– Я думаю, он разозлился на меня. Какой дурой я была, когда все это время полагала, что он полюбит ту женщину, которая этого достойна. Он и эта... Нет, не могу представить их вместе! Но все равно – как бы мне хотелось вернуть все то, что я наговорила в музыкальной комнате. Как ты думаешь, они догадываются? Они торжествуют и насмехаются надо мной?

– Я убеждена, что ни одни из них не догадался, – заверила ее Харриет.

После собственных унижений, пережитых ею из-за своих глупых преследований Верни, она прониклась неприязнью, почти ненавистью к Луизе, потому что та не уставала выговаривать ей, надоедливо напоминая вновь и вновь о ее ужасной бестактности, о презренной слабости женщины, которая отдает свое сердце тому, кто ее об этом не просит. Теперь Харриет понимала, почему Луиза это делала. Для нее самой было жизненно необходимо прятать свою любовь к Ричарду. Изначально эта потаенность была необходимой защитой, но, когда в деревню прибыла Джулия, она превратилась в лекарство от уязвленной гордости Луизы. Сегодня ночью она лежала в кровати без сна, волосы влажными прядями спадали на ее залитое слезами лицо, она дрожала над своей горестной тайной и говорила, что умерла бы, если бы Ричард узнал, об этом.

Наконец, она уснула, и Харриет, возблагодарив Небеса, ускользнула в свою комнату, чтобы отдохнуть хоть несколько часов. Утром она велела горничной не беспокоить миссис Кейпел, сказав, что ей немного не здоровится, и после семейной молитвы уселась за завтрак вместе с пастором.

Он тоже выглядел очень усталым, на его приятном лице читалась озабоченности. У него, конечно, не было шарма двух других Кейпелов – ни темноволосой блистательности сэра Ричарда, ни обаятельной живости Верни, и легко было понять, как это все произошло с Луизой, но пастор был добрым человеком, и Харриет чувствовала к нему огромную жалость. Она подумала, как пастор, должно быть, озадачен враждебностью, которую выказала его жена, устроив семейный скандал, и попыталась смягчить неприятность.

– Я думаю, нервы миссис Кейпел расстроены из-за погоды. Я знаю людей, которые просто заболевают в грозу.

– Я во всем виню себя, – отвечал пастор, отвергая эту мнимо-значительную пустую болтовню. – Мне следовало знать, что происходит. Вступить в переговоры с обычным преступником ради такой цели... Если бы они разрешили мне с самого начала рассказать Луизе всю историю, мы бы избежали этого позора. Но разрешение не было мне дано. Она не могла не относиться к новой жене Ричарда с крайней антипатией, во всяком случае, до тех пор, пока не научилась бы считаться с соперницей, и было просто безумием позволить ей столь неожиданно узнать правду о нем и Джулии.

Харриет издала легкий вздох удивления. Пастор поднял глаза, улыбнулся довольно печально и сказал:

– Мое дорогое дитя, не стоит притворяться со мной. Вы ведь все поняли прошлым вечером, не так ли? Я предположил это по тому, с какой старательностью вы пытались остановить ее дикие речи, когда мы возвращались домой в коляске. Но я всегда знал о подлинной природе ее привязанности к моему брату.

– Вы знали?..

– Ну да, я узнал через год после нашей свадьбы. Ее не в чем винить, она не сделала ничего плохого – до вчерашнего дня, когда ее подстегнула ужасная ревность, – и мой брат, нужно сказать, ни разу ничего не заподозрил: он такой скромный человек, в нем нет и тени заносчивости. Все это время он был сбит с толку и удручен отношением Луизы к Джулии? Сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь угадал истинную причину.

– Мистер Кейпел, – начала Харриет, не зная, как подойти к тревожившему ее вопросу, – не думаете ли вы, что ваша жена в любом случае предала бы всеобщей огласке ставшие ей известными факты, вероятно полагая, что это ее долг...

– Нет, она никогда бы этого не сделала. Она пыталась посеять семена раздора между мужем и женой, надеясь, что это и вправду приведет к разводу, но даже в этих обстоятельствах она не стала бы распространять публично никаких слухов о Джулии. У нее очень высокое чувство семейного долга и множество превосходных качеств. Я должен был больше помогать ей противостоять злу в ее ситуации. Но даже и сейчас еще не слишком поздно.

Харриет была до глубины души тронута его мягким, всепринимающим стоицизмом. Он действительно хороший человек, подумала девушка, может быть, самый лучший из трех братьев. Но, увы, они – те, в которых влюбляются женщины.

– Не хотите ли еще немного кофе, сэр?

Пастор передал ей чашку, осмотрел свою светлую, аккуратную гостиную для завтрака и сказал:

– Нам следует уехать отсюда. Мне нужно было принять это решение, как только мой брат объявил о своей помолвке с мисс Джонсон. А я сидел здесь и смотрел, как моя бедняжка Луиза становится все более несчастной и демонстрирует свой дурной характер каждому, у кого есть глаза, чтобы смотреть. Боюсь, частенько этим человеком были вы, Харриет. Мне очень жаль, что все это время вам было у нас очень неуютно.

Стараясь разубедить его, Харриет начала говорить, что это был лучший период в ее жизни, но почувствовала, что зашла слишком далеко, и поспешила сменить тему. Она спросила, что станет делать пастор, если покинет Уордли.

– Один мой старый друг недавно пригласил меня посетить Уелхэмптон. Только что освободился один из приходов Кэнонов, и я полагаю, епископ согласится рассмотреть мою кандидатуру. Там, конечно, будет поблизости дом и кое-какое подходящее общество.

– Вы знакомы с семьей епископа?

– Доктор Брасси не женат. Он выдающийся ученый и не слишком хорошо разбирается в мирских делах.

Это звучало великолепно. Луизе будет чем занять свой разум. Через полгода, не больше, она, вероятно, начнет заправлять всем в епископском дворце.

Несмотря на все эти волнения, Харриет не оставляла мысль о том, что будет, когда в гроте найдут тело Хенчмана. Сразу после завтрака она вышла из дому и отправилась к озеру. Дойдя до увеселительных садов, она увидела, что вода спала. Теперь до грота, должно быть, можно добраться.

На довольно уныло выглядевшем «деревенском мостике» кто-то ее окликнул. Это Верни пробирался по лужам. Она подбежала к нему.

– Я пришел за вами, – сказал он.

– А что тело? Его уже нашли?

– Там нет никакого тела. Ричард нашел Хенчмана и освободил его в самый разгар грозы, когда мы с вами умирали от скуки, слушая Слингсби. Он был вынужден отпустить этого бедолагу. Ведь не тащить же его в суд за вымогательство, где выплывет наружу и все остальное. Но я клянусь, в этих краях он больше не покажется – не слишком приятно лежать связанным в темноте, да и Ричард обошелся с ним не очень нежно. Представьте его ярость: негодяй, который попытался преследовать Джулию! Они так любят друг друга. Какой я был дурак, когда думал, что она может его обманывать, ведь совершенно ясно, что они во всем заодно, и так будет всегда.

– И все же я удивляюсь сэру Ричарду, – сказала Харриет. – Не думаю, что он во всем вел себя безупречно.

Верни в одно мгновение стал серьезен.

– Вы были так снисходительны к Джулии, надеюсь, вы сумеете распространить свои добрые чувства и на Ричарда. Я ожидал, что вы станете винить его за то, что он сбил ее с пути. Уверяю вас, он сам это чувствует, и чрезвычайно сильно.

– Мне нет дела до того, кто из них кого сбил с пути, – легкомысленно сказала Харриет. – Это не мое дело. Но я думаю, сэр Ричард должен был сказать вам, что он освободил Хенчмана до того, как поднялась вода, вместо того, чтобы продержать вас в неведении целую ночь и целый день. Это была беспечность с его стороны.

Верни одно мгновение смотрел на нее, а потом принялся смеяться.

– Значит, вы полагаете, что это – самое худшее его преступление? Харри, он не мог мне сказать. Он не имел никакого понятия о том, кто засунул Хенчмана в грот и почему. Ведь у нас были прямо противоположные намерения.

И он коротко рассказал ей обо всем, что узнал от Ричарда прошлым вечером.

Они гуляли по южному берегу озера. Гроза утихла, небо очистилось, стоял тихий, ясный сентябрьский день. Впрочем, довольно жаркий. Густая трава, все еще мокрая после грозы, сверкала на солнце.

– Значит, мы напрасно потратили столько усилий, – сказала Харриет.

Они остановились недалеко от маленького готического здания, называвшегося монастырем, и стояли, глядя на воду, которая вернулась в положенные ей очертания, но была еще бурной и непроницаемо темной, а берега вязкими, шоколадно-коричневого цвета. И только проплывающие мимо лебеди выглядели безукоризненно чистыми и беззаботными.

– Не напрасно, – возразил Верни. – Поначалу я тоже так думал, но это не так. Все эти неприятности открыли мне в вас много такого, чего я раньше не знал. Вы оказались такой сильной, Харри, и такой мудрой – вы все время говорили: что бы там Джулия ни совершила, она не мошенница и не обманщица. Если бы не вы, я мог бы наябедничать на нее Ричарду и навеки настроил бы его против себя. Не знаю, где бы я был без вас.

– Вы говорили мне, что я чересчур назойлива и кончу как Луиза, – не удержалась Харриет.

– Осмелюсь сказать, я всегда буду время от времени говорить вам подобные вещи. Вы же не принимаете их близко к сердцу, так ведь, моя дорогая?

Харриет молча смотрела на него, не в силах ответить.

Верни взял ее за плечи и склонился к ней. Шляпка Харриет мешала им, и она сняла ее.

Наконец, он перестал ее целовать и спросил:

– Ты ведь любишь меня, не так ли?

– Я думала, все в округе об этом знают.

– О, Харри, не надо! – воскликнул он со стоном раскаяния. – Как грешно было с моей стороны обойтись с тобой так бессердечно, воспользоваться твоей невинностью – я заслуживаю расстрела!

Он прижался лицом к ее плечу. Харриет уронила шляпку на траву и запустила пальцы в его густые каштановые волосы. Он начал говорить ей, как они будут счастливы, как он загладит прошлые ошибки, как будет заботиться о ней...

– Но до того, как произойдут все эти очаровательные вещи, мы поженимся?