Оливия Уэдсли - Честная игра

— Да, дорогой, — мягко прервала его миссис Кардон, — я вижу… А вот и обеденный гонг.

Обед носил праздничный характер. Даже Филиппа выпила бокал шампанского, которое ненавидела, и оно вызвало на ее щеках яркий румянец. После обеда Филиппа и Джервэз направились в музыкальный салон, немного холодное, прекрасное помещение, к которому вела галерея с противоположного, северного конца дома. Филиппа подошла к роялю и начала играть. У нее был небольшой, но приятный голос, в котором звучали нотки призыва. Она начала петь одну из современных, ничего не говорящих песенок, немного смущенно улыбаясь Джервэзу.

Он облокотился о высокую доску камина, заложил руки в карманы и закурил, стараясь скрыть свое обожание и с ужасом чувствуя, что его охватывает такое же безумное желание, как и тогда, в лесу… А вдруг ей будут неприятны его ласки, его поцелуи?

Филиппа продолжала петь, иногда почти шепотом произнося слова. Вдруг она запела полным голосом; песенка была переложена с греческого, и Филиппа вкладывала в нее все свое чувство и голос. Ей особенно нравилась строфа: «Как бы я желала быть небом, чтобы всеми своими звездами смотреть на тебя».

В два шага Джервэз очутился подле нее; он положил свои руки ей на плечи, и она невольно откинула голову назад.

— Если бы я был небом, — сказал он у самых ее губ, — для меня на земле ничего не было бы прекраснее тебя… вот как я чувствую… те слова в песне.

Он прижал ее к себе. Они стояли, оба высокие, Филиппа в объятиях Джервэза.

— Счастлива? — тихо спросил он.

Она улыбнулась ему открыто и весело и затем, почувствовав скрытое под ответной улыбкой страшное напряжение, поцеловала его.

На следующий день жизнь закипела вокруг них. Филиппа убедилась, что помолвка — одна из самых приятных вещей в мире. Джервэз приобрел новую ценность в ее глазах; она стала гордиться им, его поступками, всей его личностью и тем обаянием, которое окружало его.

Все, по-видимому, были довольны, завидовали ей. По крайней мере, Фелисити высказывалась вполне определенно.

— Ты хорошо поступила, дорогая, — сказала она, сидя перед зеркалом Филиппы и румяня себе губы. — Хорошо! Я бы сказала — превосходно! Сэм говорит, что Джервэз на редкость богат, а, как ты знаешь, он не любит преувеличений. Его дословное выражение о размере богатства Джервэза было: «горы денег», и он был при этом вполне серьезен. И, кроме того, у Джервэза не только деньги, но и привлекательность.

Она вдруг резко обернулась, и ее синие глаза пытливо уставились на Филиппу.

— Я надеюсь, что ты любишь его, не правда ли?

— Конечно! — ответила Филиппа. Фелисити сделала веселую гримаску:

— Ты такой еще смешной котенок — прямо-таки непередаваемо! Я не думаю, чтобы ты была скрытна, или же только немножко. Но мне кажется, что все это время ты сдерживала себя. Вообще, бэби, я склонна думать, что ты еще не пробудилась, а это в наши дни кажется очень странным!

Она опять повернулась к зеркалу и задумчиво прибавила:

— Но для Джервэза очень хорошо, если ты действительно увлечена им. Послушай… — (пауза, во время которой она внимательно изучала свое лицо), — послушай, ты ничего не будешь иметь против, что я попросила приехать Тедди? Видишь ли, я ведь ничего не знала об этой помолвке. Во всяком случае, не наверно. Я надеялась, но я не думала, что это так скоро случится.

— Я тоже нет, — ответила Филиппа беззаботно. — Я была совсем ошеломлена, когда Джервэз сделал мне предложение. Я никогда не думала об этом. Мне просто было приятно его общество.

— Прекрасно, — продолжала Фелисити, — но ты ведь не увлекалась и Тедди, не правда ли? Он приедет с Ланчестерами. Кстати, раз мы уже заговорили о браке, как могла Леонора…

— Дикки очень хороший малый, — перебила ее Филиппа. — Мне кажется, у него много внутренних достоинств, и он исключительно добр.

— Добр! Внутренние достоинства! — насмешливо повторила Фелисити. — Возможно! Я не знаю. Но я знаю, что Леонора вышла за него замуж не ради этих качеств, а потому, что Рексель сделал предложение Шейле Тор из-за денег, и Леонора решила сделать то же самое и добилась своего. Но даже миллионы Дикки не примирили бы меня с его лицом; это не лицо, это прямо-таки тридцать три несчастья! Существуют уродливые люди, но, как бы они уродливы ни были, в их уродстве есть что-то симпатичное, естественное, и его не замечаешь. Но уродство Дикки просто противно и как-то возмущает; это спесивое выражение, и рот, как у лягушки, и эти ужасные складки жира, свешивающиеся на воротник! Странно и смешно, должно быть, чувствовать себя обожаемой таким человеком, как Дикки, да еще так, как он обожает Леонору. Я бы сошла с ума на ее месте. Я пригласила ее из жалости. Дикки не может приехать, a tete-a-tete с ним измучило ее до смерти; поэтому она чуть не прыгала от радости при мысли хоть на некоторое время избавиться от него. Филиппа закурила папиросу и тихо сказала:

— Но Дикки был таким же уродливым и до брака, когда она спокойно переносила его внешность. И мне кажется, с ее стороны очень нехорошо так относиться к нему и избегать его теперь.

— Посмотрим, как ты заговоришь после замужества, — возразила Фелисити. — Брак изменяет тысячу вещей и больше всего — представление женщины о том, что ей нравится и что ей не нравится… Алло! Подъехал какой-то автомобиль… — Она подбежала к окну. — Ага, это жених вернулся из города, торопясь вернуться в хижину невесты на своем пятидесятисильном «роллсе». Зачем он ездил, Филь? Ах, понимаю, за кольцом! Как мило со стороны Джервэза, что он не припас к этому случаю какого-нибудь материнского кольца, как это делают многие! Впрочем, Сэм тоже не посмел бы мне преподнести что-нибудь неинтересное или с привкусом романтики, хотя бы это ему стоило жизни.

Она посмотрела на свою руку и улыбнулась, но сейчас же зевнула.

— Но ведь ты же была влюблена в Сэма? — сказала Филиппа, и в тоне ее слышались обвинительные нотки. — До того, как ты стала его невестой, ты при звуке его голоса вздрагивала, нервничала и спрашивала, хорошо ли ты выглядишь. А когда я говорила, что нет, ты все равно сейчас же забывала о моих словах и бежала вниз.

Фелисити в это время играла своим жемчугом.

— Правда? — проговорила она рассеянно. — Боже мой, Мне это кажется какой-то иной жизнью. Но вот еще автомобиль! На сей раз это Леонора и Тедди. Идем.

Филиппа встретилась с Джервэзом в холле. После минутного колебания они поцеловались. Фелисити угадала: Джервэз ездил в город, чтобы купить Филиппе кольцо. Он быстро надел его ей на палец, как раз в тот момент, когда Леонора Ланчестер величественно вплывала в комнату. Кольцо было очень красиво. Филиппа только успела прошептать: «О Джервэз, оно изумительно! Благодарю, благодарю», — как Леонора уже стояла рядом с ними, томная, очаровательная и нежная. Перед нею трудно было устоять. Она была очень смугла, с восхитительными глазами и, бесспорно, красавица. Дочь «бедных, но не по своей воле честных родителей», как она сама выражалась, она все свое детство и юность провела в таких условиях, когда она была слишком бедна, чтобы посещать те дома, которые ей нравились, и слишком горда и избалована, чтобы примириться с теми скромными удовольствиями, которые были ей по средствам. Бедность была в ее глазах преступлением и рассматривалась ею как жестокое наказание. К родителям она, скорее, относилась с презрением и хотела от них поскорее избавиться. Это были люди, особенно ревниво относившиеся к своему внешнему достоинству, с печальным сознанием, что им не хватает этого внешнего достоинства, и всегда завидовавшие более счастливым людям.

У Леоноры была единственная мечта — выйти замуж за богатого человека, и ее взгляды на жизнь достаточно характеризовал тот факт, что, как только она вышла замуж за Дикки Ланчестера, она тотчас же покинула своих родителей. Благодаря своему сказочному богатству и красоте она скоро стала известна, но не популярна; ее щедрость казалась неискренней; подарки от нее напоминали какое-нибудь пожертвование на благотворительные цели и обычно подавляли — были слишком хороши. Ее гостеприимство напоминало пребывание в безупречном первоклассном отеле; она никогда не умела создать семейного уюта.

В ней была ужасная, все разрушающая зависть ко всему решительно… Она завидовала счастью женщины, которую она даже не знала; завидовала, что муж любил свою жену.

Леонора питала какую-то непонятную злобу ко всей жизни; эта злоба чувствовалась в ее словах и делала ее взгляд неприятным. Она подошла к Джервэзу и Филиппе и сразу сообразила, что здесь наступила развязка.

Взгляд ее больших глаз скользнул по Филиппе и вмиг обнаружил квадратный изумруд на ее кольце.

— J'accuse! <Я обвиняю!> — сказала она, улыбаясь одними губами.

— Мы жених и невеста, — сказала Филиппа. — Джервэз тоже хочет устроить свой дом.

— О, это восхитительно! Расскажите же, где и когда? — с нетерпением стала расспрашивать Леонора.

— Вчера, — любезно отвечал Джервэз.

— Желаю вам счастья во всем, во всем, — продолжала Леонора. — Это замечательно, чудесно.

— Я совершенно того же мнения, — согласился Джервэз, зажигая папиросу Филиппе. Он улыбался ей той своеобразной улыбкой, какой так редко улыбается мужчина и которая выражает восхищение, покровительство и счастье. Он дотронулся до локтя Филиппы: — Поиграем в теннис?