Усталая, растерянная, разгоряченная, Энни подняла упавший торшер и включила в розетку. Затем налила себе полную рюмку коньяка, залпом осушила ее и содрогнулась. Делать ей было совершено нечего — только терпеливо ждать, — и она улеглась на кровать, уверенная, что все равно не сможет заснуть.


Джеймс не осмелился уехать далеко. На заднем сиденье чужого автомобиля он нашел рубашку, которая была ему мала, но тем не менее он ее натянул. От рубашки попахивало свежим сеном, и Джеймс невольно задумался, чью машину угнал. Очевидно, какого-нибудь простого парня, ни в чем не повинного трудяги-фермера… Впрочем, Джеймс уже давно не верил в простоту и невинность. Не считая разве что испуганных глаз Энни Сазерленд…

Да, еще чуть-чуть — и он зашел бы слишком далеко. Непозволительно далеко. Даже его способность творить зло была не беспредельна, а он едва не превзошел себя самого! Список его прегрешений был весьма внушителен, однако, несмотря на то, что убивал он много, Джеймс никогда не делал это исподтишка или ради удовлетворения собственных прихотей. И никогда не совершал подлостей — вплоть до сегодняшнего дня, когда слепой гнев и безумная похоть едва не погубили его. Возможно, Энни Сазерленд и впрямь считает, что влюблена в него! Но даже если она просто хочет обменять то единственное, чем владеет, на его защиту, как у него хватило глупости и безрассудства, чтобы предложить ей пройти такую проверку?!

Что ж, у него остается один выход. Он увезет Энни назад, в Штаты, в Вашингтон. И снова поторгуется с Кэрью. Уже не ради себя, а за жизнь Энни…

Сидя в машине и слегка поеживаясь от ночной прохлады, Джеймс разглядывал освещенные окна комнаты, в которой оставил Энни. Потом он опустил глаза на серебряную рамку, которую держал в руке. Присмотревшись к лицу христианина-великомученика, которого пожирал змей, Джеймс вдруг нахмурился. Он впервые заметил, что лицо святого поразительно напоминает Уинстона Сазерленда.

Джеймс горько усмехнулся и покачал головой. Символ этот был очень показателен для многострадальной Ирландии. Змеи вернулись в нее вместе с Уинстоном Сазерлендом. Вернулись, чтобы пожрать их всех…

Джеймс с силой ударил обрамленную картинку о рулевое колесо и невольно поморщился, когда осколок разлетевшегося вдребезги стекла вонзился в его руку. Не обращая внимания на кровь, он отогнул картинку — и, как ожидал, обнаружил за ней листок бумаги, исписанный аккуратным, изящным почерком Уина.

В темноте Джеймс не мог разобрать всего написанного мелкими буквами, но он прекрасно знал, что это. Крохотный мирок Уина, выстроенный согласно иерархии. Имена тех, кто им правил. Какие-то из них были Джеймсу незнакомы, но одно он узнал сразу. И ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не скомкать или в сердцах не, разорвать бумажку.


После того как Энни выключила свет, Джеймс выждал еще полчаса и только тогда, уверенный, что она спит, тихонько прокрался во флигель.

Судя по всему, он вполне мог прийти и раньше. Энни, в одной футболке и трусиках, раскинулась на двуспальной кровати и спала так крепко, что было ясно: заснула она уже давно. Рядом с ней стояла пустая бутылка коньяка. Во сне Энни шумно дышала, грудь ее мерно вздымалась и опускалась.

Осторожно, стараясь не потревожить Энни, Джеймс вытянулся рядом. Он ощущал тепло ее тела, чувствовал тонкий аромат, источаемый ее кожей. Да, этой ночью он едва не сорвался, едва не совершил непоправимую ошибку. Какое счастье, что случилось чудо — в данном случае роль чуда сыграли удивительные глаза Энни Сазерленд, — которое уберегло его от рокового шага. Остановило его в считанных дюймах от бездонной пропасти, которая поглотила уже столько душ, включая и его собственную…

Джеймс закрыл глаза. Нет, заснуть он все равно не сумеет. Он просто спокойно полежит рядом с Энни, упиваясь ее близостью, нежным благоуханием ее кожи. Решено: поутру он улетит с ней в Вашингтон и сдаст на руки Мартину — пусть тот ее любит и защищает. И пусть она навсегда забудет Джеймса Маккинли.


Однако Джеймс переоценил свои силы. Вот уже несколько суток подряд он ничего не ел и практически не смыкал глаз, ни на миг не позволяя себе расслабиться, но теперь в его крови больше не бушевали слепая ярость и жажда мести, способные окрылять, придавать дополнительные силы. Он лишь страшился за Энни, за ее жизнь, безумно боялся совершить роковую ошибку, но тело его, похоже, в какой-то момент перестало подчиняться призывам мозга. Как бы то ни было, Джеймс заснул, а когда открыл глаза, цепенея от ужаса, увидел, что за узким окном уже брезжит рассвет. В следующее мгновение его вдруг пронзило невыносимо приятное ощущение. Джинсы его были расстегнуты, а пальцы Энни, сомкнувшиеся вокруг его рвущейся на свободу плоти, неловко ласкали ее, двигаясь вверх и вниз.

Белокурые волосы Энни разметались по его груди, вся она так и пылала, тело ее дрожало. Джеймс уже собрался сказать, что ей вовсе ни к чему это делать, когда голова Энни вдруг медленно скользнула вниз к его животу, и в следующую секунду он с оборвавшимся сердцем ощутил, как ее горячие губы втянули в рот его напряженное естество.

Сразу стало ясно: Энни совершенно не представляет, что делать с этим огромным и непривычным органом, который не помещался во рту даже наполовину. Она, поперхнувшись, закашлялась, и неловкость ее была столь эротичная и возбуждающая, что Джеймс, еще толком не проснувшись, едва не кончил. Обеими руками вцепившись в матрас, он стиснул зубы, борясь с собственными ощущениями, пока наконец не понял, что овладел собой. Тогда, вздохнув свободнее, он позволил Энни экспериментировать: возможно, постепенно она поймет, что и как делать.

Энни оказалась способной ученицей. Когда Джеймс, продев пальцы в ее спутавшиеся волосы на затылке, стал потихоньку подталкивать ее голову, Энни быстро уловила нужный ритм. При этом из ее горла вырывались сдавленные звуки, напоминавшие то ли мурлыканье, то ли рычание, и Джеймс понял: Энни вовсе не торгуется с ним за свою жизнь. Ей этот процесс доставлял нисколько не меньшее удовольствие, нежели ему самому.

Не желая доводить дело до оргазма, Джеймс осторожно отстранил от себя Энни, которая протестующе заворчала.

— Подожди, — прошептал он, опрокидывая ее на спину.

Энни лежала на подушках, глядя на него затуманенным взором, пока он стаскивал с нее то немногое, что прикрывало ее тело. Раздев Энни донага, Джеймс впился в ее губы жадным поцелуем, потом принялся неистово покрывать поцелуями ее груди, легонько покусывая набухшие соски, и наконец подобрался к лону. Раздвинув ноги Энни, он целовал и ласкал горячие нежные складочки, вылизывал пламенеющий бутон, впитывал исходящий от нее пьяняще-душистый аромат.

Ногти Энни вонзились в его плечи, тело ее сотрясалось в сладострастных судорогах. Когда же пальцы Джеймса проникли в самую глубь ее существа, спина Энни выгнулась дугой над кроватью, а тело забилось в мощнейших пароксизмах наслаждения.

Но Джеймс не отпускал ее. Он продлевал сладостно-мучительную пытку, пока Энни не застонала от изнеможения. Она беспомощно и жалобно всхлипывала, судорожно ловя ртом воздух, и наконец Джеймс отстранился и сел на кровати, не спуская с нее внимательного взгляда.

Глаза Энни были плотно зажмурены, по щекам струились слезы. Тело по-прежнему содрогалось.

Джеймс совершенно не ожидал, что она вдруг сорвется с места, снова попытается убежать. Он уже подумывал, что Энни постарается уснуть, лишь бы только не смотреть ему в лицо, но она внезапно вскочила с кровати и опрометью кинулась к двери.

Джеймс чисто инстинктивно метнулся за ней и, сбив Энни с ног, сам упал ей на спину.

Энни, лежа ничком, судорожно всхлипывала, а Джеймса настолько распирало от желания, что он даже не стал тратить время на то, чтобы перевернуть ее на спину. Приподняв Энни за талию, он проник в нее сзади, глубоко, как только мог, и наградой ему стал гортанный крик нестерпимого наслаждения, вырвавшийся из ее горла.

Остановиться Джеймс был уже бессилен. Да и Энни не позволила бы. Задыхающаяся, беспомощная, она уронила голову на руки и приговаривала, всхлипывая и дрожа:

— Я не могу, Джеймс! Перестаньте, я больше не могу… Пожалуйста…

Он протянул руку вниз, нащупал ее клитор, и буквально в следующее мгновение они оба достигли вершины наслаждения. Тесно приникнув к Энни и крепко обняв ее обеими руками, Джеймс содрогался, раз за разом выплескивая в горячее лоно Энни волны своей страсти. Он чувствовал, как оглушительно колотится сердце, и наконец последние силы оставили его. Опрокинувшись на пол, он увлек за собой и Энни, которая, так и не переставая дрожать, распростерлась прямо на нем.

Джеймс попытался сообразить, сколько времени ему понадобится на то, чтобы вновь обрести хотя бы толику прежних сил. Впрочем, не исключено, что он вовсе не успеет их обрести. Как знать, может, Энни, придя в себя, схватит пистолет и разрядит в него всю обойму…

Однако Энни, похоже, тоже не торопилась вставать. Дыхание ее замедлилось и сделалось более ровным, но она по-прежнему продолжала прижиматься к Джеймсу всем телом. Голова Энни лежала на его плече, и внезапно он почувствовал, как кожу его обжигают горячие слезинки.

«Наверное, ее плач разбил бы мое сердце — если бы у меня было оно», — подумал Джеймс и неожиданно услышал голос Энни, сдавленный и тихий. Этого вопроса он боялся больше всего на свете.

— Как вы могли это сделать, Джеймс? — прошептала она. — Ведь вы любили его! Как вы могли поднять на него руку?

Он ответил без колебания — ответ этот созрел в его груди еще полгода назад:

— Я сделал это именно потому, что любил его, Энни. Несмотря на все зло, которое он причинил мне и другим. Несмотря на все его преступления.

— Какие?

Щадить ее дальше было уже бессмысленно.

— Он был убийцей, Энни. И еще — сводником. Умелым манипулятором, который играл чужими жизнями и забавлялся, отправляя людей на смерть. По большому счету, ему было плевать на родину, политику и даже на деньги. Патриотизм был ему чужд, но и корыстолюбцем Уин тоже не был. Он просто любил расставлять и передвигать людей, подобно фигуркам на шахматной доске. Всех, кто его окружал. В том числе и тебя.