– Прежде заеду в Принценгоф, – сказал он, разглядывая свою новую элегантную перчатку. – Посмотрю, не удастся ли мне прочесть на лице молодой девушки лучше, чем тебе, то, что меня так интересует. Как ты думаешь, Маргарита?

– Я думаю, что ты это уже знаешь и тебе нечего отгадывать, – ответила она резко. – Но увидишь ли ты ее так рано, это еще вопрос – она избалована и вряд ли встает с петухами.

– И опять ты ошибаешься. Держу пари, что она уже в конюшне и смотрит, как чистят Леди Мильфорт. Элоиза страстно любит верховую езду. Ты никогда не видела ее на лошади?

Маргарита покачала гордо откинутой назад головой.

– Так я скажу тебе, что она ездит великолепно, возбуждая всеобщий восторг. Действительно, она похожа на валькирию, когда скачет на своем красивом коне. Эта Леди Мильфорт, скорее всего, не чистокровная английская, а простая мекленбургская, но хорошо сложенная и смирная лошадь. Ты, может быть, знаешь эту породу?

– Еще бы, дядя! У господина фон Виллингена есть пара мекленбургских каретных лошадей.

Произнося это имя, она бросала ему вызов, ожидая, что он начнет говорить в духе бабушки, – сейчас это было бы ей приятнее, чем слушать его неистощимые похвалы ненавистной девушке. Да, она была во всеоружии и чувствовала, как в ней загорается жажда битвы.

Наклонившись в седле, ландрат похлопал по шее Гнедого, который в нетерпении рыл копытом землю.

– И эти великолепные лошади запрягаются, разумеется, в элегантный экипаж? – спокойно спросил он.

– Конечно, в прекрасный экипаж, которым восхищаются даже в Берлине. Так хорошо сидеть в нем на серебристо-серых атласных подушках! Господин фон Виллинген часто катал тетю Эльзу и меня.

– Видный, красивый кучер, ничего не скажешь.

– Я уже говорила тебе, что он очень красив, высок, широк в плечах, бел и розов – кровь с молоком, чистый северогерманский тип, как и молодая баронесса из Принценгофа.

Герберт взглянул на ее упрямо сжатые губы и пылающие щеки и улыбнулся.

– Закрой-ка окно, Маргарита, не то простудишься, – сказал он. – Мы поговорим с тобой об этом как-нибудь вечером, за чайным столом.

Ландрат поклонился и отъехал, а она торопливо закрыла окно, села на ближайший стул и припала головой к рукам, скрещенным на подоконнике. Ей хотелось плакать от раздражения и досады на саму себя: отчего не умела она отвечать ему тем же спокойно-шутливым тоном, которым он говорил с ней?

Герберт вернулся около полудня, вслед за этим вниз сошла бабушка и торжественно объявила, что дамы из Принценгофа приглашают их с внучкой сегодня днем в гости.

И вот в третьем часу пополудни опять мчались по необозримой снежной равнине сани, но на этот раз рядом с молодой девушкой сидела, выпрямившись, разодетая в шелка и бархат, полная ожиданий бабушка. Герберт правил, сидя позади них, и, когда он наклонялся, его дыхание касалось лица Маргариты. Сегодня она не нуждалась в его шубе, так как поспешила купить себе меховую тальму. Когда она вышла, чтобы сесть в сани, ей показалось, что он с сарказмом посмотрел на ее обновку.

Маленький замок в стиле рококо словно летел к ним навстречу. Посреди далекого снегового ландшафта он блестел на солнце своими зеркальными окнами, как драгоценность на белой бархатной подушке.

Далеко позади него дымились фабричные трубы, напоминая о чьем-то труде и выступая исполинскими черными столбами на небе, чистую лазурь которого они победоносно задымляли, не касаясь, однако, окружавшего Принценгоф прозрачного воздуха. Советница заметила это и сообщила с видимым удовольствием сыну.

– Сейчас дует западный ветер, – сказал он, – а когда бывает северный, дамы жалуются, что он гонит дым прямо к ним в окна.

– О боже мой! Неужели нельзя принять против этого меры? – воскликнула возмущенная советница.

– Не знаю, что можно сделать, разве только погасить огонь при таком направлении ветра.

– И распустить часть рабочих, чтобы они голодали, – с горечью заметила Маргарита.

Бабушка повернулась и посмотрела ей в лицо.

– Что за тон? Хорошее начало для первого вступления в аристократический дом! Ты, кажется, хочешь осрамить себя и нас либеральными идеями, которыми ты, к сожалению, сильно заражена. Но либерализм теперь, слава Богу, не в моде! А в том кругу, к которому я имею счастье принадлежать, он никогда не находил для себя почвы. Были, правда, и наши люди, кокетничавшие прежде идеями гуманизма и свободы, но теперь они так основательно изменились, что даже стыдятся признаться в былых заблуждениях.

Герберт стегнул лошадей, они помчались быстрее по накатанной дороге и через мгновение остановились у крыльца замка Принценгоф.

Маргарита была представлена обеим дамам, и вскоре все уже сидели в гостиной.

– О да, мы живем здесь ужасно уединенно! – согласилась с советницей хозяйка дома и посмотрела, глубоко вздохнув, на лежащую перед окнами тихую заснеженную долину.

В каминах расположенных анфиладой комнат потрескивали дрова, было необыкновенно тепло и уютно.

Старомодная великолепная обстановка Принценгофа не менялась с незапамятных времен, кто бы ни был его временным обитателем – безземельный ли принц или княжеская вдова.

Везде стояла мебель времен Людовика XIV с серебряной, бронзовой и черепаховой инкрустацией, которая сверкала и блестела, как и сто лет назад. Для новых хозяев лишь сменили обивку да повесили новые гардины. Материя была свежей, выбранной со вкусом, но совсем простой.

– Я жила с шестнадцати лет в большом свете и не приспособлена к уединенной жизни, – продолжала толстая дама. – Я бы просто умерла здесь со скуки, если бы не знала, что скоро наступит освобождение.

Говоря это, она бросила на ландрата полный значения взгляд, и он наклонил голову в знак согласия.

Маленькая советница как будто даже выросла от этого взгляда и с восторгом посмотрела на красавицу Элоизу. Та спокойно сидела в кресле, нарядная и горделиво небрежная, как истинная принцесса.

Сказав несколько любезных слов Маргарите, она, видимо, не сочла нужным больше говорить и замолчала. Но на лице фрейлейн Элоизы сегодня действительно было какое-то особенное выражение, делавшее ее еще красивее. Довольно далеко от нее, хотя и прямо за спиной, на стене висел поясной, написанный масляными красками портрет.

На нем была изображена дама в черном бархатном платье, ее чудесные белокурые волосы падали на плечи из-под шляпы с белым пером, левую руку она положила на голову стоявшей рядом борзой собаки.

Сходство между ней и красавицей Элоизой было поразительным. Советница заметила это, с восторгом глядя на портрет.

– Да, между ними большое сходство, и немудрено – это портрет моей сестры Адели, – сказала баронесса фон Таубенек. – Она была замужем за графом Сорма и умерла, к моему великому огорчению, два года назад. И представьте себе, мой зять, человек шестидесяти лет, сыграл с нами недавно хорошую шутку, женившись на дочери своего управляющего! Я просто не могу прийти в себя от этого!

– Я вас прекрасно понимаю, – заговорила возмущенная советница. – Ужасно, когда подобные личности становятся членами наших семейств, это страшный удар. Но, на мой взгляд, еще ужаснее женитьба на актрисе, что теперь в такой моде у людей высшего круга. Как только представлю себе, что какая-нибудь театральная принцесса, может быть, даже балерина, которая недавно безо всякого стыда в коротенькой юбчонке танцевала на сцене и получала от мужчин аплодисменты, вдруг входит в старинный графский дом, мороз по коже продирает и все во мне возмущается!

Ландрат нахмурился, а хозяйка дома схватила флакон с солями и начала так усердно его нюхать, как будто почувствовала себя дурно.

В эту минуту вошел лакей и подал молодой баронессе письмо на серебряном подносе. Она поспешно схватила его, ушла в соседнюю комнату и через несколько минут позвала туда Герберта.

Маргарита сидела как раз напротив камина, над которым висело большое, немного наклоненное зеркало, отражавшее часть гостиной с ее блестящей обстановкой и угловое окно соседней комнаты, все уставленное цветами за спущенными тюлевыми гардинами. Около этого окна стояла Элоиза, и как только ландрат вошел, подала ему развернутое письмо. Он пробежал его глазами и подошел ближе к молодой девушке. Они говорили тихо и, по-видимому, оба были довольны полученным известием. Вдруг Элоиза наклонилась к цветам, сорвала махровую красную камелию и с многозначительной улыбкой продела ее в петлицу сюртука Герберта.

– Боже, как вы бледны, фрейлейн! – воскликнула в ту же минуту баронесса, схватив Маргариту за руку. – Вам нездоровится?

Девушка вздрогнула, кровь бросилась ей в лицо, и, порывисто покачав головой, она принялась уверять ее, что чувствует себя прекрасно, а побледнела, скорее всего, оттого что проехалась по холоду.

В эту минуту вернулась фрейлейн фон Таубенек в сопровождении Герберта. Баронесса шутливо погрозила ландрату пальцем:

– Вы, кажется, сорвали мою лучшую камелию. Разве вы не знаете, что я сама ухаживаю за растениями и у меня на счету каждый цветок?

Элоиза рассмеялась:

– В этом виновата я, мама. Я должна была украсить Герберта. Не правда ли?

Мать весело кивнула в знак согласия и взяла чашку с подноса, который держал лакей. Разговор перешел на камелии. Баронесса очень любила цветы, и герцог устроил ей маленький зимний сад.

– Вы должны посмотреть его, фрейлейн, – сказала она Маргарите. – Ваша бабушка бывала там много раз, она посидит и поговорит со мной, пока ландрат вам его покажет.

Герберт поспешил исполнить это предложение, едва дав Маргарите допить кофе под тем предлогом, что скоро стемнеет. И не успела Элоиза сесть, шурша шелковым платьем, за открытый рояль и начать довольно неумело играть какую-то пьесу, как они оба вышли из зала.

Проходя через длинную анфиладу комнат, они чувствовали, как со всех стен на них смотрят родственники царствующего дома – кто в расшитых золотом придворных костюмах, кто закованный в броню, но все светлоглазые, белые и румяные.