Заходит человечек в штатском и разводит руками, как пришедший под утро супруг:

– Извините, товарищ. Ошибочка получилась.

«Товарищ…»

Мне вдруг становится смешно. Я бы и впрямь расхохотался, если б не резанувшая боль в спине.

29

Последние несколько дней я лежу на диване, тупо уставившись в потолок. Виктор Степаныч прощупал меня всего и заверил, что переломов нет, сотрясения тоже. Повезло.

– Надо бы сдать анализы, – добавил он. – Все-таки по почкам били, гады.

– Ладно, как-нибудь.

– Ты отлежись недельку, – велит Степаныч. – Больничный не бери. Что деньги терять? Свои люди – разберемся. С каждым может случиться, не приведи господи…

– Это точно, – удрученно кивает Анатолий.

«С каждым…»

Именно эта фраза долбит в мозги, заставляя их ворочаться больше и сильнее, чем обычно. То же самое сказал Кирилл, когда мы вышли на улицу.

«С каждым…»

Я помню, как солнечный свет ударил в лицо, и я зажмурился, словно не видел его целую вечность. Помню, как меня стал бить озноб, будто, как в детской сказке, апрель уступил место суровому январю. Помню, я был готов, рыдая, упасть и целовать вонючий асфальт… Я чувствовал себя освобожденным из плена. Мне хотелось бежать стремглав подальше от этого страшного места и от спасителя Кирилла с виноватым выражением глаз, видеть которое у него мне доводилось нечасто. Но я позволил запихнуть себя в черную «ауди» и отвезти домой, лишь заметив дорогой:

– Так вот, значит, какая у тебя работа.

– Нет, – хмуро ответил Кирилл. – У них своя, у меня своя. Не будь ребенком. Досадное недоразумение. С каждым может случиться.

– Ну и кто следующий?

– Что ты от меня хочешь? – Неожиданно его голос дрогнул. – Я не могу ничего изменить.

30

Отчего-то в ту секунду что-то оборвалось внутри меня. Что-то очень хрупкое и важное, с превеликим старанием возрожденное и взлелеянное после моего возвращения оттуда…

Мы все под колпаком. И незримые пастухи ведут нас, как овец на заклание, в вечный бой, который в любой момент может стать последним для каждого…

Как бы я хотел повидать Огурца! Быть может, он сумел бы угомонить гудящий рой в моей голове. Он всегда умел найти подходящие слова. Наверно, станет хорошим писателем. Настоящим… Если только…

Нет, с ним все будет в порядке. Он вернется. Огурец всегда возвращается. Последний романтик, неисправимый мечтатель, философ… И настоящий друг. Последний…

Вера говорит, что у меня просто депрессия, вызванная перенесенным шоком. Что это скоро пройдет. Что скоро настанет лето и принесет с собой много солнца, тепла и радости. А все плохое забудется, как дурной сон.

Включаю телевизор. Сразу попадаю на «Вести»: обстановка на Северном Кавказе находится под полным контролем федеральных сил…

Кто сказал, что по-прежнему уже не будет?

Снова понеслись прокладки. Супертонкие, с крылышками. Улетают в далекие края… Боже, что за чушь лезет в голову.

Легкий шорох в углу. Это скребется в клетке, шебуршит сеном Дунька. Я подхожу, извлекаю животное из плена, вновь ложусь на диван, посадив зверюшку себе на живот. Маленький невесомый комочек шерсти. Глажу ее теплую спинку. Она тотчас начинает вертеться, посвистывать и обнюхивать мои пальцы, выпрашивая яблоко или морковку.

– Славная ты… – Я вглядываюсь в забавную усатую мордашку. – Знаешь, мы с тобой похожи. Оба сидим в клетках, и в любой момент может прийти большой и сильный хозяин. Только ты счастливее меня. Потому что не понимаешь этого. Знаешь, тот старик был прав: думать – это слишком тяжело. И страшно…

– Б-р-р, – соглашается Дуня.

Я иду на кухню, отрезаю ей добрую половину яблока, которую она тотчас утягивает в картонный домик.

В приоткрытую для проветривания форточку серым слизнем медленно заползает удушливый сумрак. Я захлопываю форточку, выхожу наружу и бреду куда глаза глядят…

31

Улица пустынна. Только впереди двое – парень и девушка. Внезапно парень взмахивает рукой. Девушка отскакивает, защищая лицо от возможного удара. Но парень лишь отталкивает ее и кричит:

– Да что ты знаешь?! Что вы все понимаете?! Вы же ни черта в этом не смыслите! Там люди гибнут, пока вы тут языками мелете! Так что заткнись! Убирайся!

Девушка делает шаг в сторону и что-то говорит, явно пытаясь урезонить спутника, но тот лишь распаляется и рявкает:

– Говорю, пошла вон!

Голова девушки жалко поникла, плечи дрогнули. Она послушно побрела вперед. Парень остался на месте. Услыхав мои шаги, вскинулся рывком, словно от резкого окрика. Я на всякий пожарный притормозил. Только общения с психопатом мне сейчас и недостает для полного кайфа.

– Закурить не найдется? – спрашивает он глухо.

В его облике что-то неуловимо узнаваемое заставило меня остановиться и, порывшись в кармане, достать початую «Приму» и подаренную Верой зажигалку.

– Спасибо, друг. Хреновая нынче весна.

Он закуривает, старательно защищая робкое пламя от ветра, которого сейчас нет в помине, судорожно озираясь, будто боится привлечь «на огонек» невидимого снайпера…

Стоп.

Я всматриваюсь в его лицо, словно пытаюсь угадать знакомые черты. Нет, мы не встречались. Но все же…

– Давно оттуда?

– Месяц, – отвечает он хрипло и тут же вздрагивает, прострелив меня подозрительным взглядом.

– Я в ноябре вернулся.

– Вот черт. – Он притопывает ногой, губы дергаются в подобии улыбки. Виктор Степаныч назвал бы его неврастеником. Неужели я выглядел так же?

– И как там сейчас?

– На букву «X». Не подумай, что хорошо.

– При мне говорили, что пара месяцев – и конец. – Я внутренне содрогаюсь от правды, о которой догадывался, но упрямо гнал от себя как дурные воспоминания.

– Конец… Кому? – Он истерично хихикает. Внезапно лицо искажает гримаса ярости. – Кого ты слушаешь, мать твою? Кому ты веришь?! Вот моя дура, – он кивает в сторону женской фигурки, замершей шагах в двадцати от нас, – тоже перед «ящиком» уши развесит: «Ах, президент обещает все закончить к Новому году…» К какому только году, е…? – Он прикрывает глаза. Слова сочатся сквозь закушенные губы. – Нас двадцать пять было. Шли через ущелье. До нас зачищали раза три. Мол, все в порядке. Чуть ли не гулять можно… Дерьмо! – вдруг выкрикивает он, выплевывая сигаретный дым мне в лицо. – В «подкову» нас взяли. Пять минут поливали, всего пять минут! Трое нас уцелело… Трое! – Его губы судорожно затряслись.

– Я знаю.:.

– Что ты знаешь, мать твою? Что все мы вообще знаем…

Он швыряет окурок, яростно вдавливает его в землю, словно этот бычок – виновник наших бед. Сплевывает. Смотрит мне в лицо, словно чего-то ждет. Наши взгляды пересеклись, и в ту секунду я вдруг ощутил себя где-то вне времени и пространства, услыхал холодный хлесткий звук автоматных очередей, пробивающих хрупкие стекла на циферблатах чьих-то жизней.

Женская фигурка медленно приблизилась шагов на десять.

– Подружка моя, – встрепенулся мой случайный знакомый, возвращая меня на пустынную ночную улицу города-спрута, огромного и спокойного, как танк, разноцветными глазами окон мирно и удивленно взирающего на неприкаянных путников, которым отчего-то не сидится в своих теплых жилищах.

– Ждала?

– Ждала. – Он снова вздыхает, но уже иначе, с горьким смешком, затерявшимся в темноте. – Вообще-то она нормальная. Добрая. Просто верит всему, что в газетах пишут да по «ящику» балаболят. Прямо как маленькая. Иной раз как начнет новости какие пересказывать, у меня такое зло! Дал бы в лоб. Я говорю: «Лучше сериалы смотри. А в политику не лезь. Все равно своими бабьими мозгами не смыслишь ни фига…» Она молчит. Раньше бы разбухтелась, мол, сами вы, мужики, оборзели… А щас молчит. И смотрит так… жалостно. Ненавижу этот взгляд. Что я, больной? Калека? Другие вон вообще не вернулись, а я целехонек. Что меня жалеть?

– Жалеет – значит, любит, – произношу до пошлости избитую, но ужасно уместную фразу. – Разве ты ее не будешь жалеть, если, не дай бог, что случится? Даже самое пустячное, вроде аппендицита?

Мой полночный попутчик озадаченно уставился на меня. Ему это, видимо, в голову не приходило. Мне тоже, покуда не повидал множество ужасных, нелепых, бессмысленных смертей не там, а здесь, в самые спокойные, тишайшие, аж до безветрия, дни. Он слегка подается мне навстречу и спрашивает шепотом, будто кто-то может нас подслушать:

– Тебе удалось… забыть? Все, что там было?

– Нет. Но может быть, и не нужно забывать? Один старый мудрый человек сказал мне однажды, что все беды от плохой памяти…

– А он не научил тебя, как жить дальше?

Я молча качаю головой. Мы стоим друг перед другом, словно заговорщики, но смысл нашего заговора уцелеть здесь.

«И вечный бой…»

Он тоже знает об этрм. Я читаю в его глазах. Мы все-таки существуем, поколение «нет». Нас даже прибывает. И если война будет продолжаться, скоро мы заполоним планету…

– Ладно, – говорю, – будь здоров.

– Тебе того же.

Я делаю шаг в сторону и вдруг, поддавшись порыву внезапно захлестнувшего отчаяния, кивая в сторону одинокого женского силуэта, выкрикиваю:

– Держись за нее! Это единственное настоящее, за что нужно держаться! Остальное – дерьмо, слышишь! Дерьмо, – шепчу я под ноги, и мне вторит эхо моих шагов.

Пройдя немного, я все же зачем-то оглядываюсь. Девушка вернулась, взяла своего спутника под руку, и они медленно побрели дальше по пустынной улице меж кряжистых тополей. Что-то капнуло мне на нос. Я раскрыл ладонь навстречу сумрачному небу. Робко начинался первый весенний дождь.

32

Виктор Степаныч и Анатолий встречают меня как генерала, разве «Ура!» не кричат. Приятно, черт возьми. Рассказывают последние сплетни: кто, где, когда и с кем.