем дышать. Он отвернулся и, прикрывая лицо поднятой рукой, побежал вдоль узкого коридора, открыл дверь первой спальни.

— Томас! — Он не имел представления, где спит Томас. — Томас!

Эта спальня была пуста. Распахнул вторую дверь.

— Томас!

Сейчас он находился точно под гостиной Родди. Из-за дыма он ничего не видел. Дым ел глаза, из них текли слезы. Он закашлялся.

— Томас!

Его голос превратился в хриплое карканье. Пробираясь сквозь дым, он нащупал дверь еще одной спальни. Здесь, слава Богу, воздух был немного чище.

— Томас!

Ему ответил громкий плач. Не было ни минуты, чтобы вздохнуть с облегчением или вознести слова благодарности за то, что ребенок еще не задохнулся. Было очевидно, что обуглившийся потолок спальни вот-вот обрушится. Едва Джон сгреб Томаса и поднял его с кровати, как с потолка упал огромный кусок штукатурки и обуглившиеся рейки посыпались сверху с грохотом, похожим на грохот камнепада. Он взглянул наверх и увидел похожую на кратер дыру с неровными краями, и в ней — адское пламя. Томас испустил пронзительный вопль, а Джон прижал лицо малыша к плечу и, спотыкаясь, выбрался из комнаты.

Едва он ступил на порог, как остатки потолка рухнули вниз, и пол, ковер, кровать Томаса и все вокруг погибло под лавиной горящих обломков.


Рокот самолета из Лондона, опоздавшего из-за встречного ветра на пятнадцать минут, было слышно задолго до того, как он появился в поле зрения. Вечер выдался темный, со штормовым ветром и низкой облачностью. Он неожиданно вынырнул из плотного мрака в конце взлетной полосы и приземлился на черный, покрытый лужами асфальт. Вскоре после этого началась обычная суета. Грузовики и цистерны со всех сторон стали подъезжать к самолету. Двое мужчин в черных непромокаемых комбинезонах подкатили трап. Открылись двери, и на верхней ступеньке трапа появилась стюардесса. Пассажиры медленно начали сходить по трапу и зашагали через бетонированную площадку, продуваемую всеми ветрами, к зданию аэропорта. Они с трудом удерживали в руках чемоданы, корзинки и растрепанные свертки. Ветер старался сорвать с них одежду, а они пытались увернуться и спрятать голову от дождя. С одной женщины ветром сорвало шляпу.

Виктория, засунув руки в карманы пальто, стояла внутри у стеклянных дверей, ожидая Оливера. Другие встречающие один за другим уходили, встретив друзей или родственников. «А вот и ты, дорогой. Хорошо долетел?» Нежные поцелуи. Вошли две монахини, встреченные священником в небольшой черной шапочке, положенной католическому пастырю. «Я на машине, она ждет нас», — сказал он деловым тоном. Затем появилась женщина с целым выводком детишек и без мужа, который мог бы ей помочь. И, наконец, несколько бизнесменов с портфелями.

Поток пассажиров заметно поредел. Оливера все не было. Она представила его сидящим в кресле салона в ожидании, когда кончится толкотня в проходах и дверях. Потом он выпрямит свои длинные ноги, достанет пальто и неспешной походкой пройдет к выходу. Может быть, остановится поболтать со стюардессой. Виктория грустно улыбнулась при мысли о том, как хорошо она знает его повадки.

— Извините.

Голос послышался прямо у нее за спиной. Виктория вздрогнула и обернулась. Она увидела бизнесмена в котелке, с портфелем и в жестком накрахмаленном воротничке.

— Вы случайно не мисс Виктория Бредшоу?

В руке он держал конверт.

— Да, это я.

— Я так и подумал. Это письмо для вас. Ваш друг просил меня передать его вам.

— Мой друг? — Она не спешила брать письмо.

— Молодой человек с бородкой. Боюсь, я не запомнил, как его зовут. Он просил отдать письмо вам.

— Но разве его не было в самолете?

— Нет, он не смог полететь. Мне кажется, вы все узнаете из письма.

Виктория вынула руку из кармана и взяла письмо. Она увидела написанные плотным почерком Оливера слова: «Мисс Виктория Бредшоу».

— А где он?

— Он сказал, что не может лететь этим рейсом. Еще он рассказал мне, как вы выглядите, и попросил отдать вам письмо.

— Понятно. Благодарю вас. Я… извините за причиненное вам беспокойство.

— Никакого беспокойства, уверяю вас, — заверил он. — А теперь я должен идти. Жена ждет меня в машине. Она уже, наверное, беспокоится, не случилось ли что со мной.

Он стал пятиться назад, торопясь уйти. Потом коснулся шляпы рукой со словами «прощайте».

— До свидания.

Она осталась одна. Все разошлись. Лишь несколько человек из обслуживающего персонала быстро перемещались по аэропорту. Какой-то человек в рабочем комбинезоне катил тележку с багажом. Потрясенная Виктория стояла в полном замешательстве, держа в руке письмо Оливера, не понимая, что ей с ним делать.

На другой стороне зала прибытия она увидела небольшой буфет. Она пересекла зал по полированному полу, села на один из высоких стульев и заказала чашку черного кофе. Милая приветливая женщина налила ей кофе из электрического кофейника.

— Вам с сахаром?

— Нет, спасибо.

Она вскрыла конверт и вынула письмо.

— Ужасная ночь, а?

— Да.

Она открыла сумочку, нашла кошелек и заплатила за кофе.

— Вам далеко ехать?

— Да. Мне нужно в Сазерленд.