Кэтрин Уэбб - Девушка из Англии

Воцарилось долгое молчание. Джоан и Роберт обменялись взглядами, в которых сквозила беспомощность, а полковник Сингер скрестил руки, пристально рассматривая Натаниэля Эллиота. Нетерпение Берк-Бромли, командира Чарли, выдавала барабанная дробь, выбиваемая пальцами на коленях. Натаниэль Эллиот откашлялся еще раз и поднял взгляд. Щеки его пылали, но глаза оставались спокойными.

– Ну хорошо. Я полагаю, это не имеет большого значения. Во всяком случае, безопасность Чарли гораздо важней. Да, ты была первой, Мод. Ты пересекла пустыню раньше меня. Я… я всех обманул.

Мод закрыла глаза, плотно сжав веки, и сделала долгий, медленный вдох.

– Не смей заявлять, что это не имеет значения. Ведь ты разрушил мою жизнь, Натаниэль. Лгал все эти годы. Опубликовал мои записи и карты под своим именем. Опозорил меня, врал мне, оставил меня умирать… Не смей говорить, что все это не имеет значения!

– Я не оставлял тебя умирать! Как ты могла так подумать? Ведь у тебя было все, чтобы продолжить путь после того, как ты вернешься к колодцу…

– Ты забрал с собой нашего проводника Саида. Что, если бы мы не нашли колодца? Что тогда? Ты об этом подумал?

– Да, конечно. Можешь не сомневаться!

– И ты все равно это сделал, – печально проговорила Мод. Она сглотнула, ее глаза заблестели, а потом она опустила взгляд, сняла с пальца кольцо с синим камнем и бросила его в Натаниэля. Перстень ударился в бедро старика, а затем упал к его ногам. – Я освобождаю тебя от обещания жениться на мне, Натан, – промолвила Мод негромко. Старик уставился на кольцо, как будто она бросила в него паука. Он задрожал, и слезы наконец заструились из его глаз. – А теперь говори. Давай. Поведай им все.

И Натаниэль Эллиот принялся рассказывать. О том, как один из его проводников, когда они отдыхали в оазисе у колодца, придумал для Натаниэля план, благодаря которому молодой человек оказался бы первым, пересекшим пустыню, смог бы претендовать на почести и награды, украв у Мод карты, и получил бы фору, в которой они нуждались. О том, как бедуины Мод были подкуплены один за другим – все, за исключением двоих: молодой Убайд отсоветовал обращаться с подобным предложением к Халиду, который остался бы верным Шахин до смерти, а также к его сыну Фатиху. О том, как по прибытии в Маскат он отправил в Лондон телеграмму, объявив о своих успехах, и после этого с легкостью описал свое путешествие, используя журнал и карту Мод. И о том, как никто не задавал ему лишних вопросов.

– Я ждал, что ты будешь преследовать меня, Мод. Я все время ждал, что ты встанешь у меня на пути и начнешь обличать. Но ты этого не сделала… так никогда и не сделала. – Он сокрушенно покачал головой. – Это был безумный, отчаянный, мерзкий поступок, и я всегда ждал, что это не сойдет мне с рук. Почему ты молчала, Мод? – спросил он, взглянув на ее.

Прошлое теперь представлялось ему страшной тенью, парящей за спиной, заставляющей съежиться от страха.

– Неужели это было для тебя так важно, Натан? – спросила она вместо ответа. – Неужто гордость и желание прийти первым для тебя были так важны, что ты мог с легкостью отбросить меня в сторону? Меня, которая любила тебя сильней, чем кто-либо на свете?

– Мне… мне так казалось в то время, – проговорил он печально. – Молодые люди – глупые существа, хотя и кажутся себе мудрецами. Зря я сделал тебе предложение, Мод. Я считал, что твоей любви хватит для нас обоих, но ошибся. Когда ты сказала, что готова поделиться своей победой со мной, я понял, что у нас ничего не выйдет. Я… я никогда бы не сделал того же для тебя, Мод. В тот миг мне стало ясно, что я неблагодарное существо. Я впал в отчаяние. То, что я должен победить, казалось куда важнее всего остального. – Он слегка покачал головой, не вытирая слез, катившихся по его лицу. – Как глупо, – снова произнес он тихо. – Я не должен был просить тебя выйти за меня замуж.

Джоан заметила, как Мод сжалась от этих слов, и поняла, как ей больно их слышать. Было ясно: Мод все еще любит Натаниэля, несмотря на прожитые врозь годы. Джоан могла только догадываться, какую боль это причинит и какую злость вызовет.

– Я молчала, зная, что мне никто не поверит. Я поняла это здесь, в Маскате. Поняла, как будет воспринято мое заявление. Какая-то женщина, полубезумная после долгого пребывания в пустыне, пытающаяся претендовать на победу, которая ей не принадлежит. А потом я узнала, что… ношу под сердцем твоего ребенка. Какой позор для незамужней девушки! Я не могла поехать домой… – Она покачала головой, тяжело дыша. – Я так и не увидела отца. Ты это знаешь. Я даже не приехала на его похороны. А ты на них был?

– Да. Конечно был. И я назвал одного из моих сыновей Элиасом в его честь.

– Должно быть, это потребовало у тебя немалого мужества после того, как ты поступил со мной. – Она бросила взгляд на Натаниэля, и на ее лице отобразилась усталость. – И ты до сих пор не вернул мне доллар, уплаченный за кольцо.

– Мод… – начал было Натаниэль, но та оборвала его взмахом руки.

– Посмотри на меня, Натаниэль, – сказала она, и он повиновался ее приказу. – Ты разрушил мою жизнь. Понимаешь? Ты забрал у меня все…

– Да. Я понимаю, – проговорил он глухо, словно балансируя на грани отчаяния.

– Я написала правду. Вот здесь изложены факты, касающиеся моего путешествия, настолько подробно, насколько я могла вспомнить. – Мод указала на ворох бумаг на столе и окинула взглядом свидетелей. – Кто-нибудь из вас может опубликовать эти записки. Возможно, это сделаете вы, Джоан. Вам ведь нужно найти какую-то работу. Натан, у тебя сохранились журнал и моя карта?

– Нет, я их сжег, – признался Натаниэль. – Я не хотел рисковать. Ведь их могли найти. А я… не в силах был видеть твой почерк, Мод. Чувство вины…

– Я не желаю слышать, как ты страдал! – снова вскричала Мод, ударяя рукой по подлокотнику своего кресла. – Но ты будешь страдать! По-настоящему. Не меньше, чем я.

– Что вы имеете в виду? – прервал ее полковник Сингер, тогда как лицо Натаниэля исказили страх и отчаяние. Его глаза расширились, как у ребенка.

– Ты не можешь… Только не Чарли, – прошептал он. – Ты же сказала, что мое признание его спасет! Ты обещала!

– Ты не единственный, кто может нарушить обещание, – сказала Мод холодно.

– Только не мой Чарли… Я не могу его потерять, – произнес Натаниэль, качая головой. – Пожалуйста, Мод… Пожалуйста… Только не Чарли…

– Отправьте кого-нибудь в горы к Салиму! Пошлите меня! – вскочив, в отчаянии обратилась Джоан к полковнику и Берк-Бромли. – Нужно сказать Салиму, что Чарли его брат!

– Слишком поздно, – проговорила Мод, и все повернулись к ней. У Джоан закружилась голова. Горло сжалось, и она почувствовала, что задыхается. – Вы опоздаете. Он, наверное, уже мертв.

После предательства Натаниэля Мод долгое время неподвижно лежала на земле в состоянии безысходного отчаяния. Когда солнце село, Халид разжег костер, и Мод почувствовала на лице жар от бледных голодных языков его пламени, поднимавшихся на целых два фута. Ее тело озябло и окоченело, душа съежилась от потрясения, и девушке казалось, будто что-то темное и чужое заползло на освободившееся место.

– Мы должны отправиться по их следу! – слышались ей слова Фатиха, которые тот повторял снова и снова. – Бог нашлет на них чуму! Они все умрут за то, что сделали. Мы и так слишком долго ждали.

– Мы не можем ехать за ними, – говорил ему Халид опять и опять. Он принес Мод тарелку мяса и хлеба и поставил рядом с ней. – Шахин, ты должна съесть свою долю. Я знаю, ты меня слышишь. Ты должна подняться. Лежать – это не выход, – сказал он, но Мод не смогла ответить.

Мысли девушки не имели ничего общего с ее телом, с костями, с кровью. Не осталось воли ни говорить, ни двигаться. Лишь когда Халид прижег ей кожу каленым железом, она смогла вернуться в реальный мир.

Шел второй день ее безумия. Солнце садилось за дюны, и по мере того, как его свет угасал, стал усиливаться холодный ветер. Халид читал наизусть строки из Корана и ходил вокруг нее кругами, пока железное клеймо разогревалось в огне. Его слова, казалось, уносились прямиком в небо. Над их головой появились россыпи звезд. Одна из них прочертила черноту и погасла, оставив после себя лишь прекрасное воспоминание. Мод видела это, но у нее не осталось желаний. Она знала, что собирается сделать Халид, но ей было все равно, и она не боялась боли. Фатих поднял ее, посадил и наклонил голову девушки вперед. Халид обернул руку тряпицей, поднял светящееся клеймо с углей и прижал к затылку Мод.

Боль была подобна вспышке, превратившей ночь в день. Никогда Мод не доводилось испытать ничего подобного, и она не смогла сдержать рвавшийся из груди крик. Песок попадал в рот и скрипел на зубах. Она билась в цепких руках Фатиха и чувствовала запах своих паленых волос и кожи. Она кричала и кричала, даже когда клеймо перестало жечь кожу, и, возможно, Халид с Фатихом поняли, что кричала она не только от боли – она кричала, желая облегчить душу, чтобы исцелиться. Ожог не мог вызвать этого звука. Это рвалась наружу тьма, свившая себе гнездо внутри ее. Ярость завладела ею, сердце было разбито, и, глядя в серебристо-черное небо, она ощущала себя столь же одинокой, как холодные звезды над нею. Казалось, теперь она никогда не будет чувствовать ничего другого.

Они пустились в путь на следующий день, направляясь обратно к колодцу. Мод по-прежнему молчала, но была в сознании и могла сидеть в седле. Боль от ожога постоянно давала о себе знать. Мод позволила Халиду взять руководство в свои руки и потеряла счет времени. Она не обращала внимания на маршрут, не беспокоилась о запасах воды и вообще не принимала никаких самостоятельных решений. Они достигли Маската примерно через месяц, и стражники у городских ворот посмотрели на них подозрительно: три оборванных бедуина, один почти мальчик, с бледными потрескавшимися губами, выдающими смертельную жажду, на тощих верблюдах из Батины, которые только не валились с ног. Мод была как в бреду. Ее так поразил вид Маската и больших городских ворот, что на секунду она подумала, будто вернулась в Лондон. Она оглянулась, наполовину ожидая, что в честь ее приезда должен быть устроен какой-то праздник, что явится приветственная депутация, а на домах вывесят праздничные украшения в гамме цветов британского флага. Ничего такого, конечно, не было. Просто древние камни и сырцовый кирпич, выгоревший на солнце.