— Нет. С ними ожидает Лафайет.

Он поморщился.

— Эжени, прошу тебя, не держи шпагу так, как будто это зонтик!

— А ваш ответ правительству, генерал?

— Покажи мою шпагу и скажи, что я сдаюсь союзникам. Я уеду в Рошфор через час… нет, через два часа. Оттуда я пошлю письмо моему главному недругу — принцу-регенту Англии. Моя дальнейшая судьба зависит от союзников. — Он помолчал и быстро добавил: — Во всяком случае, пусть фрегаты ожидают в Рошфоре.

— Они стоят на якоре рядом с английским крейсером «Белерофон», — сказала я. Я ожидала слов прощания. Он ничего не сказал, и я повернулась к выходу из лабиринта.

— Мадам!

Я быстро обернулась.

— Мадам, говорят, что на Святой Елене плохой климат. Могу ли я рассчитывать, что англичан будут просить изменить место моего изгнания?

— Вы сказали, что Святая Елена где-то возле мыса Доброй Надежды?..

Он смотрел на меня блуждающим взглядом.

— После моего первого отречения я пытался покончить с собой. В Фонтенбло. Но я не умер. Моя миссия не была еще выполнена. На Святой Елене я продиктую мое политическое завещание. Вы никогда не были между жизнью и смертью, мадам?

— Вечером, когда вы стали женихом виконтессы Богарнэ, я хотела броситься в Сену.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Вы хотели броситься… И как же вы спаслись, Эжени?

— Бернадотт удержал меня.

Пораженный, он покачал головой.

— Как странно! Бернадотт тебя удержал, ты будешь королевой Швеции, я вручил тебе шпагу Ватерлоо… Ты веришь в судьбу, Эжени?

— Нет. Только в случайность. — Я протянула ему руку.

— Ты найдешь дорогу в этом лабиринте, Эжени?

Я кивнула.

— Скажи братьям, чтобы они приготовили все к моему отъезду. Прежде всего — штатское платье. Я хочу еще немного побыть один. Что касается нашей предполагаемой свадьбы, то, поверь, это было не только из-за твоего приданого. А теперь иди, Эжени, уходи скорее, пока я не передумал…

Я быстро шла по дорожке. Дорожки лабиринта, казалось, не имели конца. Солнце пекло. Ни малейшего ветерка, ни одна ветка не шевелилась, птицы и те замолчали.

«Я несу шпагу, — думала я. — Я несу шпагу, и все кончено!» Платье облепило мне тело, перед глазами сверкали искры. Розы обступали меня со всех сторон. Розы цвели и благоухали под горячими лучами солнца. Особенно много было белых роз. Она так любила белые розы!.. Я шла быстро, потом побежала…

Голос Жюли:

— Как ты долго!

Да, этот разговор длился, казалось, целую жизнь! Возле лестницы меня ожидали братья Наполеона, мой Розен и комиссар Бекер. Никто не шевелился. Они, как восковые фигуры, стояли и смотрели на меня. Но не на меня, а на шпагу, которую я неумело и осторожно держала в руке.

Я остановилась и, наконец, вздохнула всей грудью. Граф Розен протянул руку, чтобы взять у меня шпагу. Я покачала головой. Остальные не двигались.

— Генерал Бекер!

— К вашим услугам, Ваше высочество!

— Генерал Бонапарт решил сдаться союзникам. Генерал отдал мне свою шпагу, лично мне, как наследной принцессе Швеции. Через два часа генерал Бонапарт уедет в Рошфор.

На лестнице показались женщины.

— Наполеон, — прошептала м-м Летиция и тихонько заплакала.

— Через два часа? — пальцы Жозефа сжали руку Жюли. — Я буду сопровождать брата в Рошфор, генерал Бекер, — сказал он почти спокойно.

«Он его ненавидит, поэтому он хочет его сопровождать», — подумала я.

К Жозефу подошел генерал Бертран и доложил:

— Два полка готовы исполнить любой приказ Его величества.

— Но ведь именно из-за того, чтобы избежать гражданской войны, чтобы оградить Францию от резни, генерал Бонапарт принял такое решение. Не лишайте его этой возможности! — закричала я.

Я вдруг почувствовала, что дрожу с головы до ног, в глазах опять замелькали какие-то искры. Рядом плакала Жюли.

— Завтракал ли сегодня Наполеон? Ведь ему так далеко ехать, — заохала м-м Летиция.

— Генерал просит приготовить штатское платье и хочет побыть один.

Не помню, как я села в коляску. Когда я немного пришла в себя, вокруг были поля, кусты, деревья. Все, как прежде. Ничего не изменилось! «Как странно», — подумала я с удивлением. Поднялся ветер. Он был душист, как розы в парке Мальмезона. Граф Розен разжал мои пальцы и поставил шпагу в углу коляски, рядом со мной.

В этот момент… Не знаю, как я смогла уберечь голову, вероятно, инстинктивно отшатнулась. Потом я услышала свой крик. Камень, большой камень стукнул меня по коленке.

Розен крикнул что-то по-шведски кучеру, тот изо всех сил стал стегать лошадей. Второй камень ударил по задней стенке коляски. Розен был смертельно бледен.

— Ваше высочество, уверяю вас, виновного найдут.

— Для чего? Разве это необходимо?

— Конечно! Когда камнями швыряют в наследную принцессу Швеции…

— Но камни не предназначались шведской принцессе. Их бросали в жену маршала Бернадотта. А она уже не существует…

День клонился к вечеру. Нас догнал всадник. Вероятно, это был курьер Бекера, который должен был сообщить правительству, что все кончено. Я откинулась на подушки коляски, я смотрела на зелено-голубое небо. Зажигались первые звезды. Все кончено, да… все кончено! Мне трудно было представить себе, что нужно выйти из коляски, опять видеть людей, думать и действовать.

— Хоть это и неприлично, но не могли бы вы взять меня за руку, граф? Я так устала и так одинока!

Он робко положил свою руку на мою.

Когда мы подъехали к предместью, темнота сомкнулась вокруг нас. Возле всех дверей стояли группы людей, которые негромко переговаривались между собой. «Сейчас, — подумала я, — Наполеон надел свою штатскую одежду. Сейчас он уже в пути. Его мать дала ему в дорогу бутерброды. Он едет в дальний путь… Париж спасен!»

В начале улицы Анжу мы попали в большую толпу. Коляска остановилась. Улица Анжу была полна людей, громко переговаривавшихся между собой. Кто-то крикнул: «Шведская принцесса». Крик подхватили. Голоса гремели уже как гроза. Подбежали караульные, раздвинули толпу и коляска потихоньку тронулась. Впереди был мой подъезд и факелы, освещавшие его. Двери были широко открыты. Мы вышли из коляски, и двери за нами быстро захлопнулись. Гул голосов долетал до нас уже не так громко, он был похож на рокот дальнего прибоя.

Когда я выходила из коляски, острая боль пронзила мне колено. Я сжала зубы и нашла в углу коляски шпагу. Потом, опираясь на нее, я, хромая, быстро вошла в дом. Галерея была освещена, двери открыты. Растерянная, я смотрела на море света, заливавшее все комнаты, полные незнакомых мне людей.

— Благодарю вас от имени Франции, гражданка! — Лафайет подошел ко мне. На изможденном морщинами лице сияли и смеялись глаза. Он отечески протянул мне руку.

— Бога ради, кто эти люди?

— Представители нации, дитя мое, — сказал Лафайет, улыбаясь.

— Народ наш прислал многочисленных представителей! — Талейран был возле меня. Сзади него стоял Фуше с двумя белыми розетками на лацканах своего сюртука. Многочисленные представители народа поклонились. Стало тихо. Только с улицы доносился отдаленный гул морского прибоя — голос толпы.

— А на улице… Чего они ожидают? — спросила я.

— Разнесся слух, что Ваше высочество были посредницей, — быстро сказала Фуше. Парижский народ ожидает возвращения Вашего высочества уже несколько часов.

— Скажите людям, что импе… что генерал Бонапарт сдался союзникам и уехал. Тогда они разойдутся от моего дома.

— Народ хочет видеть вас, гражданка, — сказал Лафайет.

— Меня? Они хотят видеть меня?

Лафайет кивнул.

— Вы принесли мир, капитуляцию без гражданской войны. Вы выполнили свою миссию, гражданка!

Я покачала головой.

— Нет, нет, только не это!..

Но Лафайет взял меня под руку:

— Покажитесь народу, гражданка. Вы спасли множество человеческих жизней. Могу ли я проводить вас к окну?

Мне не оставалось сделать ничего другого, как позволить ему отвести меня в столовую. Открыли окно, выходящее на улицу Анжу. В темноте улицы волной поднялся крик. Лафайет подошел к окну и поднял руку. Крик затих. Голос старика гремел, как фанфары:

— Граждане и гражданки, мир решен. Генерал Бонапарт сдался на милость союзников, и убедила его эта женщина…

— Табуретку!.. — прошептала я.

— Что? — спросил Розен.

— Табуретку… Я очень маленького роста для наследной принцессы, — прошептала я ему в ухо.

— …убедила эта женщина, происходящая из французского народа, гражданка, которую северный народ выбрал своей наследной принцессой. Этой женщине генерал Бонапарт отдал свою шпагу, шпагу Ватерлоо…

В темноте снова поднялся крик. Лафайет быстро отошел. Перед окном поставили табуретку. Двумя руками я держала шпагу перед собой, в темноте против окна бурлила толпа. Потом я разобрала, что они кричат. Они кричали все время одни и те же слова: «Богоматерь мира!»

Слезы лились из моих глаз, но я не вытирала их. Я держала обеими руками шпагу и поднимала ее все выше и выше. Лафайет поставил рядом со мной графа Розена, взял шандал и поднес его так, чтобы осветить шведскую форму моего адъютанта.

Вновь поднялся волной громкий крик: «Швеция! Да здравствует Швеция!», и эти слова смешались с криком «Богоматерь мира!»

Я слезла с табуретки, и окно закрыли. Я почувствовала себя чужой и потерянной в моей собственной гостиной. Представители народа стояли группами, оживленно обсуждая события. Мне даже показалось, что они ссорятся.

Кто-то сказал:

— Талейран уже начал переговоры о перемирии.

Другой сказал:

— Фуше пошлет секретного гонца к толстому Луи.

Они не собирались уходить… Я положила шпагу на полку под портретом первого консула. Мари ставила в канделябры новые свечи вместо догоревших. Она оделась в свое красивое платье из темно-синего шелка.