Да уж! Такая вот тяжелая необходимость объяснять, воспитывать нерадивую прислугу! И что характерно – сколько этой бестолочи ни объясняй, как правильно надо делать, ведь все равно что-то не так сделает: и хрусталь побьет, или вон вазу уронит, протирая пыль, или в борьбу за пролетарскую свободу полезет!

А что делать? Обязанность такая – кто как не барин?

Тяжело-о!

Машка усмехнулась, посмотрев на него, – нелегко Юрику придется! И поторопила:

– Юра, на выход! Я очень устала.

– Я никуда не пойду из своего дома! Если тебе необходимо изобразить возмущенную жену, можешь спать на диване в гостиной!

«Твой дом – тюрьма!» – вспомнила она папановское.

– А почему не на коврике в прихожей? – искренне подивилась Машка. – Это не твой дом, Юр, твой у мамы.

– Маша! – осознав, что она всерьез собралась его выставить, прибег к новой порции разъяснений Юра. – Тебя не было полгода, и то, что ты застала здесь девушку, не удивительно, я все это только что объяснял. Ты сама виновата, надо было предупредить о своем приезде! Я понимаю, как тебе это неприятно, и ты устала после длительного перелета и не совсем адекватна. Обещаю, что больше таких инцидентов никогда не произойдет, и я ничем не оскорблю твоей нравственности и чувств жены!

– Со своей нравственностью и чувствами, обещаю тебе, я разберусь как-нибудь сама. А тебе пора.

В самый подходящий момент раздался дверной звонок.

– Кто это? – резко спросил Юрик, недовольный тем, что его прервали.

– Это Саша, сосед, я попросила его зайти, помочь тебе перенести в машину вещи.

– Ты втянула в семейный конфликт постороннего человека?! – возроптала чиновничья душа.

– Ну, какой же он посторонний? – подивилась Машка, вставая. – Он сосед, а соседи – это почти родственники. Посторонний здесь ты, Юра.

И пошла открывать. Она продумала и это, зная, что не расхлебается до утра, затягиваемая, точно в омут, Юриными обвинительно-поучительными монологами и возмущениями. При зрителях он выяснять отношения не станет. Это нам не по рангу.

– Сейчас, Саш!!! – крикнула она в дверь и повернулась к Юре. – Завтра я не могу, занята, а послезавтра подам на развод.

Взяла с тумбочки в прихожей ключи от машины, положенные Юрой на привычное место по приходе домой, и открыла дверь.

– Привет, Саш! – поздоровалась радостно с соседом. – Я пойду, подгоню машину к подъезду и открою багажник, а вы несите вещи.

– В один заход не получится, – окинул взглядом чемоданы, сумки и пакеты Саша. – Привет, Юр! – поздоровался он с выходящим из кухни Юрой.

Барин поморщился, он терпеть не мог панибратства от людей ниже его по социальному статусу.

Машка активно руководила загрузкой барахла в джип и, когда перенесли и уложили в машину последние пакеты, кинула ключи Юрику.

– Маша, подожди! – потребовал он, поймав ключи.

– Все, пока! – махнула она рукой и зашла в подъезд.

Убрала все на кухне, приняла душ и со счастливой улыбкой рухнула на постель – спать.

И так и проспала всю ночь – улыбаясь.

Само собой, что отделаться от Юры, просто выставив его за дверь, не удалось.

Кто же добровольно откажется от раба? Раб – это дорогостоящая собственность, которая не имеет права на недовольство и проявления чувств. Вон стол, например, или стул, или кухонный комбайн не могут же возмущаться, что они чья-то собственность!

И она права не имеет! Да еще так оскорбив его!

Всякая «феминистская ересь» и попытка бунта должны быть истреблены!

Немедленно и беспощадно!

И вполне вероятно, что попытка истребить немедленно и беспощадно увенчалась бы успехом, если бы Машка бунтовала.

Но это не был бунт, не восстание Спартака и его соратников, и не революция семнадцатого – ничего воинственно-глобального или менее глобального – ропот затираненных до тупости масс.

Не-а!

Просто в один прекрасный день Мария Владимировна проснулась под добрым калифорнийским солнышком и вернулась к самой себе, истинной.

Пять лет была одинокой, брошенной всеми девочкой, упакованной в оболочку правильной жены от страха одиночества, а от длительной транспортировки на другой континент и предшествующей ей пятилетней «кантовки» упаковка лопнула, и из образовавшейся прорехи высвободилось содержимое, оказавшееся мыльными пузырями, а не пудовыми гирями страха, как ей все время казалось.

Пузыри полетели ввысь, весело лопаясь в полете, упаковка распалась за ненадобностью, и из ее остатков вышла настоящая Мария Владимировна.

И подивилась – как хорошо-то!

А это кто? Что эти чужие незнакомые неприятные люди делают в ее квартире, в мыслях, закрепившись синим штампом в паспорте, определяющим семейное положение?


Конечно – а как же! – он позвонил на следующее утро, успев опомниться, придумать нужные слова, манеру и тон разговора и достойное наказание.

– Надеюсь, ты выспалась и пришла в себя!

Без ненужных приветствий, недовольным, грозным тоном прокурора, только что подписавшим ордер на ее арест.

– Да, спасибо, – ответствовала Машка и потянулась с удовольствием всем телом на кровати.

Юру насторожил тон жены, не убоявшейся ни ордера, ни ареста, ни самого прокурора.

– В обед в два часа встретимся в нашем ресторане. Поговорим! – распорядился прокурор.

– О чем? – поинтересовалась вышедшая из-под контроля Машка.

«Сейчас скажет: «О твоем вчерашнем поведении!» – как школьная директриса притащенному за ухо к ней в кабинет набедокурившему ученику».

Ученику положено было проникнуться ужасом масштаба сотворенного им деяния, трепетать до дрожи в ожидании неминуемого сурового наказания и вызова родителей в школу.

Но, видимо, такой сценарий укорота Машкиных свобод не разрабатывался, и Юрик остался приверженцем прокурорской линии поведения.

– В два. В ресторане! – прогремел приказом и бросил трубку.

Ну, он может быть в два в ресторане или в восемь в Папуа – Новой Гвинее, а у Марии Владимировны есть свои насущные дела.

Когда она попивала кофей в кабинете своего академического начальства, рассказывая веселые истории из своей американской жизни, предварительно оговорив и решив все деловые, отчетно-бумажные и рабочие вопросы, «нетерпеливый муж» напомнил о себе звонком сотового телефона.

Извинившись перед академическим начальником, Машка нажала на мобильном, разливающемся требовательными перезвонами, кнопочку с изображением зелененькой трубочки.

– Да!

– Ты опаздываешь на полчаса! – огласил свое недовольство заделавшийся на сегодня прокурором Юра.

– Я? – необычайно подивилась Машка. – Куда?

– В ресторан!!! – громыхнул Юрик.

Он никогда не позволял себе повышать голос – зачем? Интонаций недовольства и их вариаций в голосе вполне хватало для управления женой.

– А я должна быть в ресторане? – продолжала удивляться Машка, быстро зыркнув на академика Янсона.

Он смотрел на нее и внимательно слушал.

Академика можно было не опасаться. Кирилл Павлович любил Машку по-отечески, опекал, уважая ее талант, целеустремленность, настойчивость и колоссальный упорный труд.

А Юру не любил и откровенно не понимал его присутствия в Машкиной жизни, но с врожденной тактичностью и интеллигентностью не позволял себе нравоучений и обсуждений. За пять лет Машкиной семейной жизни лишь пару раз не удержался от комментария.

Однажды Юра пришел как-то за ней на кафедру, где они тесным кругом, предваряя громкое официальное чествование, поздравляли академика Янсона с наградой. Юра зашел, неся себя и свое недовольство, надменно кивнул окружающим, сообщил, что ждет Марию за дверью, и вынес себя из помещения.

– И как это ты, Машенька, себе такого портфеленосца отыскала? – грустно спросил Кирилл Павлович.

Он всегда чуть грустил, когда возле Машки шелестело напоминание о Юрике.

Еще один раз академик не удержался на заседании научного совета. Она забыла отключить мобильный, Юра позвонил и что-то там требовал, отчитывал. Застигнутая врасплох Машка лепетала оправдания шепотом, прикрыв трубку ладошкой. Кирилл Павлович в этот момент шел к трибуне для чтения доклада и остановился возле нее, сидевшей в крайнем кресле у прохода, положил ладонь на плечо, чуть наклонился к ней и тихо сказал:

– Попросите его преувеличенное высочество позвонить чуть позже.

И величаво двинулся дальше.


– Мы договорились в два часа встретиться в ресторане! – бушевал в трубке «портфеленосец».

– Ты ошибаешься, – спокойно возразила Машка.

Встала, кивнула, извиняясь, Кириллу Павловичу и отошла к двери – все-таки ей было неудобно перед академиком.

– Ты это специально сделала? Да? – сообразил Юрик. – Подчеркнуть свою независимость?

– Да бог с тобой, Юра! – остудила его Машка и глянула быстренько на Янсона. – Мне нет необходимости что-то подчеркивать и демонстрировать тебе. Ты распорядился, а меня твои приказы и распоряжения уже не касаются. Тебе надо в ресторан, ну и будь там! Я-то тут при чем?

– Ты выставила меня идиотом! Я сижу здесь, жду! Это хамство!

Машка просто отключила телефон. Чего ради она должна выслушивать вопли и обвинения чужого человека да еще вступать с ним в дебаты?

Подумала и выключила телефон совсем.

– Машенька, – осторожно спросил Кирилл Павлович. – У вас какие-то нелады в семье?

– Нет! – радостно улыбаясь, сообщила Машка. – Теперь полные «лады»! Я вчера его выгнала с вещами из дома и из своей жизни!

Она вернулась и села на место. Академик помолчал недолго и спросил:

– Помощь нужна?

А Машка подумала, что помощь ей очень даже кстати.

– Да! Мне надо как можно скорее развестись! Вот прямо завтра, а лучше сегодня!

Кирилл Павлович засмеялся добрым приятным смехом.

– Сегодня – это вряд ли, а на днях попробуем.

Он что-то записал на настольном откидном календаре, которым пользовался вместо всяких там новомодных органайзеров и расписаний в компьютере. Расписание в компьютере, конечно, тоже имелось, но в календарике академик Янсон делал пометки личного характера.