Через сорок минут Джон уже был в Кригане. Он начал притормаживать, чтобы не пропустить указатель на Бенхойл. Наконец он увидел его и съехал с основной дороги. Все по-прежнему было знакомо, но теперь он чувствовал это как-то иначе — наверное, потому, что ехал по землям Бенхойла. Вон дорожка, по которой они шли в пасмурный день с отцом и Дейви Гатри через вершину дальнего холма вниз к безлюдной долине озера Лох Феосайг. Там они порыбачили, а поздно вечером Джок забрал их домой.

Внизу журчала речка; он миновал место, где однажды больше двух часов сражался с лососем. Впереди показалась первая гряда стрельбища для охоты на куропаток. Вот и ферма Гатри. Исхоженный вдоль и поперек двор украшало развевавшееся на ветру подобно флагам белье, овчарки рвались с цепи, яростно облаивая автомобиль.

Последний поворот, и взгляду Джона открылся длинный изгиб озера Лох Муи и в конце его — одинокий, погруженный в послеполуденную дремоту солнечного дня старый серый дом.

Это был самый страшный момент, но его сердце зажато в кулак и решение принято. «Я продам Бенхойл», — сказал он Роберту Маккензи этим утром, потому что в первую же минуту, прочитав завещание, он знал: у него нет другого выбора.

Высматривала ли Эллен Тарбат машину, Джон не знал, но она уже была тут как тут. Едва он успел открыть багажник и вынуть чемодан, как она появилась на парадном крыльце и стала спускаться по ступеням ему навстречу. Нетвердая походка, съежившаяся с годами фигурка, пряди седых волос, выбившиеся из пучка, приветственно распростертые красные, искореженные временем руки.

— Ну, наконец-то. Какое счастье! Столько лет прошло…

Он поставил на землю чемодан и пошел ей навстречу. Обнимая Эллен, он согнулся почти вдвое, и подставляя щеку для поцелуя, ощутил в замешательстве хрупкость и невесомость старой женщины. Ему хотелось поскорее увести Эллен в дом, чтобы порыв ветра ненароком не унес ее. Она же схватилась за чемодан и уже попыталась тащить его. Он едва успел ее остановить, с трудом освободив его из цепляющихся рук.

— Что ты делаешь? Я сам понесу.

— Ладно, пойдем в дом, в тепло.

Эллен шла впереди, он следовал за ней, они поднялись по ступеням, вошли, и она тщательно закрыла за собой высокие входные двери. Джон прошел в просторный холл, где его встретила смесь запахов дыма от торфа, сигар, мастики для пола и кожи. С завязанными глазами, мертвецки пьяным или умирающим, по этому букету запахов он всегда смог бы безошибочно определить, что снова находится в Бенхойле.

— Как доехал? Я так удивилась, когда Родди утром сказал, что ты приезжаешь. Я думала, ты где-то там у арабов.

— А где Родди?

— Они с мистером Доббсом уехали в Уик. Но к вечеру он вернется.

— Как он?

— Вроде бы держится очень хорошо. Весь этот ужас со смертью твоего дяди, мы все были просто в шоке… — Она повела его наверх, медленно-медленно поднимаясь по ступеням и держась за перила. — Знаешь, у меня было предчувствие. Когда он не пришел к обеду, я сразу поняла: что-то случилось. И оказалась права.

— Может быть, такая смерть для него и к лучшему.

— Да-да, ты прав. На прогулке с собаками. В прекрасном расположении духа. Но для тех, кого он оставил, это было страшным ударом.

Эллен добралась до поворота и остановилась передохнуть, отдышаться перед следующим пролетом. Джон переложил чемодан в другую руку. Они двинулись дальше.

— Вот ты и вернулся в Бенхойл. Мы с Джесс думали-гадали, как все будет после внезапной смерти полковника, но как-то неловко было выспрашивать. Поэтому когда Родди сказал мне сегодня утром, что ты приедешь, можешь себе представить, как я обрадовалась. Да ведь он самый подходящий человек для Бенхойла, сказала я Родди. Сын Чарли! Лучше Чарли никого не было.

Джону не хотелось продолжать этот разговор, и он решительно сменил тему.

— А как ты, Эллен? Как поживешь?

— К сожалению, не молодею, но стараюсь поддерживать в доме порядок.

Зная размеры дома, он удивлялся, как ей это удается и откуда она берет силы делать что-то еще. Наконец они добрались до последней ступеньки. Интересно, где он будет спать. Его терзало подозрение, что Эллен хочет поместить его в дядину спальню. Она вполне могла додуматься до этого ужаса. И он вздохнул с благодарностью, когда она повела его в лучшую комнату для гостей, где когда-то спал его отец. Она открыла дверь навстречу потоку солнечного света и бодрящего свежего воздуха. Охнув, Эллен пошла закрывать окна, и Джон, войдя вслед за ней, увидел высокие, широкие кровати с белыми накрахмаленными покрывалами, туалетный столик с зеркалом в резной волнистой раме, покрытый бархатным покрывалом шезлонг. Даже поток свежего воздуха не смог выветрить запах полировки и карболки. Эллен явно потрудилась на славу.

— Здесь все, как прежде. — Закрыв окна, Эллен бестолково засуетилась, поправляя накрахмаленный льняной коврик и открывая дверцы громадного гардероба, чтобы проверить, есть ли вешалки. Джон положил чемодан на подставку для багажа у изножья одной из кроватей и подошел к окну. Солнце клонилось к закату, вершины холмов зарумянились. Подстриженная трава газона покрывала все пространство до кустарника и дальше тянулась до березовой рощицы. Любуясь всем этим, Джон заметил, как среди деревьев показались две фигуры, не спеша направлявшиеся к дому. Девушка и маленький мальчик. За ними плелся еще более уставший, чем они, старый черный Лабрадор.

— Ванная за этой дверью. Я повесила чистые полотенца и…

— Эллен, кто это?

Эллен выглянула в окно, напрягая свои старые глаза.

— Это миссис Доббс и ее сынок Томас. Доббсы приехали всей семьей погостить к Родди.

Они появились из-за деревьев и теперь шли по открытому месту. Тащившийся за матерью ребенок вдруг увидел воду и направился к озеру. Девушка поколебалась и нехотя пошла за ним.

— Предлагаю вам с ней выпить чаю в библиотеке, а Томас попьет чай со мной. — И продолжила, завлекая его: — Там в духовке у меня булочки, а на подносе наготове вересковый мед.

Джон ничего не ответил и продолжал смотреть в окно, что немного обидело Эллен. Ведь она открыла вересковый мед специально к его приезду.

— Я повесила у раковины полотенца, чтобы ты мог помыть руки, — напомнила она ему обиженно.

— Хорошо, — рассеянно отозвался он.

Эллен ушла. Он слышал, как она медленно спускается по лестнице. Девушка и ребенок, казалось, спорили о чем-то. Наконец она наклонилась, взяла его на руки и понесла к дому.

Джон отошел от окна, вышел из комнаты, спустился вниз, а затем вышел из дома. Они сразу увидели его, и девушка, возможно, от неожиданности, замерла. Он пересек гравиевую дорожку и стал спускаться по газону. Он не мог бы сказать, в какой именно момент она узнала его. Он-то узнал ее тотчас, как только они появились из-за деревьев.

Она была в джинсах и изумрудном свитере с замшевыми накладками на плечах. За его приближением следили два почти слившихся лица, девушки и мальчика. Две пары широко раскрытых голубых глаз были удивительно похожи. Нос у нее был покрыт веснушками, чего раньше не было.

Миссис Доббс. И, несомненно, с тем самым ребенком, который громко рыдал в тот вечер, когда Джон провожал ее домой. Миссис Доббс.

— Привет, Виктория.

— Привет.


Теперь их было четверо за обеденным столом, и место во главе стола больше не пустовало.

На Виктории было вечернее платье в восточном стиле из мягкой синей шерсти, ворот и обшлага рукавов отделаны золотой нитью. Она сделала к вечеру прическу, зачесав волосы наверх, прическа показалась Джону Данбиту слишком претенциозной и неуместной. Одна-две пряди светлых волос свисали сбоку и, вместо того чтобы придавать ей искушенный вид, лишь подчеркивали ее юный возраст. Обнажившаяся сзади длинная шея сделала ее похожей на беззащитного ребенка. Ее глаза были подкрашены, прекрасный рот оставался бледным. Отстраненное, загадочное выражение лица осталось прежним. Чем-то это нравилось Джону. Он с удовлетворением подумал, что если ему не удалось тогда преодолеть ее отстраненность, то не смог сломать эту преграду и Оливер Доббс.

— Они не женаты, — рассказал ему Родди за аперитивом перед обедом, пока они ожидали появления Доббсов. — Не спрашивай почему. Она такая очаровательная малышка.

Очаровательная, но неприступная. Возможно, в постели, в пылу любовной страсти, возведенные ею преграды рушатся. Он перевел взгляд с Виктории на Оливера и с досадой отметил про себя, что эти волнующие картины ему неприятны. Встряхнувшись, Джон заставил себя прислушаться к тому, что говорил Родди.

— Важно продолжать инвестировать в земледелие. И не только деньги, но и ресурсы, и время. Задача состоит в том, чтобы заставить плодоносить ранее бесплодные земли, дать работу местным жителям, положить конец бесконечному оттоку населения в большие города.

Родди Данбит открывался с совершенно неожиданной стороны. Беря апельсин из вазы в центре стола, Виктория задавала себе вопрос, со сколькими людьми он поделился этими, несомненно, выстраданными соображениями. В его словах звучала убежденность человека, прожившего в Шотландии всю жизнь, хорошо знающего ее проблемы и готового решительно возразить любому, кто предлагает простое, но легкомысленное, неверное или непрактичное, с его точки зрения, решение. Во главу угла он ставил людей, все время возвращаясь к ним. Без людей нет общины. Без общины невозможно будущее, невозможна жизнь.

— А что ты думаешь о лесоводстве? — спросил Джон Данбит.

— Все зависит от подхода. Джеймс Дочарт, например, фермер из Глен Толста, высадил на склоне холма лесную полосу примерно в четыре сотни акров…

Виктория стала чистить апельсин. Джон провел в Бенхойле часов пять. У нее было целых пять часов на то, чтобы прийти в себя от его внезапного появления, но она до сих пор чувствовала себя сбитой с толку. То, что молодой американец, с которым она познакомилась в Лондоне, и Джон Данбит, племянник Родди и единственный сын любимого Эллен Чарли, — одно и то же лицо, казалось невероятным, просто не укладывалось у нее в голове.