Автор перевода: Ольга Г.

Редактор: Анна И.

Вычитка: Алёна Д.

Оформление: Алёна Д.

Обложка: Ирина Б.

Перевод группы: https://vk.com/lovelit

Аннотация

У всех, кто окружал Фиби Феррис, была своя правда. Её мать Мэг, бывшая рок-звезда, профессионально уходила от вопросов и рассказывала только то, чем всё закончилось: про спокойную жизнь после славы, хорошо известную Фиби. Её сестра Лу́на, бруклинская фанатка инди-рока, продвигала свою суровую правду о её личном становлении, избирательно опуская факты, которые не устраивали девушку. А отец Фиби — Кирен, сооснователь любимой группы матери, вообще ничего не говорил с тех пор, как перестал звонить три года назад.

Но Фиби, поэтесса, подававшая надежды и находившаяся в поиске собственной индивидуальности, устала от полуправды и туманных объяснений. Навещая Лу́ну в Нью-Йорке, девушка собиралась выяснить, каким же образом она вписывалась в эту семью выдумщиков и, может, даже сочинить собственную сказку о музыканте, которую втайне писала вот уже несколько месяцев. Рассказанное, в чередующихся главах, первое приключение Фиби, переживало расцвет, тогда как история любви Мэг и Кирен подходила к своему финалу, оставляя после себя лишь затёртую драгоценную жемчужину правды о прошлом её семьи и давая Фиби возможность совершить прыжок в собственное неизвестное будущее.

Глава 1

Все мамины секреты, поведанные мне однажды, оказались лишь вывернутыми наизнанку историями.

Одним тёмным вечером мы с мамой сидели в нашем саду. Я видела на ясном небе над головой ленивый зигзаг Кассиопеи и представляла, как звезды начнут сами собой трескаться до тех пор, пока не взорвутся. Я зевнула, и хотя очень хотела есть, в моей голове было множество мыслей о том, как высоко в космосе от созвездия останется дьявольски черная дыра, которая будет ненасытной.

Я не стала рассказывать об этом матери, но отметила вслух, что её рассказ подозрительно напоминал слова папиной песни. Было понятно, что мама поняла, о какой именно композиции шла речь: «Я узнал в твоём секрете всё то, что слышал от тебя в те годы, месяцы, недели, когда ты была для меня родной».

Мама улыбнулась и пожала плечами.

– Ну, да, это же я написала те строчки, – она запрокинула голову назад, посмотрела на черное, как смоль, и усыпанное звездами небо и, как обычно, больше ничего к этому не добавила. Эта история всегда была вывернута шиворот-навыворот и задом наперёд.

Поэтому в ту ночь я сама отправилась на поиски её разгадки, как это часто случалось прежде, пробираясь вниз по лестнице, как только мама легла спать. Когда я дошла до её шкафа с компакт-дисками и встала в жёлтый, освещаемый уличным фонарём, круг, то провела пальцем по ребристым краям дисков, пока не увидела его имя – Кирен Феррис – и название его первого сольного альбома «Небеса», вышедшего, когда мне было три года. Я вынула глянцевый вкладыш из коробки и нашла в списке песню под названием «История с секретом». Имена K. Феррис и М. Феррис стояли рядом в скобках после названия. Через год после их расставания. В нескольких десятках песен, и много где ещё, они останутся вместе навсегда.

Через три часа я полечу в Нью-Йорк, к сестре Лу́не, но сейчас я была на кухне и всеми способами старалась застегнуть свой чемодан. Стоял август, и в комнате была страшная жара. Я легла плашмя на чемодан и изо всех сил потянула молнию, но его края всё равно не хотели смыкаться. Припав лицом к жесткой ткани, я глубоко вздохнула. Было так душно, что мне казалось, будто вся вода из моего организма медленно испарялась в воздухе. Капельки пота стекали по влажному лбу на деревянный пол.

Оставаясь в том же положении, я вынула телефон и написала сообщение – слова песни, только что пришедшей в голову: «Не туда светил солнца луч, заплутал слабым проблеском в небе». Я быстро глянула на экран с текстом и нажала «отправить».

И в тот же момент в окне возникло мамино лицо, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности.

– Уже готова? – спросила мама. И из-за москитной сетки она выглядела размытым бледным овалом с массой тёмных волос сверху. С тех пор, как я купила билет на самолёт, женщина стала немного нервной, хотя, конечно, сама этого не признавала. Зато она вычистила каждый дюйм нашего дома, а этим утром объявила войну сорнякам и провела в саду несколько часов, выдергивая росичку и обезглавливая одуванчики. За её плечами я видела войско повергнутых врагов в печальной куче у дороги. Моя мать не просто занималась прополкой, а обязательно вела с сорняками диалоги, да так, чтобы и мне слышно было за завтраком. Основной их смысл таков: «Сейчас я возьмусь за тебя, слышишь меня, сорняк?» И так далее, и тому подобное на протяжении всего того времени, пока я ела овсянку.

– Эм, ага, почти, – я села, а затем легонько подпрыгнула на маленьком темно-зеленом чемодане с немного запачканными углами и, наконец, умудрилась застегнуть его молнию. Раньше он принадлежал Лу́не, а сейчас так распух, что вот-вот мог лопнуть. Мне было нелегко решить, что брать с собой, потому что я не могла знать наверняка, какую Лу́ну застану, когда приеду. Будет ли она аки медовый сиропчик, который ежесекундно источал любовь и доброту, или аки спящий вулкан, где-то внутри которого кипела вся её энергия и остатки злости. Сестра постоянно менялась, перевоплощалась, и я хотела быть во всеоружии.

Последний раз она приезжала домой в апреле, на время осенних каникул и именно тогда сказала маме, что не собиралась возвращаться в университет. «Не сейчас», – сказала Лу́на, – «когда-нибудь потом». Этой осенью, прямо с сентября, она бы лучше покаталась по Западному побережью со своей группой.

– Они не против дать мне академ, – сказала сестра. – Я ходила в деканат и всё такое, – девушка смотрела в окно, а не на маму. Прямо у дома буйно цвело дерево магнолии, прижавшись своими длинными кремовыми лепестками к стеклу. – У меня останется стипендия.

Мама ничего не сказала, но нахмурила лоб и плотно сжала губы.

Лу́на глубоко вздохнула и сказала:

– Я думала, ты поймёшь. Ты тоже ушла из колледжа до его окончания, а потом вернулась.

Сидя на диване напротив неё, я не понимала, как сестра могла рассчитывать на мамино понимание. Наша мать даже не рассказывала нам о том времени в группе «Shelter». Как вообще можно было предполагать, что она будет поддерживать Луну в решении бросить учёбу и пойти по её стопам?

– Я должна сделать это сейчас, – продолжила сестра. – Другой возможности у меня не будет.

Я ожидала, что мама скажет ей «нет», но та лишь глубоко вздыхала.

– Хорошо, – ответила она, после чего отправилась в гараж, где принялась за работу над десятифутовой скульптурой с острыми краями, которую около месяца спустя продала игроку «Баффало Сэйбрз». Он установил её напротив въезда в своё имение в Сполдинг Лейк, где та игриво сверкала в солнечном свете элитного жилого квартала. Позднее, я в шутку сказала Бэну, что скульптура была выкована в порыве гнева.

– Хоккеистам нужна такая энергетика, – сказал Бэн, соглашаясь с моими словами. – Они всё время бьются головами.

– То есть, ты хочешь сказать, что мне следует радоваться тому, что свой гнев мама вымещает на творчестве, а не на чём-то ещё?

Он кивнул.

– Хотела удостовериться, – сказала я.

Моя мама всё так же стояла у окна и смотрела на меня. Она опустила локти на подоконник, и я могла видеть, как мать изображала своё «обеспокоенное материнское» лицо.

– Нечего тут смотреть, – произнесла я. – У меня просто небольшие технические сложности. Всё нормально.

Мама снова нырнула вниз, вне сомнений, чтобы выискать негодницу амброзию, которая втиснулась между гортензий. Так могло продолжаться весь день. Похоже, женщина не ощущала жару. Мэг Феррис – художник по металлу, и не было никого счастливее неё с паяльной лампой в руке, когда синее пламя устремлялось в цель, подобно падающей звезде. Джейк, её приятель по художественному отделению, называл маму богиней ковки, что также было связано с характером женщины. Как и с нравом Луны. Медленный прожиг приводил к куда большему извержению. Как в металлообработке. Мама работала в студии, которую сама построила в нашем гараже, и я старалась держаться от этого места подальше.

Моя собака, Дасти (естественно, Спрингфилд) выхлебала всю воду из своей серебряной миски, и я подошла ближе, чтобы подлить ещё. Вернув посуду на пол, я выглянула в окно, которое не закрывалось до конца из-за влажности. Дорожки во дворе лет сто никто не красил, и это было одной из многих прелестей дома в викторианском стиле. Мы с Луной родились в Нью-Йорке. Там, в районе Уэст-Виллидж, в небольшой квартире, заваленной записями, гитарами и музыкальной аппаратурой, жили мои родители. Мне было почти два года, когда они расстались, и мама забрала нас в Баффало, к моим бабушке и дедушке, откуда сама была родом. Она купила наш дом в полуразрушенном состоянии и восстановила его. Мамины родители помогали ровно столько, сколько женщина им позволила, возложив на себя почти всю работу. Это я к тому, почему у нас такое окно.

Если бы сейчас вы увидели мою маму, которая ковырялась в садовых грядках в своём фиолетовом сарафане, немного грязная, с волосами в разваливающемся пучке и с босыми ногами, то вы бы ни за что не поняли, кем была эта женщина. Что двадцать лет назад моя мать была первой девушкой на луне.

Знаю, звучит глупо, но это не то, что вы подумали. Всё обошлось без надутого белого костюма космонавта, без неба со звездами, которое было больше похоже на раскрывшуюся в темноте жеоду (прим.пер.: жеода – геологическое образование, замкнутая полость в осадочных или некоторых вулканических породах). Маме не пришлось стоять, по щиколотку в пыли, на краю пустого лунного моря и смотреть оттуда на вращающийся драгоценный шар нашей планеты. Всё было проще, символичнее, по земному. Впрочем, как я уже говорила, она не расскажет об этом: ни о луне, ни о музыке, ни о чём другом, что ещё было до того, как родилась моя сестра.