– Ну и что! – искрила энтузиазмом Машка. – А вы попробуйте! А если дело в общественном мнении, так вы запритесь дома и приготовьте, попробуйте и никому не рассказывайте, что нарушили закон! Вам понравится!

– Что? – смеялась пожилая француженка. – Рецепт или тайное нарушение закона?

– И то и другое, мадам! – смеялась вместе с ней Машка.


И, конечно, их первый совместный Новый год!

– Дим, как будем Новый год встречать? – явно что-то задумав, спросила Машка.

– Поедем куда-нибудь, хочешь, в Париж, или куда хочешь?

– Ни в какой не Париж! Поедем в Домину! Там красота страшная – все в снегу!

– Значит, в Домину, – тая потихоньку от счастья, согласился Дима. – Я распоряжусь.

– Нет, давай я распоряжусь! – подозрительно сверкая своими серебристыми колдовскими глазами, затребовала полномочий Мария Владимировна.

И развила секретную от него бурную деятельность, все с кем-то перезванивалась, договаривалась, обсуждала что-то, шепталась с Осипом.

Дима не вмешивался в их заговоры, с нетерпением ожидая, что будет в результате.

Но тридцать первого Машка задержалась на работе, отмечая с коллегами, и они выехали поздно, после обеда. Она спала полдороги, положив голову ему на колени, Осип молчал, не улыбался, парни во второй машине, видимо, тоже маялись, недовольные испорченным Новым годом вдали от родных. Маша, проснувшись, тоже молчала, смотрела задумчиво в окно, а Дима переживал страшно, заподозрив, что у нее ничего не получилось, и прикидывая, как навставляет всем, кто ей испортил праздник.

И совсем помрачнел, когда они доехали уже в десятом часу вечера и Домина встретил их темными окнами и тишиной, разбиваемой доносящимися из пансионата музыкой и весельем.

И он злился, предполагая, что Машку проигнорировали, обидели, не признав в ней хозяйку, подвели, решив завтра же с этим разобраться.

А она взяла его под локоть и попросила, Диме показалось, что печально:

– Давай зайдем с центрального входа, там, наверное, очень красиво!

Они обошли дом, поднялись по ступенькам, постояли немного, посмотрели на замерзшую реку и заснеженный левый берег и вошли…

И зажегся свет, заиграла музыка, и закричали «ура!», приветствуя их!

И был огромный красивейший стол – мама, папа, Осип с дамой, Лев Семенович, Елена Ивановна, трое их внуков, верная Галочка с мужем и детьми, управляющий пансионатом с женой и двумя пацанами-погодками и даже жены и девушки его охранников.

И снег, мороз, наряженная большая ель возле дома, переливающаяся огнями, и разноцветные елки в доме, и горы подарков под ними, и поздравления, поцелуи, хоровод на дворе вокруг елки, и громкий детский смех, и визг, снежки, застолье, шампанское!

И большой, тайный сюрприз для него – их отдельная небольшая гостиная возле спальной комнаты, со сверкающей елкой, коробками подарков в праздничной упаковке с бантами под ней, шампанское в ведерке, устроенной на полу лежанкой немыслимых размеров, в набросанных несчитаных подушечках, напротив телевизора и… и поднос пломбира в вафельных стаканчиках.

И у Димы щемило в груди от нежности, любви, радости, и он не знал, не мог найти слов, чтобы сказать ей об этом и о том, что это его первый после детства настоящий Новый год. Он ей сказал потом, как смог.

И целое новогоднее утро в поцелуях, шепоте, смехе, поедании тающего пломбира, и по Диминой просьбе, как тогда, в шестнадцать лет, Машка слизывала растаявшую жидкость с руки, прерванная на середине процесса горячей любовью, и шампанское, и счастливое утомленное засыпание в обнимку.

И шашлыки на морозе на следующий день, катание на коньках, несчетное количество игр-соревнований с призами, в которых принимали участие все – и взрослые и дети, насмеявшись до коликов в животе, а потом сидели за неспешным ужином, пели в караоке. На следующее утро на тройках по морозцу поехали в ближайший маленький городок, в старинную церковь, восстановление и реставрацию которой инициировал и оплатил Победный.

Отец Иннокентий радушно встретил, провел по церкви, рассказал, показал, что удалось спасти, восстановить, а что пришлось делать заново, и спросил, прощаясь:

– Вы венчаны?

– Нет.

– Венчаные браки господь оберегает и ангела семейного приставляет присмотреть и помогать. Я вас обвенчаю.

Отец Иннокентий обвенчал их с Машей в этой маленькой церкви в присутствии всех гостей.

В феврале Машка неожиданно днем пришла к Дмитрию в офис, просунула голову в дверь кабинета и спросила:

– Дим, я тебя очень отвлеку?

– Ты еще в приемной посиди! – возмутился Победный, вставая из-за стола.

– Значит, не очень. – И она вошла, улыбаясь.

– Машка, я тебя отшлепаю! Что случилось? – подошел и обнял он ее.

– У нас был замечательный Новый год! – сияла улыбкой Маша.

– Да, лучший! Я бы повторил историю с пломбиром! – улыбнулся он воспоминаниям и полез целоваться.

– Подожди! – увернулась Машка. – Не целуй меня, а то я сразу перестаю соображать!

– Это хорошо! – повторил попытку Дима.

– Я хотела сказать тебе что-то важное!

– Что? – остановился он и посмотрел на Машку.

– У нас был замечательный Новый год, самый замечательный, который только мог быть! Теперь мы беременны.

– То есть? – проявил чудеса сообразительности муж.

– То есть где-то между Рождеством и старым Новым годом мы стали беременны. То есть я беременна, а ты вместе со мной.

– В смысле ребенок? – переспросил Дима.

– Ну да, такой маленький Дмитрич или Дмитриевна. Что получилось.

– Что получилось, – повторил потрясенно Победный.

Он никак не мог осознать и поверить до конца не мог. Вообще-то такую новость ему сообщили первый раз в жизни. И как это переживают мужики?

Он не мог спать в эту ночь, все смотрел на сопящую тихонько Машку, не в состоянии вместить в себя осознание своего будущего отцовства, и осторожно выбравшись из постели, чтобы не разбудить ее, вернее их – Машку и маленького внутри ее, пошел в кухню.

Включил свет, и первое, что увидел на столе, – маленькую детскую кружечку с нарисованным розовым слоником и ручкой в виде розового хобота, которую Машка сегодня купила:

– Не смогла удержаться, когда увидела, решила, пусть будет!

И эта кружечка с розовым слоновьим хоботом вправила его сдвинутое сознание. Победный оперся руками о стол – так вдруг застучало сердце и ослабли ноги от догнавшего осмысления случившегося.

Он будет отцом! Маленького Дмитрича или Дмитриевны! Охренеть!

Не будет у них никакой красивой сусальной жизни, сладкой до отвращения идеальной картинки из любовных романов, и спорить они будут до хрипоты, отстаивая каждый свое мнение, и покрикивать.

«Машка, ты что, сдурела, куда ты ребенка тащишь, ему всего пять лет, а ты его на раскопки собралась везти!»

«Вполне приличный возраст для приобщения к мировым культурным ценностям!»

«В музее приобщится к мировым ценностям, и не в пять лет! На хрена это ему сдалось! Ты его еще в музыкальную школу отдай!»

«Хорошая идея! К музыке тоже надо приобщать ребенка, купим рояль!» – будет хохотать Машка.

«На ложках деревянных пусть приобщается!» – будет выходить он из себя.

И они примутся смеяться до слез, позабыв о самом предмете спора.

И ругаться и спорить по более серьезным вопросам, и хлопать дверьми, и он будет железно стоять на своем – он же глава семьи, а Машка – уступать за редкими исключениями, но никогда ссора не перейдет в обиду, непонимание, не опустится в сердце, оставляя на нем отметины. И никогда они не перенесут ссоры в постель и не станут копить и накручивать обиды к ночи. И если Дима будет грозно отмалчиваться, Машка придет мириться, потому что никакие разногласия и упертости характеров не имеют значения: «Ну, Дима, ну бог с ним со всем на свете! Такая ерунда! Давай замиримся?»

И он будет таять и целовать ее – замиряться.

И снова спорить, не сдерживая своих голосовых возможностей, – куда отдать старшего учиться, в каком роддоме рожать дочку, и Машка, увлекаясь, будет засиживаться за своей наукой допоздна, забывая обо всем, и отрываться от компьютера, и смотреть на него потусторонними глазами, когда он придет среди ночи загонять ее грозным окриком в постель, и, переключившись, узнав, кидаться ему на шею с радостным криком: «Дима!»

И еще много чего и радостного, и печального, и горьких потерь на двоих, и радостных побед на двоих у них будет!


Он постоял, улыбаясь, отдышался немного от звенящей радости, осторожно взял кружечку и убрал на видное место, за стекло в кухонный шкаф.

Надо идти спать, ему теперь требуется быть в хорошей форме – еще ребенка растить, и не одного!


Вот и сегодня Машка пришла к нему в офис, пошушукалась с Галиной Матвеевной в приемной и ошарашила новостью! Он покачивал ее на коленях, целовал в макушку и перебирал сокровища воспоминаний.

– Машка, другие жены требуют, выпрашивают у мужей шубы, машины, брильянты, дома, а ты – поковыряться в степной грязи!

– У меня есть уже и машина, и шуба, и брильянты, ты что, не помнишь? – отмахнулась Машка и переполошилась от неожиданно пришедшей мысли, даже выпрямилась у него на коленях: – Дима, я что-то не так делаю? Это принято – просить там всякое барахло? Да? А я, как всегда, профессорша замурзанная, что-то не знаю об этом! Вот же черт! Но ты, если спросят, всем говори, что прошу и требую, как положено!

Победный расхохотался от всей души и крикнул:

– Осип!

Вошел улыбающийся Осип Игнатьевич, как на прием, ей-богу!

– Вот, Осип, Мария Владимировна собралась на раскопки в тмутаракань степную, название поселка и не выговорить! Попробуй ты отговорить, у меня не получается!

– Мария Владимировна, может, не поедете, а? – продолжал улыбаться Осип.

– Поеду, Осип Игнатьевич, – вздохнула Машка.

– Разберемся, Дмитрий Федорович, – пообещал Осип, продолжая улыбаться.

Конечно, она поедет! И конечно, полезет сама – какие там замечательные ребята! О чем вы! Никому она не доверит свой драгоценный колчан вождя, и будет стоять на коленках, пыль веков сдувать, и заставит охрану на руках тащить в Москву ящик со своим сокровищем, и ночей не спать, не давая покоя специалистам-реставраторам, и вмешиваться, и анализ перепроверять станет сама, забывая обо всем!