— Что вас беспокоит, Джеймс?

— Ты, Энни. Я знаю, что ты в меня влюблена…

— Ничего подобного! — с жаром запротестовала она.

— С той самой поры, когда тебе исполнилось девятнадцать, а я приехал в Мэн навестить вас с Уином.

— Чушь собачья, — отрывисто заявила Энни, которая никогда прежде так резко не выражалась. На самом деле она влюбилась в Джеймса на целый год раньше, но в то время ей лучше удавалось скрывать свои чувства.

— Хорошо, Энни, не будем спорить. Но заруби себе на носу — этому не бывать. Ни сейчас, ни когда-либо.

— Чему?

— В постель мы не ляжем.

— Почему? — растерянно спросила она.

Чувствовалось, что такого вопроса Джеймс не ожидал.

— Почему? — переспросил он, немного растерянно. — Да потому, что так нельзя. Потому что мы с тобой принадлежим к разным поколениям. Потому что я служу у твоего отца. Но главное — потому что я тебя не хочу. — Джеймс говорил с такой подкупающей, хотя и жестокой искренностью, что только слепая дура могла подумать, что он кривит душой.

Энни слепой дурой не была.

— Вы хотите сказать, что мой папа велел вам держаться от меня подальше?

— Если ты так считаешь, то, значит, плохо знаешь Уина. А меня не знаешь и вовсе.

— Вы хотите сказать, что можете ослушаться моего отца?

Джеймс вздохнул, устало и недовольно.

— Энни, я не собираюсь с тобой препираться. И у нас вообще нет предмета для обсуждения. Я, конечно, весьма польщен, но и только. В данное время у меня на уме совсем другая женщина, но даже, если бы её и не было, то я ещё не настолько оголодал, чтобы волочиться за студентками.

Уин привил ей хорошие манеры, научил быть всегда приветливой и спокойной, никогда не проявлять гнева или страсти. Он также воспитал в ней умение держать себя в руках. Однако Энни потребовалось сжать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя холодно улыбнуться. «Думай о Грейс Келли», — посоветовала она себе.

— Что ж, вы мне все растолковали, — сказала она. — Теперь, пожалуйста, отпустите меня, чтобы студентка могла вернуться в свой колледж.

Не мог он забыть, что до сих пор держал её за запястье. Однако вполне мог и не заметить, что машинально поглаживает её по руке большим пальцем. И это не ускользнуло от внимания Энни.

Джеймс выпустил её, помог выбраться из машины и, не обращая внимания на протесты Энни, сам понес её дорожную сумку к стойке регистрации. Энни, идя с ним рядом, постепенно закипала.

Даже после проверки багажа Джеймс с ней расстался.

— Вы что, боитесь, что я не улечу своим рейсом? — резко спросила Энни. — Обещаю, что не прибреду к вашим дверям, как заблудшая овечка.

— Я и сам это знаю, — пожал плечами Джеймс. — Но моя дражайшая мамочка наказала мне всегда провожать женщину до самых дверей, — сказал он с подчеркнутым техасским акцентом.

Энни с трудом удержалась, чтобы не наговорить ему колкостей. И они ждали вместе, сидя на жестких пластиковых сиденьях, окруженные горластыми детишками, озабоченными родителями и нетерпеливыми бизнесменами. Они сидели молча, ибо Энни решила презреть воспитание и не отказалась коротать время вежливой беседой ни о чем.

Наконец объявили посадку на её рейс. Она встала, и тут же поднялся и Джеймс, высокий, молчаливый и отчужденный. Он, казалось, постарел за каких-то несколько дней, и мысли его витали где-то вдалеке. Энни попыталась угадать, рад ли он, что наконец от неё избавился. И ещё спросила себя, стоит ли верить в то, что он ей наговорил.

А потом в нее вдруг вселился какой-то бес. Энни подняла на него глаза и улыбнулась почти весело.

— До свидания, дорогой, — пропела она ангельским голоском и, обняв Джеймса обеими руками за шею, пылко поцеловала его в губы.

Энни думала, что он проявит недовольство либо, сжав зубы, проигнорирует ее выходку. На худой конец — посмеется. О том, что произошло на самом деле, она и мечтать не смела.

Руки Джеймса обхватили Энни и стиснули, как клещи, в следующую секунду ее тело оказалось крепко прижатым к торсу Джеймса. Она даже не успела толком поцеловать его — прикосновение ее губ вызвало настоящую бурю. Каждой клеточкой своего тела она ощущала бушевавший в нем огонь, взрывную энергию мышц, кипящую страсть, захлестнувшее Джеймса звериное возбуждение. Энни казалось, что ее увлек и поглотил гигантский водоворот, завертел волчком вихрь всесокрушающего смерча. Она не могла даже шевельнуться, целиком отдаваясь этому безумному поцелую. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Руки Джеймса скользнули вниз по ее бедрам, он приподнял Энни, прижал к своим чреслам, и она сразу ощутила, насколько он возбужден, почувствовала, как волны неодолимого желания сотрясают его мощное тело.

Энни не замечала гула голосов вокруг, не слышала подбадривающих возгласов и даже аплодисментов. Лишь отдаленное эхо доносилось откуда-то со стороны. В эти минуты для нее на всем белом свете не осталось никого, кроме Джеймса — его губ, его рук, его тела…

Но внезапно он разжал объятия и отступил на несколько шагов, мгновенно разорвав их единство — и физическое, и духовное. Энни не знала, что ей делать — кричать ли на него, царапаться и молотить кулачками или умолять забрать ее с собой, увезти в машине, завести в какую-нибудь темную аллею, куда угодно…

Однако Джеймс наверняка и слушать ее не стал бы. Энни поняла это в тот миг, когда увидела его лицо — снова абсолютно непроницаемое. Лицо старого друга семьи, который не только в жизни к ней не прикасался, но и помыслов таких не имел.

И Энни не стала унижать себя бессмысленной мольбой. Собрав воедино остатки достоинства и чувства юмора, она заставила себя усмехнуться:

— Нам бы следовало чаще прощаться с вами, Джеймс.

Ответный взгляд его был суров и холоден, как северный ветер.

— В этой жизни я и без того уже прощался куда больше, чем следовало, — холодно заметил он и, повернувшись, зашагал прочь.

Ах, какие только мечты не вынашивала с тех пор Энни! В течение всего полета до Бостона ее согревали воспоминания об их прощальном поцелуе. И не только во время полета, но и потом, еще несколько недель, она не могла вспоминать о нем без мучительно сладостного трепета. И приближающееся Рождество ожидала поэтому со смешанным чувством тревоги и радости. На Рождество она приедет домой на целый месяц и сможет постоянно видеться с Джеймсом, поскольку он, потеряв собственную семью, всегда проводил рождественские праздники с ними. Энни твердо решила, что единственный раз в жизни ослушается отца, разрушит нелепые бастионы, которые возвел вокруг себя Джеймс, и насладится каждым мгновением их близости!

Однако Джеймс так и не приехал к ним на Рождество — впервые за последние четырнадцать лет. Уин уклончиво объяснил, что Джеймс улетел по делам в Европу. Однако Энни не успела даже обвинить его во вмешательстве в ее личную жизнь, поскольку отец в тот же вечер представил ей Мартина Полсена.

Мартин оказался живым воплощением ее девичьих грез и мечтаний. Идеальный мужчина, он полностью удовлетворял ее в постели, никогда не пугал, ничего не требовал и в конце концов настолько очаровал, что Энни позабыла обо всем на свете.

Уже в июне они сочетались браком. На свадьбе присутствовал и Джеймс, который выглядел старше обычного и держался отчужденно. Как ни странно, Энни и не вспомнила, что еще недавно пылала к нему почти безумной страстью. Она даже разок станцевала с ним и сама подставила щеку для поздравительного поцелуя.

А три года спустя, когда гипнотический туман рассеялся, Энни поняла, что все это время прожила впустую. Уин сам помог ей оформить развод, избежав лишней шумихи. И Энни зажила одна, не оглядываясь на прошлое…

Однако сейчас, на борту маленького самолета, она не только оглядывалась, но старалась проникнуть в самые отдаленные уголки собственного сознания, чтобы хоть задним числом попытаться понять себя прежнюю. В очередной раз посмотрев на своего одетого во все черное спутника, который молча сидел рядом, она вспомнила одно его высказывание и, не удержавшись, выпалила:

— Вы говорили, что Уин слепил меня…

Джеймс повернулся к ней:

— Да, и ты сама это прекрасно знаешь.

— И еще вы сказали, что он лично подбирал для меня мужчин, — напомнила Энни. — Что вы под этим подразумевали, хотела бы я знать.

Джеймс пожал плечами и отвернулся.

— Я не могу судить о мотивах его поступков, — сдержанно произнес он.

— Можете! Вы, очевидно, хотели сказать, что он свел меня с Мартином, поскольку так ему было удобно?

— Это было и слепому видно.

— И папа хотел, чтобы я вышла за него замуж, да? Он все заранее рассчитал?

Джеймс снова посмотрел на нее, и Энни затаила дыхание. Она заранее догадывалась, какой последует ответ, и понимала, что жалеть ее Джеймс не собирается.

— Энни, твой отец всегда держал в своих руках все нити и никогда и ни в чем не полагался на случай. Он лично выбрал Мартина из числа своих многочисленных рекрутов, сам вымуштровал его, сделав таким, о каком ты всю жизнь мечтала, и приподнес тебе на серебряном блюдце. И ты проглотила наживку вместе с крючком и леской.

От Энни не ускользнула скрытая горечь в его голосе.

— Но зачем ему это понадобилось?

— Уин хотел, чтобы ты была от меня подальше, — спокойно пояснил Джеймс. — Он ведь лучше других знал твой характер. При всей внешней покладистости ты, когда тебе что-нибудь втемяшится в голову, становишься норовистой и неуправляемой.

— Но почему он выбрал именно Мартина? — недоумевала Энни. — Почему не вас?

— Потому что Мартином он мог управлять. Мартина он создал сам, по собственному подобию, и сделал идеальным карманным мужем для тебя. Мартин во многом на него походил. Я устраивал его куда меньше.

— Итак, папа устроил этот нелепый брак лишь из-за того, что опасался моего увлечения вами, — заключила Энни, стараясь подавить дрожь в голосе. Повсюду, куда ни копни, она сталкивалась с предательством. — Боже, какая глупость! Учитывая, что вы никогда не испытывали ко мне никаких чувств…