— Вылить воду через кокпит, — сказал он. — Переставляй щупальца берегом и тайгой, салага.

— Я же говорю, что несерьезный вы человек, — с укором сказала она.

— Я легкий человек. Легкий на подъем. «Кажется, это была мина?» — спросил боцман у капитана.

«Буль-буль-буль», — ответил капитан. Я — морской волк.

— И решения у вас несерьезные, — тихо засмеялась она. — Ну, вот мы и здесь. И катер собирается отчаливать.

На катере, что тускло чернел у причала, действительно кончалась суматоха.

«Поеду, — в предчувствии необычайного, того, за чем он всю жизнь гнался, подумал Будрис. — Обязательно поеду. И может, жизнь приобретет новый смысл».

— Ну хорошо, — сказал он. — Скажите хоть на прощанье ваше имя.

— Разве что для того, чтобы прочно забыть его навсегда?

— Так вот вам для «забыть». Северин Будрис.

— Возьмите и мое на кладбище имен. Гражина Арсайло.

— Подождите, — сказал он. — Что за имя?

— Сама знаю, что необычное. Но имена — то малое, что осталось от семейной традиции. Да еще несколько названий домашней утвари. И присказок несколько.

— Нет, нет, — сказал он. — Это здесь оно необычное. У меня на родине оно… ну самое обыкновенное имя. Имя как имя.

— Мы ссыльные, — сказала она. — Давно, до революции. Очень давно. Был какой-то большой бунт. Все бунтовали… Скажите, есть где-нибудь такой городок — Миловид?

— Миловиды, — сказал он. — Это не городок. Это деревня. Во время того, как вы говорите, «бунта», возле нее произошло одно из самых больших сражений.

— Видите, значит, правда. А у нас многие считали, что рассказы прадеда — выдумка, а он — хвастун. Я совсем маленькая была, а ему было девяносто лет, и он заговаривался, почти совсем из ума выжил.

— Слова, — сказал Северин. — Слова, которые остались.

Она наморщила лоб. И после паузы, с несказанно милым, детским акцентом стала называть: Здзенцинеу-ув… Это про него… Гаршчэк… Верацидала… На рагули тапор направяць… О, чэсь вам панове-магаци.

— Здзяцiнеу, — поправлял он. — Гаршчэчак… Варацiдла… На paгулi сякеру напрауляць… О, чэсць вам, панове-магнацi.

— Да… Да…

— Милая моя, — сказал он. — Милая вы моя. Мы же из одних краев… Вы понимаете, что мы из одних краев… И подумать только, что, если бы не эта толчея, я не знал бы вас, а вы не знали бы, откуда вы, да еще бы считали покойного деда лгуном…. Потом, когда катер отчалил, Северин долго еще стоял на причале и смотрел в море. Сначала он еще видел женский силуэт на борту, затем только темные очертания посудины, потом — огоньки. Вскоре исчезли и они, и осталось море.

III. КОРОТКАЯ ПЕСНЯ О СНАХ ПРОБУЖДЕНИИ И ШТОРМЕ

Те два дня, что оставались до воскресенья, он провел будто в тумане. Он сам не ожидал, что случайная встреча пробудит в нем такую счастливую, наряженную, как струна, тревогу, такое волнующее, удивительное ожидание. И это было, конечно, не потому, что ждала женщина (она его не ждала, да и не могла ждать), а оттого, что впереди были дороги, перемены, дебри джунглей и надежда, что станет легче.