— Могу уточнить: это жизненно важно.


Том ожидал приземления самолета. Он знал, что больше не будет никаких предупреждений, никаких отсрочек, первый человек уже убит, и он не хотел думать о том, сколько еще народу умрет, прежде чем он заставит прекратить съемки фильма.

Отчаяние, гнев и бессилие переполняли его. Эти наркотики словно огромный темный монстр. Все, что он хотел, — это воздать всем по заслугам, уверить ее, где бы она ни была, что он ничего не забыл. Создание фильма — увековечение ее памяти и гарантия возмездия убийцам — было единственным путем сообщить ей и миру, что он так же любит ее, все еще думает о ней каждый день и даже хочет ее, и хочет так сильно, как никогда не будет хотеть никакую другую женщину. Он это знал.

Том сидел очень спокойно, ничем не выдавая страданий и мук, переворачивающих его нутро. Сэнди, сидевшая рядом, не заговаривала с ним, понимая, что молчание сейчас необходимо. Она тоже видела электронную почту и, не привыкшая к колумбийским нравам, испытала потрясение более сильное, чем он. Сэнди была просто в шоке. Том даже пожалел, что показал ей эту ужасную картинку, переданную из Боготы. На сей раз они связались с ним сами и, очевидно, не имели сомнений, что их послание дойдет до адресата.

Чамберс почувствовал спазм внутри и испугался — такого с ним давно не было. Он знал, что сейчас самое важное не поддаться панике и не совершить опрометчивого поступка, который еще больше запутал бы ситуацию и нанес еще больший ущерб. Он должен обдумать все трезво, рационально, как он умеет, разложить все по полочкам и понять, что можно сделать для прекращения варварской резни, затеянной Галеано.

К тому времени когда самолет приземлился и они прошли через таможню, Майкл вышел из машины. Увидев его, Сэнди остановила Тома и сказала:

— Вам надо поговорить вдвоем. Я возьму такси, увидимся в гостинице.

Он кивнул, поцеловал ее в лоб и пошел к Майклу.

Когда они отъезжали, Чамберс посмотрел в зеркало, пытаясь обнаружить слежку. Но движение было таким оживленным, что сразу не определишь, сидит у них кто-то на хвосте или нет.

— Я должен знать, — резко произнес Том, — были ли еще звонки Эллен.

Майкл посмотрел на него, включил указатель поворота и перестроился в другой ряд.

— Нет, — сказал он, уворачиваясь от автобуса.

Том с облегчение перевел дух.

— В чем дело? — требовательно спросил Майкл. — Что происходит?

— События разворачиваются весьма неожиданно, — ответил Чамберс. — Не так, как они обещали. Видимо, тот тип, который мне звонил, и был лишь приманкой. Кто-то хотел нас дезориентировать, пока они разрабатывали способ, как получше до меня добраться. Видимо, в варианте с Эллен они не были уверены. Но если ей больше не звонили и тот звонок был единственный, при том, что она даже не уверена, что ей угрожали… — Он посмотрел на Майкла. — Надо оставить при ней телохранителя, но, по-видимому, они боятся вступать в конфликт с федералами.

Майкл откашлялся.

— Думаешь, угрозы столкновения с федералами достаточно, чтобы ее оставили в покое?

— Смею надеяться, — ответил Чамберс. — А сейчас я тебе кое-что покажу. Найди место, где остановиться.

У первого же отеля Майкл повернул на стоянку.

Ноутбук Чамберса уже был открыт, он загрузил его, и на экране возникло изображение.

— Господи Иисусе! — пробормотал Майкл, когда увидел искалеченное тело подростка. Тысячу раз он видел картинки вроде этой, но воспринимал их лишь как «ужастики». У него не возникло сомнения, что сейчас это был кто-то конкретный.

— Ты его знаешь? — спросил он.

— Это Касто. — Лицо Чамберса было белым, без всяких красок, голос звучал монотонно, без интонаций. — Он — один из тех детей, которых Рейчел фотографировала для своей выставки. — Он снова посмотрел на изображение мальчика, а потом перевел взгляд вдаль. — Его история обычна, как у многих, ничего уникального, — сказал Том. — Когда ему было пять лет, мать продала его по цене одной дозы, наркоманы держали его в доме на положении раба, пока ему не исполнилось десять. Потом заставили заниматься проституцией. Он убежал, жил на улицах, продолжал продавать себя, чтобы выжить. Нюхал клей, курил наркотики, каждый день с ним проделывали такое, о чем ты не захочешь даже слушать. Уличный ребенок, со злым юмором, который ухитрялся выжить, несмотря ни на что. Мальчик не отличался красотой, поэтому ему здорово доставалось, в мире мачо ущербных не жалеют. За одну из его проделок ему выбили зубы, думали, что это заставит его лучше работать.

Он снова посмотрел на монитор. Скрюченное тело Касто лежало в дверном проеме, шею так глубоко надрезали, что голова почти отделилась от тела.

— Он сказал мне однажды, что хочет стать кинозвездой и жить в большом доме с большими воротами, с забором и охраной, чтобы никто не мог до него добраться, — пробормотал Чамберс.

Майкл был так потрясен, что не мог найти слов.

— А что за текст? — спросил он.

— Сообщение, — ответил Чамберс, — заключается в том, что каждый день, пока идут съемки, один из тех детей, которых снимала Рейчел, будет умирать.

Лицо Майкла стало как бумага, он с недоверием уставился на Тома.

— Они этого не сделают!

— Никто и пальцем не пошевельнет из-за этих детей, — пояснил Чамберс, — они — беспризорники, мусор, они — одноразовые.

Майкл снова взглянул на изображение Касто, пытаясь соотнести свою нынешнюю реальность с увиденным. Но именно к этому все теперь и сводилось, ведь чтобы спасти детей, он должен, вероятно, потерять все, что он имеет в этом мире, — свое английское агентство, долю акций в «Уорлд уайд», дом в Лондоне, на Барбадосе и в Лос-Анджелесе, не говоря уж о карьере и репутации. Он должен остановить работу над фильмом, а потом придется разбираться с долгами, участвовать в судебных процессах, пережить банкротство и получить вполне реальный тюремный срок, который неизбежно за всем этим последует. Его мозг начал работать быстро, так быстро, что он почувствовал тошноту.

Он грязно выругался. Потом повторил эти слова снова и снова. Наконец он взглянул на Чамберса.

Тот беспомощно пожал плечами. Он знал, что это означало для Майкла, и у него не было иллюзий.

— Выбора нет, не так ли? — спросил Майкл.

— Выбор есть всегда.

Майкл вздохнул:

— Ты думаешь, я позволю им умирать?

Том покачал головой.

— Я мог бы попробовать сделать что-нибудь, но есть другие акционеры. Господи, да я уже слышу голос Форгона!

Чамберс молчал.

Майкл повернулся к окну, и в глаза ему ударил свет фар проезжавшей машины. Он подумал о Робби и понял, что ему не удастся жить в мире с собой, если он не сделает чего-то ради спасения этих детей, не важно, во что ему это обойдется. Но он молил Бога, чтобы как-то избежать беды. Он и прежде не предполагал, что настанет день, когда Форгон явится к нему в образе спасителя, но сейчас точно знал, что нет такой силы, которая заставила бы Теда Форгона отказаться от съемок картины. Слишком многие поставили на нее, да и сам Форгон лично вложил около двух миллионов. А более чем двадцать миллионов уже употреблено в дело, их невозможно вернуть, путь один — банкротство или тюрьма.

Он схватился за голову. Господи, да что же это такое, никому и никогда не было дела до этих детей, и теперь он уже явственно слышал ответы акционеров компании о том, что этим детям лучше быть мертвыми, чем живыми.

Он вынул мобильный и стал набирать номер.

— Кому звонишь? — спросил Чамберс.

— Форгону. Если он дома, мы поедем к нему прямо сейчас.


На жестком лице Форгона читалось недоверие. На самом деле он был так потрясен только что показанным и рассказанным ему, что не мог найти слов. Наконец к нему вернулся дар речи.

— Говорите прямо, — произнес он, — вы хотите, чтобы я поставил крест на картине, потому что шайка мерзавцев угрожает прикончить нескольких беспризорных детей? Да о них никто не вспомнит, кроме тех ублюдков, которых они грабят и заражают венерическими болезнями! — Он взглянул на Майкла: — У тебя что, мозги съехали, парень? Или ты затрахал свои извилины каким-нибудь дерьмовым наркотиком? Иначе зачем бы ты явился сюда с такой идиотской проблемой? Думаешь, я добровольно разрешу себя поиметь?

Майкл открыл было рот, но Том перебил его:

— Думаю, вы в курсе, что у меня немало могущественных друзей в прессе и на телевидении. — Он полагал, что язык шантажа Форгону наиболее понятен. — Они будут упиваться историей о том, как мистер Великий Голливудский Продюсер позволяет невинным детям умирать, боясь потерять несколько миллионов.

— Несколько миллионов! — взорвался Форгон. — Ты называешь то, что мы вбухали в дело, — несколько миллионов? Последнее, что я видел, — это более двадцати, а двадцать отнюдь не несколько! Теперь я предлагаю тебе, немного пошевелить мозгами, прежде чем начать свою пламенную речь. Кое-какие важные люди внесли в это дело по пять миллионов долларов, и ты всерьез думаешь, что они собираются пустить их по ветру из-за нескольких детей, живущих в городе, о котором половина из них даже и не слышала?

— Мы должны поставить это на голосование, — сказал Майкл. — Я уже позвонил Мэгги, чтобы организовать встречу акционеров.

Глаза Форгона вылезли из орбит.

— Ты вытащишь ради этого Марка Бергина сюда из Сиднея? — Он задохнулся. — Ты совсем дурак? Этот человек никогда не проголосует «за». Никто из тех, у кого голова на месте, не согласится с тобой.

— Сэнди проголосует, — вмешался Чамберс.

Форгон удивленно уставился на него.

— В самом деле? — переспросил он. — Ты ее спрашивал?

Том не умел лгать.

Форгон рассмеялся.

— Послушай меня, — заговорил он, — если ты думаешь, что человек, лично имевший дело по крайней мере с половиной инвесторов, будет на твоей стороне, тогда у тебя на самом деле крыша съехала.