Упираюсь ладонями в кровать, подаюсь ему навстречу, ускоряясь.

— Хулиганка, — шепчет Клим, перехватывая мои руки и заводя их за спину. Падаю щекой на простынь и тихо скулю от еще более острого проникновения. И меня распирает от чувства наполненности. — Непослушная маленькая хулиганка.

Мягкий шелк касается запястьев. Галстук? Серьезно?

— Что, малышка? Игра пошла не по плану? — стягивает узлом руки за спиной. И я взрываюсь мощным оргазмом. Разлетаюсь на части с громким криком. И на излете сознания ощущаю, как горячая струя бьет внутри меня, запечатывая наше удовольствие.

Глава 18

— Остановка сердца! Отойти от стола!

Вынимаю руки из тела сержанта, скрещиваю и отступаю на шаг. Реаниматолог Денис прикладывает дефибриллятор к груди пациента, бьет точным разрядом. Тело выгибается и опадает на операционный стол. Линия на мониторе по-прежнему прямая.

— Триста! — командует. Еще один разряд. Ничего не меняется. Проклятье!

Растираю лицо, наплевав на чужую кровь на руках. Только не сегодня. Но старухе с косой наплевать на мои просьбы. Сегодня она забирает свое. И я хрипло фиксирую время смерти.

Выхожу из операционной, на ходу стягивая перчатки, халат. К черту все! Устал. В кабинете тихо. Падаю на диван, прикрываю глаза. И выпадаю из реальности. Сон — лучшее лекарство. Особенно, когда в этом сне моя Незабудка смеется счастливо, закручиваясь в своем чемпионском фуэте. Побить рекорд? Запросто! Это же Незабудка. Упрямая малышка, точно знающая, чего хочет от этой жизни. Всегда знала. И я улыбаюсь ей во сне, ловлю и прижимаю к себе, вдыхая нежный аромат…

Не ее аромат. Прихожу в себя от нежных поглаживаний плечей и запаха лимона с примесью медикаментов. Оля. Надо взять за правило запирать дверь. Сбрасываю с плеч умелые женские руки вместе с запахом. Поднимаюсь с дивана и смотрю на застывшую в изумлении женщину. Ладная фигура обтянута белым халатом с провокационно расстегнутыми двумя пуговками. Светлые волосы крупными локонами падают на плечи, высокую грудь, вздымающуюся и опускающуюся в вырезе халата. Ухмыляюсь. Да, Оля никогда не теряла времени даром и, несмотря на ее требования чего-то большего, она всегда была готова потрахаться. Всегда и везде. Но сейчас, когда дома меня ждет моя Незабудка, Оля не имеет значения. Ничто и никто не имеет значения.

— Неужели новость о моей женитьбе обошла тебя стороной? — прячу руки в карманы медицинских брюк. Смотрю на красивую женщину, которая несколько лет скрашивала мое одиночество, и ничего не чувствую. Даже банального желания.

— Это же всего лишь фарс, — пожимает плечами Ольга, медленно обходя диван. Уверенная в своей правоте. А мне казалось, мы все обсудили еще в тот самый вечер, когда Незабудка вновь ворвалась в мою жизнь запахом полевых цветов и чистой похоти. Только она могла пахнуть так невинно и порочно. Убойный коктейль. И никакого алкоголя не надо. Она сама — сплошной абсент в чистом виде. Крепкая горечь с тонким лимонным послевкусием.

Улыбаюсь собственным мыслям. Да, Чехов, совсем с катушек слетел. Как пацан, ей-богу, в конфетно-букетный период. Осталось только серенаду сочинить. Вот только я и пацаном ничего подобного не чувствовал, как сейчас. Остро, на грани. Каждый день словно по лезвию хожу. И это хоть и больно, но в кайф. И ничего другого не хочется. Ни семейного уюта, ни тихого счастья. Ничего без нее. А с ней — хоть в рай, хоть в клетку к голодным тиграм.

— Это не фарс, Оль, — качаю головой, едва она приближается еще на шаг. Ольга понимает сразу, останавливается, словно в стену врезается. — Я люблю свою жену и намерен прожить с ней долгую и счастливую жизнь.

— Даже так? — похоже, мое заявление ее обескураживает. Она отступает на шаг и садится на диван. Ровная спина, руки сложены на коленях. Просто чертова отличница. И это неожиданно злит, как и ее намерение продолжить разговор.

— Я думал, ты все поняла в нашу последнюю встречу, — пожимаю плечом. — Если не поняла, то повторяю: между нами все, Оля. Теперь у нас разные пути. А обсуждать свою женщину с тобой я не намерен. Так что… — подхожу к двери, отпираю ее (вот это меня вырубило, что даже не услышал, как Ольга ее заперла!) и распахиваю, молча предлагая ей уйти. Уйти достойно, без слез, истерик и никому не нужных скандалов.

Ольга не спешит, словно дает мне возможность рассмотреть то, от чего отказываюсь. Рассмотреть и передумать. Но меня не впечатляет. Когда-то я повелся на красивое тело и не глупую, все понимающую, как мне тогда казалось, женщину. Женщину, которая, пусть ненадолго, но помогала забыть о той, что снилась каждую ночь.

— А твоя жена в курсе, с кем ей придется тебя делить, Чехов? — спрашивает, припирая меня своей «четверкой», Прижимается так тесно намеренно, чтобы ощутить то, чего нет.

И да, я понимаю, о чем она. О кладбище и могиле. Тот раз, когда она узнала о Незабудке и катастрофе. Проследила за мной, когда я стал меньше уделять ей внимания. Когда работа взяла в оборот и я пропадал в командировках где-то на краю мира. Когда накрывало не по-детски и единственным спасением было свалить в жаркую Африку, погрузиться в чужую боль, чтобы не чувствовать своей. Говорят, время лечит. Полная чушь. Нихрена оно не лечит. И ничего не меняет.

Хотя в моем случае — оно изменило многое. И вернуло самое главное.

— Ты никогда ни с кем меня не делила, Оля, потому что я никогда не был твоим, — ставлю жирную точку не только в разговоре, но и в наших отношениях.

Но дрянное предчувствие не оставляет, даже когда Ольга, поджав губы и, не растеряв достоинства, молча уходит. Оно зудит в висках, сверлит затылок.

Чтобы хоть как-то отвлечься, набираю Незабудку. Просто услышать ее нежный голос, пропустить его по венам, как самый действенный анестетик. Просто убедиться, что причина моего муторного состояния — не она.

Но едва я беру телефон, как в мой кабинет вваливается взъерошенный и какой-то потрепанный Кот. Одетый явно наспех, нервными движениями поправляющий то и дело съезжающие на кончик носа очки. Пока не срывает их и не швыряет на стол. Плюхается на диван и зависает в одной точке. Поднимаюсь из-за стола, запираю дверь на ключ и, подперев ту плечом, скрещиваю на груди руки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— И тебе добрый день, мой друг, — протягиваю с ухмылкой, выбивая друга из оцепенения. Тот, мазнув по мне нечитаемым взглядом, снова утыкается в одну точку на стене напротив. Так, это уже не к добру. Таким профессора Котова, всегда собранного и знающего на все ответы, я вижу впервые в жизни. Даже когда он сына хоронил — не выглядел так неопрятно. Собранный, холодный. Таким и сдохнуть пытался. А сейчас — даже не объяснить. Так пацаны мои выглядят, те, кого с того света приходилось вытаскивать: истекают кровью и не верят, что это про них. А потом не верят, что живы. Или как те. что после травм позвоночника делают первые шаги. С душой нараспашку, пусть растерянной где-то в пути, но чистой и открытой. И сейчас мой друг, которому я наливаю в стакан припрятанный в ящике стола коньяк, выглядит именно так.

Он принимает из моих рук стакан, осушивает залпом. Молча, не сводя взгляда с точки на стене напротив. Следом еще один. И только после третьего рвано выдыхает, растирает ладонью лицо и как-то вдруг сникает.

— Ни один смертный не способен хранить секрет. Если молчат его губы, говорят кончики пальцев; предательство сочится из него сквозь каждую пору, — выдает на одном дыхании.

— О, узнаю старину Фрейда, — хмыкаю, отставляя стакан. — И старого друга, — хлопаю того по плечу. — А теперь выкладывай, что стряслось в твоей гениальной голове?

— Она меня обманула, — ухмыляется. — Обвела вокруг пальца, а я повелся. Просмотрел. Принял ее игру за чистую монету.

Откидываюсь на спинку дивана, позволяя другу выговориться. Сегодня я благодарный слушатель, потому что на разговоры не осталось никаких сил. Только острое желание рвануть домой, где меня ждет моя Незабудка. И фантазия услужливо подкидывает образ хрупкой брюнетки в домашнем платье и белых носках, неизменно встречающей меня в любое время суток. А после нашей брачной ночи две недели назад эти встречи стали особенно жаркими. Как и ее наряды: от прозрачных пеньюаров до кружевного безобразия из лоскутков и ленточек. И только носки оставались бессменным атрибутом. И эти ее носки заводили похлеще ее нарядов. Любить ее в этих носках — просто чумовое наслаждение.

— Ну и кто из нас еще фетишист, — смеется моя несносная девчонка, щеголяя передо мной в одних носках сегодня утром.

А у меня крышу рвало от вида белоснежных носочков на ее маленьких ступнях. И член в штанах моментально принимал боевую готовность.

— Это называется тиклинг, моя маленькая извращенка, — говорю, поймав ее в плен своих рук. Трусь членом о ее упругую попку. Наслаждаясь ее мгновенным откликом и тихим стоном. — Когда кончаешь от щекотки, — и кончиками пальцев по выпуклым ребрам, ниже, кружа в ямке пупка и ныряя между бедер.

— Уммм, — раздвинув ноги, впуская мои пальцы в свой горячий плен. — А как называется желание кончить от моих ножек в носочках? — и снова стон в ответ на мое поглаживание чувствительной точки внутри нее.

— Это называется: секс без тормозов, малышка, — шепчу ей на ушко, языком оглаживая мочку, оставляю влажный след на шее, чуть прикусываю плечо. Отстраняюсь, легко дуя туда, где влажно и белеет след от моих зубов. И ловлю ее оргазм кончиками пальцев…

Выплываю в реальность, когда мне на колени ложится тонкая тетрадь в кожаном переплете.

Смотрю на друга, выгнув бровь. Не нужно озвучивать вопрос, чтобы Кот ответил.

— Кира не внушаема, — заявляет мой всезнающий друг с видом смертника на электрическом стуле. — Мы нашли записи Вики. Она не могла поставить Кире блок, потому что твоя жена не поддается гипнозу.