Энни заставила себя встряхнуться. Нет, уж беспомощной она никогда в жизни не была и не будет. Напротив, она сильная и изобретательная. Если Джеймс не вернется, она сама отправится на его поиски!

В этот момент внезапно загромыхала дверная ручка, и Энни с облегчением вскочила. Наконец-то! Она уже устремилась в темную прихожую, тщетно пытаясь сдержать радостную улыбку, как вдруг остановилась, словно вкопанная. Дверь вовсе не отпирали — ее пытались выломать!

Охваченная паническим ужасом, Энни попятилась. Тот, кто ломился в дверь, наверняка делал это неспроста. Он знал, что найдет здесь Джеймса. Или Энни.

Она лихорадочно огляделась, пытаясь сообразить, где можно спрятаться. Обставлен дом был крайне скудно, а стенных шкафов, похоже, в нем не было вовсе. В ванной отсутствовала не только дверь, но даже занавеска; кровать едва возвышалась над полом.

Времени на раздумья у нее в любом случае не было: дверь распахнулась под могучим напором, и Энни ничего другого не оставалось, как нырнуть в тесную гостиную и затаиться там.

Неведомый пришелец, кто бы он ни был, пришел один. Энни отчаянно молилась, чтобы им оказался Джеймс, который просто забыл ключи, но в глубине души понимала, что это невозможно. Джеймс никогда ничего не забывал. Кроме того, незваный гость, как ни старался, производил слишком много шума, а Джеймс даже в темноте двигался бесшумно, как кошка. Нет, это не Джеймс. А следовательно — враг.

Поскольку он все-таки старался не шуметь, значит, знал, что дома кто-то есть. Кто же ему нужен? Джеймс? Или с Джеймсом уже расправились?

Босая, дрожащая от холода и сырости, с влажными после душа волосами, Энни испуганно жалась за дверью. Сейчас ее неведомый противник увидит, что душем недавно пользовались, найдет остатки ее трапезы в кухне… А потом — неизбежно найдет и саму Энни. Выхода нет — придется ей, дождавшись, когда он зайдет в одну из спален, босиком бежать из дома. Одна надежда — что она бегает быстрее, чем он, и что ей удастся хоть где-нибудь спрятаться, затеряться среди незнакомых улиц…

«Досчитай до пяти, — приказала себе Энни. — А потом еще до десяти. А теперь — вдохни поглубже и беги, как будто за тобой черти гонятся!..»

Он поймал ее уже в прихожей. Коренастый, почти квадратный человек схватил ее за руку и отшвырнул к стене с такой силой, что Энни показалось, будто из нее дух вышибло. В темноте она успела разглядеть занесенную руку, в которой блеснул нож, и поняла, что жить ей осталось считанные мгновения. Собрав последние силы, Энни судорожно рванулась в сторону, и нож звякнул о стену. Невидимый враг грязно выругался.

Умирать в тесной и вонючей прихожей незнакомого дома Энни вовсе не улыбалось. Вдохнув полную грудь воздуха, она закричала что есть силы, и имя человека, которого она с таким отчаянием призывала на помощь, гулким эхом прокатилось по пустому дому.

— Джеймс! — кричала Энни, вцепившись в руку с ножом, занесенную для повторного удара. — На помощь!

Она даже не почувствовала боли, а лишь ощутила, как по руке потекло что-то горячее, и поняла, что ранена. Теперь она даже не сможет отбиваться. Джеймс, вернувшись, застанет ее труп в луже крови… Будет ли он горевать по ней? Или, может, он сам уже мертв?

— Стерва! — прорычал густой бас с ирландским акцентом. — Янки чертова!

Лезвие ножа блеснуло в темноте, устремляясь к ее лицу.

Энни в ужасе зажмурилась…

Она не слышала, как появился Джеймс. Не слышал его и враг. Внезапно Энни почувствовала, что ее больше никто не держит, и открыла глаза. Посреди тьмы и кошмара, словно из небытия, возникла высокая и стройная тень, а в следующее мгновение коренастый ирландец взмыл в воздух и со страшной силой врезался в стену. Послышался жутковатый хруст, и он мешком осел на пол, а нож выпал из бесчувственных пальцев.

Энни с немым ужасом следила, как Джеймс, подобрав нож, надвинулся на поверженного врага.

— Нет! — выдохнула она.

Однако если Джеймс и расслышал ее, то виду не подал. Он склонился над ее недавним врагом, на мгновение заслонив его от глаз Энни. Когда же Джеймс встал, тот лежал лицом вниз, а под ним расплывалась лужа крови.

— Вы убили его… — еле слышно прошептала Энни.

— И в придачу еще его дружка за дверью, — процедил Джеймс. — А чего ты ожидала? Что я приглашу их на чай?

Энни хотелось кричать от ужаса. Какой там техасский акцент? В голосе Джеймса не было вообще ничего от американца. Только сейчас она внезапно осознала, что Джеймс — ирландец. Ирландец до мозга костей. Точно такой же, как и человек, которого он только что убил у нее на глазах…

Джеймс протянул к ней руку, но Энни отпрянула: ей показалось, что его рука обагрена кровью.

— Как знаешь, — холодно произнес Джеймс. — Тогда иди на кухню сама, а я наведу тут порядок.

Он отвернулся, а Энни с трудом, опираясь на стену, встала и, обхватив обеими руками живот, согнувшись в три погибели, направилась в кухню. Она едва успела склониться над раковиной, как ее жестоко вырвало — пивом, рыбой, чипсами и желчью.

Энни услышала, как Джеймс пустил воду в ванной. Она понимала, что должна помочь ему — ведь он только что спас ей жизнь, убил человека, который собирался убить ее. Ей следует не воротить от него нос, а быть благодарной по гроб жизни. И все-таки Энни ничего не могла с собой поделать.

«Доктор Смерть», — так назвал его Мартин. «Я быстро откликаюсь на вызов, скрупулезен и не причиняю боли. Вдобавок посещаю больных на дому», — сказал Джеймс. Энни поежилась и только тогда заметила кровь, которая обагрила ее одежду.

Порез на предплечье выглядел довольно зловеще, но рана была неглубокая, и кровь уже едва сочилась. Воспользоваться грязным полотенцем для посуды Энни не рискнула, а ничего похожего на стерильные салфетки здесь не было и в помине. Поэтому она быстро стащила с себя футболку и, надеясь, что вода относительно чистая, обмыла рану под краном.

Порез был довольно длинный. Энни понимала: если не зашить рану сейчас, то шрам останется навсегда, но было ясно, что Джеймс едва ли повезет ее в ближайшую больницу. «А вот Уин был бы потрясен», — подумала она. Ее отец даже мысли не допускал, чтобы гармонию его самого совершенного творения нарушил какой-нибудь изъян…

Внезапно у нее закружилась голова, и Энни, присев на стул, обвязала рану все той же футболкой. Руку начало неприятно жечь, и Энни вдруг стало очень жаль себя.

Она старалась не прислушиваться к звукам, доносящимся из прихожей. Пыталась не думать о том, чем занят сейчас Джеймс. Ей отчаянно хотелось отключиться, выкинуть из головы мрачные мысли, забыться сном. Но она все равно все слышала и все понимала…


Джеймс быстро покончил с уборкой, ни на мгновение не переставая бранить себя последними словами за то, что перерезал мерзавцу глотку и перепачкал весь пол. Нужно было просто свернуть ему шею. Однако враг уже потянулся за пистолетом, и времени на раздумья у него не оставалось.

Джеймс прекрасно знал, какие мысли витают сейчас в голове Энни: он видел, каким диким, почти животным ужасом были полны ее глаза, когда он отослал ее в кухню. Скорее всего она так и не поняла, что горло нападавшему он перерезал по необходимости, а не поддавшись собственной прихоти.

Но объяснять ей Джеймс ничего не собирался. Ему не раз приходилось убивать по причинам куда менее серьезным, чем эта. Если на сей раз поступок его был вполне оправдан, то многие другие убийства объяснять было нечем. И ему оставалось только положиться на благоразумие Энни.

Да, конечно, о смерти она знала не понаслышке: видела труп Клэнси, не говоря уж о том, что сама первой обнаружила бездыханное тело своего отца. Но свидетелем убийства — с его неизбежной мерзостью и кровью — Энни стала впервые.

И лишь теперь по-настоящему поняла, кто такой Джеймс. Безжалостный убийца.

«Что ж, пожалуй, это даже к лучшему, — сказал он себе, выволакивая труп в крохотный садик и затаскивая в сарайчик, где уже покоилось тело напарника убитого, — Энни теперь перестанет витать в облаках, у нее наконец откроются глаза. Она окончательно поймет, с кем связалась. Узнает суровую правду. Давно пора».

Энни сидела в самом темном уголке кухни, и Джеймс, не позволяя себе даже взглянуть в ее сторону, прямиком направился к плите.

— Как насчет чая? — сухо поинтересовался он, наполняя облезлый чайник водой из-под крана. — Англичане считают его панацеей от всех бед.

— А ирландцы?

Голос ее был едва слышен, но обвинительные нотки прозвучали вполне отчетливо. Однако Джеймс не без удовлетворения отметил, что Энни, по крайней мере, не бьется в истерике.

— Ирландцы, разумеется, предпочитают виски, — ответил он, пожимая плечами. — Но, к сожалению, сейчас его у нас нет, а потому придется довольствоваться чаем.

Нацепив привычную непроницаемую маску, Джеймс наконец позволил себе посмотреть на Энни и замолчал, потрясенный увиденным. На Энни были лишь джинсы и кружевной лифчик, и на мгновение в мозгу Джеймса промелькнула нелепая мысль, что она пытается его соблазнить. Но почти тут же он разглядел ее руку, завернутую в какую-то окровавленную тряпку, — и остолбенел. Он, повидавший столько крови на своем веку, вдруг превратился в каменное изваяние при виде окровавленной руки девушки!

Именно — девушки. Потому что, хотя ей и было двадцать семь лет и она давно перестала быть девственницей, для него Энни по-прежнему оставалась девушкой. Храброй, отчаянной и разгневанной.

— Этот гад все-таки ранил тебя, — спокойно произнес он, запрещая себе сходить с места.

Джеймс опасался, что кинется к ней слишком быстро и резко, напугает до полусмерти или скажет что-то такое, о чем будет сожалеть до конца своих дней. До конца своей проклятой жизни.

— Ничего страшного, — отважно заявила Энни. — Рана неглубокая, и кровь уже не идет.

Джеймс опустился перед ней на колени и аккуратно, почти нежно снял самодельную окровавленную повязку. В глубине души он опасался, что Энни снова отшатнется от него, но она сидела совершенно неподвижно, опустив глаза, и лишь неровно вздымающаяся грудь выдавала ее волнение.