– Ее высочество очень чуткая женщина, – сказал он хриплым, едва слышным голосом. – Господа, я должен попросить!..

На его слова не обратили внимания.

– Все это уже было! – воскликнул кто-то, только что сбивший короля.

Генерал еще раз вступился за так строго осуждаемую девушку и попытался доказать, что это недостойная сплетня, но посреди речи голос опять изменил ему, он откашлялся, вытер вспотевшее темно-красное лицо, сердито выпил свое пиво и вышел из этого гнезда злословия.

«Невероятно! Невероятно!» – бормотал он про себя. Встретив двух тихо беседующих молодых девушек, он подумал: «Готов поспорить, и они говорят о скандале, эти незрелые головки, которые еще ни о чем не могут судить».

И добрый старик долго без остановки бранил сплетников и шептунов…

Да, подобно летнему ветерку, порхающему с дерева на дерево, летали пересуды от одного к другому, даже прислуга говорила о скандале. Одна старушка написала милостивой фрейлейн Герольд, чтобы та попросила герцога избавить ее сына от воинской повинности, потому что ее просьба будет, конечно же, исполнена…

С самого утра в замке было оживленно.

Маленькая горничная, явившаяся по звонку в комнату Клодины, принесла ей несколько писем.

– Известно ли уже, как здоровье ее высочества? – спросила Клодина.

– О, прекрасно! Ее высочество отлично почивали и собираются в одиннадцать часов поднести подарки наследному принцу в красном салоне.

– Слава Богу!

Клодина послала девушку к горничной герцогини узнать дальнейшие распоряжения.

Одевшись, она распечатала письма. Одно было от Беаты, обещавшей позаботиться о маленькой Эльзе и взять ее с собой на детский праздник.

«Я еду с двумя племянницами на придворный бал – как важно это звучит и как смешно в действительности! Червячки! – писала она. – Дай Бог, чтобы ее высочеству стало лучше! Лотарь со светлейшими только что получил приглашение на обед. Я хотела бы, Клодина, чтобы он выяснил все поскорее. Эта долгая проволочка непонятна мне, ведь вообще он человек решительный. Может быть, теперь, когда старая принцесса собирается уезжать? Ах, Клодина, не такой я представляла себе свою невестку! До свидания!»

Клодина грустно отложила письмо и машинально распечатала второе. Какая неумелая рука и какая странная мысль! Клодина улыбнулась: к ней обращались, чтобы она попросила герцога избавить сына бедной матери от воинской повинности. Вдруг она побледнела как мел. Боже, что это значит, как могла прийти в голову старушке мысль о ней? Такого рода письма обыкновенно присылались герцогине.

Она гордо откинула красивую голову. Странные фантазии приходят на ум подобным людям! Клодина решила показать письмо герцогине: оно должно было ее рассмешить! Однако у девушки осталось неприятное чувство, глупое письмо болезненно укололо ее. Почему не звали ее к герцогине? В это время постучали в дверь, и показалось доброе лицо Катценштейн.

– Можно? – спросила она и подошла к Клодине. – Ее высочество проснулась такой веселой и захотела сама убрать стол с подарками. Она завтракала в постели и запретила будить вас, дорогая Клодина, чтобы вы могли выспаться. Горничная должна была подать ей красное шелковое платье, отделанное кремовыми кружевами, и вдруг…

– Ее высочеству хуже? – испуганно перебила Клодина и пошла к двери.

– Погодите, милое дитя, я должна досказать вам… И вдруг герцогиня получила письмо, я разрезала конверт и вышла за чем-то на минутку. Внезапно слышу из соседней комнаты странный звук, похожий на рыдание; когда я вошла, герцогиня лежала с закрытыми глазами. Я захлопотала, а она с трудом проговорила: «Уйдите, милая, я хочу остаться одна». Я против воли вышла, но потом в испуге хотела снова войти, однако герцогиня заперла дверь, чего прежде никогда не случалось. Его высочество посылал два раза доложить о себе, наследный принц сгорает от нетерпения, в саду стоит оркестр и ждет знака к началу серенады, а в комнате герцогини не слышно ни звука.

– Боже, не получила ли она дурных известий от сестры?

Старая фрейлина пожала плечами:

– Кто может знать.

– Пойдемте, милая фрау Катценштейн, ее высочество еще вчера была возбужденной и странной.

Молодая девушка с озабоченным лицом остановилась перед дверью спальни герцогини и прислушалась. Там было тихо.

– Элиза, – со страхом позвала она. В комнате ее зов был услышан. Герцогиня, стоявшая на коленях перед своей постелью, подняла голову; ее застывшие глаза посмотрели в сторону двери, и губы сжались крепче. В руках ее была маленькая записка. Сомнения и страх прошли, вместе с уверенностью явилось и спокойствие, но спокойствие ужасное, оцепеняющее, и с ним вернулась гордость принцессы крови, сильной, всем управляющей, всем владеющей. Никто не должен был заподозрить, как она несчастна.

Только бы иметь немного времени, хотя бы один час, чтобы успокоить, унять смертельно уставшее сердце. И этого не могли дать ей…

– Элиза, – послышалось снова. – Ради бога, я умираю от страха!

Герцогиня быстро встала. Сделала шаг к двери, с отчаянием прижав руки к вискам. Потом пошла и отворила двери.

– Что вам… Что тебе надо? – холодно спросила она. Клодина вошла и увидела выпрямившуюся фигуру с неподвижным лицом и горящими глазами.

– Элиза, – тихо спросила Клодина, – что с тобой? Ты заболела?

– Нет. Позови горничную!

– Не борись с этим, Элиза, ложись. У тебя лихорадочный вид, ты нездорова, – с трудом проговорила Клодина, увидев ужасную перемену в герцогине.

– Позови горничную и принеси мне свечу.

Клодина молча исполнила приказание. Герцогиня подержала над огнем бумагу и бросила ее на пол только тогда, когда огонь заиграл вокруг ее пальцев, потом растоптала остатки ногами.

– Так! – сказала она, положив руку на грудь и глубоко вздохнув. Лицо ее при этом передернулось, как от сильной боли.

Она велела одеть себя в темное платье. Лицо с двумя красными пятнами под глазами казалось еще желтее на фоне простого лилового платья. Она позволила делать с собой все, что было нужно, но когда горничная воткнула ей в волосы желтую розу, сорвала ее и с раздражением бросила на пол.

– Розы! – с непередаваемым выражением произнесла она и остановилась в глубокой задумчивости перед зеркалом.

Клодина с озабоченным лицом стояла позади нее.

Герцогиня засмеялась.

– Знаешь ли ты поговорку: «Понять – значит простить»? – и, не дожидаясь ответа, сказала горничной: – Доложите герцогу, что я готова.

Она кивнула Клодине и пошла с ней через будуар в красную гостиную. Роскошно убранная комната была полна цветов; в стороне на столе были разложены подарки и среди них – великолепное ружье. Посреди стола стоял портрет герцогини в дорогой рамке. Она взяла его дрожащими руками и посмотрела как на нечто чуждое и незнакомое ей.

– Обворожительно похожий портрет, – сказала фон Катценштейн. – Ваше высочество выглядит на нем такой свежей и счастливой!

– Очень плохой портрет, – жестко возразила герцогиня. – Унесите его, он лжив, я совсем не такая…

Выходя, Катценштейн взглянула на Клодину глазами, полными отчаяния. В это мгновение лакей отворил дверь и в комнату вошел наследный принц в сопровождении герцога, который держал на руках младшего сына и вел за руку второго. Мальчик хотел радостно броситься к матери, но удивленно остановился, так же как и его отец, и оба с изумлением посмотрели на женскую фигуру в почти монашеском платье, холодно и неподвижно стоявшую у стола.

Герцогиня посмотрела мужу в глаза, словно хотела проникнуть в самую глубину его души. Внизу зазвучала серенада. Торжественные звуки хвалебного гимна ворвались в окно. На мгновение показалось, что герцогиня не может больше сдерживаться, она покачнулась и спрятала лицо в волосах наследного принца.

– Мама, поздравь меня, наконец! – воскликнул принц, который мог подойти к своим подаркам, лишь поцеловав ей руку.

– Да благословит тебя Бог, – прошептала она и села на стул, придвинутый герцогом.

Когда вошел герцог с детьми, Клодина удалилась – ведь это было семейное торжество, да никто и не просил ее остаться.

Радостные восклицания герцогских детей сливались со звуками веселого марша.

«О боже, что могло случиться с герцогиней?» – со страхом спрашивала себя Клодина.

– Бабушка, бабушка! – послышались голоса и восторженные восклицания.

Молодая девушка радостно вздохнула: приехала ее обожаемая, добрейшая госпожа!

Ей хотелось побежать, чтобы поцеловать у нее руку. До Клодины донесся мягкий женский голос, но сегодня в нем слышалась горестная дрожь.

– Милое дитя, дорогая моя Элиза, как твое здоровье?

В комнате воцарилось продолжительное молчание; потом тот же печальный голос продолжил:

– Альтенштейн, кажется, не помог тебе. Элиза, я возьму тебя с собой в Баварию.

– О, я здорова, – громко ответила герцогиня, – совершенно здорова. Ты не можешь представить себе, мама, что я могу перенести.

Клодина стояла, как на угольях. Неужели ее высочество не спросит о ней? Ведь она знала, что девушка проводит все время у герцогини, Клодина сама писала ей об этом.

Правда, она не получила ответа и только сейчас об этом подумала. Утренний смутный страх снова завладел ею.

В комнате все стихло, вероятно, старая герцогиня пошла отдохнуть в свои комнаты. Слышались только шаги его высочества, нетерпеливо ходившего взад-вперед.

– Клодина! – позвала герцогиня.

Она хотела привыкнуть видеть их вместе и спокойно переносить это. Когда Клодина вошла, герцогиня посмотрела на них: как они хорошо владели собой! Герцог едва взглянул на красивую девушку.

– Подайте его высочеству стакан вина, Клодина, – приказала она. – Он забыл, что я не подала его.

Клодина исполнила приказание. Герцогиня встала и вышла – она боялась разразиться истерическим смехом, душившим ее.

– Что с герцогиней? – спросил герцог и, сморщив лоб, выпил вино.