– Как это возможно? – воскликнула она со сдерживаемым испугом. – Кроме старой «Лесной отрады», у герцогского дома нет владений в окрестностях.

– И в трех узких комнатах знаменитой «Лесной отрады» вода течет со стен, – заметила с улыбкой Беата.

– Буря скоро обратит негодную постройку в груду мусора… – Барон замолчал и зашагал по комнате. – Третьего дня я провел несколько часов в резиденции, чтобы показать принцессе Текле ее внучку, – продолжил он, остановившись, – и слышал мельком о подобном намерении герцога.

При этом он пристально, почти враждебно посмотрел в лицо бывшей фрейлины, которая густо покраснела.

– Много соображали и шептались по этому поводу, – он с насмешливой улыбкой отвел глаза от ее лица. – Вы знакомы с придворной болтовней. Она, как мяч, вылетает из какого-нибудь угла, и ее трудно поймать, но след остается даже на задетом венце святыни.

При этих словах Клодина подняла опущенную голову.

– Да, я знакома с придворной болтовней, – согласилась она, – но никогда не унижалась до такой степени, чтобы она могла оказывать на меня какое бы то ни было влияние.

– Браво, старый пансионский товарищ! – воскликнула Беата. – Ты действительно выбралась оттуда целой и невредимой!

Ее светлые глаза внимательно наблюдали за возбужденными лицами разговаривающих.

– Но оставьте придворные воспоминания, – прибавила она, наморщив лоб. – Я до глубины души ненавижу сплетни, все равно – на плоту, на реке или при дворе – они всегда непорядочны. Скажи мне лучше, Клодина, как ты справляешься со своей новой задачей?

– Ну, сначала было, конечно, трудно, – с примесью легкой грусти сказала девушка, кротко улыбнувшись. – На руках и фартуках есть следы неумения стоять у плиты. Но первая страда уже прошла, и я теперь даже нахожу время радоваться нашей тихой семейной жизни и слушать приятные и интересные рассказы Иоахима.

– Неужели? Он с удовольствием смотрит на то, что вы исполняете обязанности прислуги? – Лотарь насмешливо взглянул на нее.

– Вы думаете, я не умею делать так, чтобы он не видел мои хозяйственные занятия? – весело возразила она, будто не замечая насмешки. – Для этого не требуется особой хитрости. Иоахим с утра до вечера пишет книгу «Путешествие по Испании», в которую вставляет свои лучшие стихи. За работой, делающей его счастливым, он забывает будничную жизнь со всеми ее мелочными заботами. Это человек, которому все равно, спать на полу или на мягкой постели, он может питаться черным хлебом и молоком и быть довольным. Но все равно ему нужны любовь, нежное участие, и это он всегда находит, когда спускается к нам вниз из своей комнаты. О, я могу сказать, что поняла свою задачу: Иоахим – поэтическая натура, и заботы о нем мне вручила сама муза поэзии!

Она встала и взяла шляпу и перчатки.

– Теперь мне пора идти домой и приготовить к ужину яичный пирог. Не смейся, Беата, – но она и сама присоединилась к звонкому смеху подруги. – Моя старая Линденмейер гордится искусством, с которым ее ученица уже печет пироги.

– Следовало бы твоей старой герцогине посмотреть на это! Она была бы довольна. Она настоящая немка, хозяйственные наклонности у нее в крови. Но понравилось бы ей, если бы горькая необходимость перенесла ее из салона в кухню? Смена света и тени, которая выпала на твою долю, слишком резка, и мне тяжело даже думать об этом.

– Успокойся, Беата! – с хорошо заметной иронией произнес барон. – Испытание непродолжительно. Это только переходная ступень, эпизод из сказки о короле Дроздовике. Раньше, чем ты думаешь, солнечное сияние озарит скромный цветок, причем такое сияние, которому станут завидовать розы Шираза.

Брат и сестра незаметно обменялись взглядами, и при последних словах барон Лотарь вышел из комнаты.

– Он, кажется, фантазирует, – сказала Беата, по-видимому, ничего не поняв, пожала плечами и пошла к двери, ведущей в соседнюю комнату. – Подожди минуту, Клодина, я оденусь для прогулки, мне хочется проводить тебя.

Глава 5

Клодина подошла к окну, щеки ее горели, тонкие брови мрачно сдвинулись. Чего только не выдумают придворная злоба и легкомыслие, чтобы бросить камни вслед ей, ушедшей оттуда для спасения лучшей части своего «я»! И чем могла она оскорбить и озлобить только что вышедшего человека до такой степени, что он посмел больно уколоть едва успокоившееся сердце с виду шутливыми, но в сущности глубоко оскорбительными словами?

В саду, недалеко от окна, стояла коляска с его ребенком. Может быть, он настолько огорчен смертью жены, придававшей блеск его положению, что мстит за это другим? Действительно, ему, видимо, тяжело смириться со своей судьбой. Жену он потерял, а дочь ее хрупка и беспомощна, и все огромное богатство, оставленное принцессой, не может дать ей силы встать на ножки. Сколько споров и борьбы произошло уже из-за этого слабого создания! Бабушка, принцесса Текла, которая не могла успокоиться после смерти любимой дочери, сама отправилась в Италию просить, чтобы ребенка отдали ей, но барон резко и решительно отказал теще. При дворе говорили, что старуха хочет женить овдовевшего зятя на своей младшей дочери, принцессе Елене, чтобы внучка не попала в руки посторонней мачехи. Некоторые умники, знающие все на свете, утверждали даже, что молодая принцесса благосклонно смотрит на этот план, так как уже давно питает тайную страсть к красивому супругу сестры.

Принцесса Елена была красивее покойницы, но у нее были те же большие, неприятно блестящие глаза, которыми ребенок сейчас пристально смотрел в лесную чащу. Девочка лежала в белых подушках, ее тоненькие пальчики нервно теребили голубое атласное одеяло. Рядом с коляской сидела старая няня, которая вязала и оживленно рассказывала что-то малютке.

Пол задрожал от шума подъехавшего экипажа, и в комнату вошла Беата, одетая для прогулки. Она взяла корзиночку с земляникой и повесила ее на руку Клодины.

– Для маленькой Эльзы, – сказала она, покраснев.

Беата убрала сахар и пирог, и подруги вышли. На дворе стояла коляска с откинутым верхом. На козлах сидел барон Лотарь.

– Вперед, дорогая! – позвала Беата, увидев, что Клодина остановилась на ступеньках, не решаясь принять такую любезность от Нейгауза. – Эти красивые животные, – сказала она, указывая на прекрасных, нетерпеливо дергающих поводья лошадей, – бегут, как кони самого солнца[13]!

Коляска быстро покатила между липами. Барон управлял горячими лошадьми без труда, как бы шутя. Он смотрел на поля и плодовые деревья, росшие вдоль дороги, но ни разу не оглянулся на сидевших сзади женщин.

Перед отъездом он взглянул в лицо Клодины и заметил ее нерешительность и отчужденность. Она знала это, потому что встретила его полный насмешки взор, от которого кровь бросилась ей в лицо. И все же волей-неволей «Монтекки» и «Капулетти» должны были ехать вместе в красивой элегантной коляске, которая казалась кусочком придворного блеска, оказавшимся вдруг в Полипентале.

Купаясь в лесных и полевых ароматах, в ярком солнечном свете расстилалась перед ними красивая, полная жизни равнина, по которой весело бежала стекавшая с гор речка, то блестя на солнце, то тихо пробираясь сквозь густую тень прибрежных ракит. Правда, порой под напором грозных ливней она дичала и становилась угрозой для своих берегов. Кто мог бы сказать, глядя на ее теперешнее спокойное течение, что она поглотила часть состояния Герольдов?

Вокруг, куда ни глянь, кипела работа перед вечерним отдыхом. Косы как молнии сверкали над падающей травой; на картофельных полях работали, согнувшись, женщины, а на прибрежных лугах босоногие девочки пасли коз и гусей и одновременно вязали чулки. Сверху доносились размеренные удары топора. Уважительные возгласы раздавались со всех сторон в сторону экипажа, и оттуда слышались такие же приветствия. Клодине впервые пришло в голову, что им, сидящим здесь, в коляске, не было стыдно перед этими людьми: они не трутни в улье, они тоже работают, одна – по врожденной склонности, а другая – из стремления к самоуважению и желания быть полезной любимым людям.

На мгновение над деревьями показалась высокая крыша Герольдгофа, имения Альтенштейнов. Шесты для флагов еще были пусты – горько оплакиваемый родной дом не принял пока новых владельцев. Но по дороге ехал тяжелый воз с мебелью, а следом за ним ящик с концертным роялем.

– Кажется, новые соседи перебираются, – сказала Беата, пристально глядя на проезжающих.

В то же мгновение барон Лотарь быстро обернулся к Клодине.

– Вы знаете, кто купил имение? – прервал он свое молчание внезапно, как следователь, желающий захватить преступника врасплох.

– Как я могу знать? – резко возразила она, неприятно задетая его тоном. – Мы стараемся забыть, что у нас когда-то был дом по ту сторону леса, и потому не выведываем, кто заменит нас.

– Этого еще и никто в долине не знает, – подтвердила Беата. – Наши лучшие деревенские кумушки бьются головой о стену, но и они понятия не имеют. Иногда высказываются подозрения, что покупатель – богатый промышленник. То, что я видела на возу, подтверждает это предположение: таким людям всегда недостаточно блеска и роскоши. Ужасно! Дымные фабричные трубы в нашей прекрасной, чистой долине…

Барон Лотарь давно отвернулся; он не отозвался и ударил кнутом лошадей. Коляска покатила дальше, теперь уже по лесу.

Беата посмотрела на кусты, образующие свод над мягким мхом и лесными цветами, и сказала, что, вероятно, и жители пыльной резиденции не прочь иногда отдохнуть на лоне природы. Она поставила корзинку с земляникой на колени и накрыла душистые ягоды батистовым платком. Клодина подумала, насколько сейчас она ехала быстрее, чем недавно на наемных лошадях.

– Смотри, смотри, как красиво выглядывает из зелени твой Совиный дом! – удивленно воскликнула Беата, когда впереди показалось маленькое именьице. – Я была здесь последний раз еще у твоей бабушки. Весь дом увит зеленью!

Это было так. В последние годы своей жизни покойная владелица Совиного дома посадила около башни дикий виноград. Еще две недели назад маленькие листочки на тоненьких веточках покрывали стены еле заметной сеткой. Сегодня же густая листва оставляла свободными только окна. Виноград поднимался до нижней башенной комнаты, окружал стеклянную дверь, выходящую на площадку, и ковром перекидывался через перила на противоположную сторону.