— Что ж, Энни, — с неожиданной мягкостью произнес Джеймс. — Я ведь честно предупреждал, что правда тебе не понравится. Не так ли?

— Так.

В глубине души Энни даже поразилась, что нашла в себе силы ответить. А Джеймс внезапно поднялся и, размахнувшись, с силой запустил диктофончик в каменную стену. Черная пластмассовая коробочка разлетелась вдребезги, а змейкой выскользнувшая из нее узкая пленка заблестела в серебристой лунной дорожке, словно струйка крови.

Меж тем ветер неумолчно завывал на все лады, словно в едином зловещем хоре слились голоса сотен бэнши. Под сильным порывом длинные темные волосы Джеймса разметались по лицу, скрывая от Энни глубокую печаль и скорбь в его глазах. Когда Джеймс молча протянул ей руку, Энни не посмела ему отказать и оперлась на нее. Бежать было все равно некуда.

Внизу, в городе, в одном из узких проулков, они увидели оставленную кем-то машину. Джеймс проник в нее с такой легкостью, словно имел ключи, быстро закоротил проводки зажигания и кивком пригласил Энни садиться. Судя по всему, он ни секунды не сомневался, что Энни послушается. Так и вышло.

— Пристегнись, Энни, — сказал он.

Энни с трудом подавила в себе приступ истерического смеха. Она не сомневалась, что через несколько минут, отъехав куда-нибудь подальше, Джеймс убьет ее, как убил и Уина. Сделает он это так, как просил ее отец: быстро, безболезненно и без тени сомнения.

Энни пристегнула ремень. Чувства ее словно омертвели, канули в темный бездонный туннель, откуда не было возврата. Она безучастно взирала, как Джеймс сосредоточенно управляет автомобилем, и вдруг, неожиданно для себя, почувствовала необъяснимый прилив любопытства.

— Почему вы так долго ждали? — спросила она. — Почему все это время терпели мое присутствие?

— Потому что ты была ключом к разгадке многих тайн, — ответил Джеймс, даже не взглянув на нее. — Хотя и сама об этом не догадывалась.

Энни кивнула, молча принимая эту правду. Она понимала, что проку от нее больше нет. Даже если бы она и не прослушала это убийственное послание с того света, Доктор Смерть непременно ликвидировал бы ее. И ему даже не придется посещать больного на дому. Больной обратился к нему сам…

Они выехали за город, и вскоре вокруг сомкнулась тьма. Энни вдруг почувствовала, что не может больше молчать.

— Как вы это сделаете, Джеймс? — спросила она.

Он надолго задумался. Потом произнес:

— Я еще не решил.

— А есть у вас излюбленный метод? — не унималась Энни. — Скажем, выстрелить человеку в затылок и сбросить тело в овраг? По-моему, сейчас это должно вполне вас устроить. Пока мой труп найдут и опознают, вы уже будете в Штатах.

— Если его найдут, — уточнил Джеймс.

— Ах да, конечно. Об этом я не подумала. Кстати, скорбящих по мне будет раз, два — и обчелся. Отец содержал меня почти в полной изоляции, близкими друзьями или подругами я так и не обзавелась. Так что вряд ли мое исчезновение скоро заметят. Мартин разве что… Между прочим, вам ведь придется каким-то образом объяснить ему, куда я подевалась.

— Это верно, — бесстрастно промолвил Джеймс. — Мартин, конечно, заметит.

— По-моему, прошлой ночью вы неплохо поорудовали ножом, — сказала Энни, уже с трудом заставляя себя продолжать эту игру. — Конечно, при прочих равных условиях я предпочла бы, чтобы меня вы прикончили как-то иначе. Нож, наверное, убивает не сразу. Это болезненно, да и кровищи слишком много.

— Договорились, — произнес Джеймс. — Нож исключаем.

— Но удушение меня тоже не слишком привлекает, — добавила Энни после некоторого раздумья.

— Я и сам недолюбливаю этот способ, — согласился Джеймс. — Возни слишком много.

Можно было подумать, что они обсуждают рецепт приготовления какого-нибудь блюда!

— Очень хорошо. — Энни вздохнула. — И еще одна просьба, Джеймс. Не расчленяйте мое тело, пожалуйста. Меня всегда приводили в ужас отрубленные головы и конечности. Порой я даже думала, что, возможно, в прошлой жизни меня обезглавили.

Джеймс бросил на нее быстрый взгляд. Рулевое колесо в его огромных крепких руках казалось игрушечным.

— И кем же ты была, Энни? Марией Стюарт? Или, может быть, Анной Болейн?

— Нет, — прошептала она. — Я была бедной девушкой, случайно оказавшейся в водовороте чужих страстей…

Губы Джеймса скривились в усмешке:

— Хорошо, расчленять твое тело я, так и быть, не стану. Есть еще просьбы?

— Я хочу знать, как погиб мой отец. Вы столкнули его с лестницы?

Джеймс отвернулся. Лицо его потемнело. Вцепившись в рулевое колесо, он молча уставился на дорогу.

Воспоминания, которые нахлынули на него, были такими четкими и ясными, словно все это случилось не далее как вчера. Долго, очень долго он загонял их внутрь, но теперь смысла сопротивляться и бороться с ними больше не было. Требовалось лишь набраться мужества и посмотреть своему прошлому прямо в глаза. Он поступил так, как должен был поступить. И если бы возникла необходимость, совершил бы этот шаг снова.

Уин Сазерленд всегда жил на широкую ногу. Особняк в Джорджтауне отличался не только изысканной роскошью, но и отменным вкусом. Мебель под старину, дорогие картины, редкая антикварная утварь — все это было подобрано с любовью и великим терпением. Кроме того, во всем чувствовались продуманность и расчет, столь отличавшие всегда Уина Сазерленда. И в самом деле, все в его жизни — от уотерфордского хрусталя до друзей и единственной дочери — было результатом тщательно спланированных действий. Случайностям в этой жизни места не было, и до самой смерти Уин жестко контролировал всех и вся — что, как правило, оставалось незаметным для окружающих.

Получив очередное задание, Джеймс всякий раз беспрекословно повиновался. Он почти никогда не говорил Уину «нет», а уж в тот вечер это было попросту невозможно.

В огромном особняке Сазерлендов стояла могильная тишина, большинство огней были притушены. Уин встретил его в своем изысканном кабинете, отделанном вишней. В руке он держал рюмку дорогого коньяка, а посередине комнаты стоял накрытый на двоих столик с резными ножками и мраморной столешницей. Горели свечи, и ослепительно сверкал уотерфордский хрусталь.

Сам Уин, облаченный в роскошный кашемировый свитер, сидел спиной к камину, его волосы, тронутые благородной сединой, были зачесаны назад, красиво обрамляя породистое лицо. Он отечески улыбнулся Джеймсу, его иссиня-голубые глаза светились любовью.

— Я знал, мой мальчик, что могу на тебя положиться, — тепло приветствовал он Джеймса. — Садись и наливай себе коньяк.

Джеймс молча повиновался; впервые за двадцать лет, что он знал и безмерно обожал Уина Сазерленда, он не знал, что ему сказать. Уин расположился в кожаном кресле напротив, наполнил рюмку ароматным коньяком и, вытянув ноги, попытался расслабиться.

— Скоро будем ужинать. Я попросил Рене приготовить нам ньокки по-римски. Помнишь, где мы с тобой впервые отведали это блюдо? В Венеции. Когда пытались выйти на след Арнольдо. И ведь вышли.

— Да, — кивнул Джеймс.

Арнольдо Катабланко был первым человеком, не носящим погон и мундира, которого он убил. Беспощадный террорист, член Красных бригад, Арнольдо годами успешно скрывался от Интерпола. Уин сам привел к нему Джеймса. И на глазах Уина Джеймс сломал шею Катабланко. После чего они отправились отпраздновать это событие за бутылкой вальполичеллы с ньокки.

— Жаль, что ты не мой сын, Джеймс, — вздохнул Уин, задумчиво глядя на золотистый напиток в сверкающей рюмке. — А ведь одно время я метил тебя в мужья Энни. Когда-то я был уверен, что вы составите идеальную пару. Да, ты бы женился на Энни, и тогда вы оба принадлежали бы мне…

— И что же заставило вас передумать?

— О, много всего, — махнул рукой Уин. — Во-первых, Энни не справилась бы с тобой. С Мартином ей было куда проще. Он всегда был помягче, легче поддавался лепке.

— А я, по-вашему, не поддаюсь? — с едва уловимым оттенком горечи спросил Джеймс. — Мне казалось, вы всегда считали меня безропотным и послушным…

— Только не тебя, мой мальчик. Я никогда не совершал ошибки, в которую иногда впадали другие — те, что тебя недооценивали. Ты был моим самым ярким и любимым учеником, но при этом всегда бросал мне вызов. Если я мог провести тебя, это означало, что я мог провести любого. И мне это удавалось.

— Да, удавалось, — эхом откликнулся Джеймс. Уин допил коньяк.

— Пойдем ужинать, пока не остыло, — с улыбкой предложил он, поднимаясь. — Лично я с превеликим нетерпением предвкушаю этот ужин.

Стол был накрыт с любовью, сладкий аромат пышных роз перемешивался с дразнящим запахом изысканной пищи и тонкого вина. Уин Сазерленд всегда славился умением манипулировать людьми. Он настолько непринужденно вел беседу, что Джеймс позабыл обо всем на свете и даже смеялся его шуткам. На какое-то время ему вдруг показалось, что молодость вернулась и Уин Сазерленд впервые объясняет, каким образом он, Джеймс, способен спасти мир и одновременно искупить собственную вину перед ним. Причем смехотворной ценой. Требовалось всего лишь отдать свою душу, которую он и без того уже безвозвратно утратил…

За ужином последовала чашечка крепчайшего кофе-эспрессо и крохотный стаканчик амаретто.

— Зря я, наверное, позволяю себе кофе в столь поздний час, — произнес Уин, смущенно улыбаясь. — Потом долго уснуть не смогу. Впрочем, сегодня, пожалуй, не стоит беспокоиться из-за этого…

Джеймс смотрел на Уина во все глаза: ему вдруг захотелось завопить во все горло, молить о пощаде.

— Да, — выдавил он. — Сегодня это не должно вас беспокоить.

Уин понимающе кивнул:

— Что ж, пойдем тогда прогуляемся, мой мальчик. Вечер славный выдался. Ты не против, Джейми?

Никому не дозволялось звать его Джейми, только Уину это сходило с рук.

— Нет, — угрюмо ответил Джеймс.

В полном молчании они прогулялись вокруг дома — оба слишком хорошо знали друг друга, чтобы говорить об очевидном, — потом поднялись по наружной лестнице на площадку второго этажа. Там Уин повернулся к Джеймсу лицом и посмотрел в глаза. Полный диск луны матово сиял за его головой, подобный серебристому нимбу.