— Хорошо, — кивнула Филиппа. Они ушли с веселым «увидимся позже», обращенным к Леоноре, в спортивную комнату, взять ракетки и ботинки.

Когда Леонора подошла к окну своей комнаты, в ожидании, пока ее камеристка достанет все необходимое из сундука с туалетами, она увидела, счастливую парочку. Джервэз как раз закутывал Филиппу в пелерину. Он старательно оправлял концы, держа собственные вещи: теннисную куртку, ракетки и мячи под мышкой.

Глаза Леоноры сузились. Она почувствовала безумную злость. Этот бесцветный маленький утенок подцепил Вильмота, его деньги, земли и, главное, его самого. Какое изумительное, незаслуженное счастье! Боже мой, как некоторые женщины счастливы! Например, Фелисити! Сэм, правда, не Джервэз, но он молод, богат, интересен. Почему ей самой не удалось выйти замуж за кого-нибудь вроде него вместо Дикки? Эти Кардоны ничего особенного не представляют. Все смеются над их мелочностью и плоским тщеславием. Глядя на них, никто не мог бы сказать, что они так хорошо сумеют пристроить своих дочерей!..

И вдруг до нее донесся в чистом осеннем воздухе смех Филиппы. Леонора побагровела; если бы в этот момент мимо нее пронесли бездыханное тело Филиппы, она почувствовала бы радость. И не то чтобы она когда-нибудь увлекалась Джервэзом или испытывала какое-нибудь иное чувство, чем то, которое ее охватывало, когда она встречалась с выделявшимся из остальной массы человеком; она просто не могла перенести, что окончательно упустила такого человека, как Джервэз! В его глазах была слишком большая заботливость, ясно говорившая о его счастье, о гордости своим выбором.

Внизу, на террасе, она услышала громкий молодой голос Тедди Мастерса.

— «О Леонора, о Леонора!» — напевал он на мотив оперетки. Леонора высунулась из окна и увидела его поднятое напряженное лицо…

«О, он мне поможет, должен будет помочь», — подумала она презрительно. Вчера вечером она даже была поражена его видимым увлечением. Он подпрыгнул от мысли, что поедет сюда с нею вместе. Довольно долгое пребывание в Италии помешало Леоноре узнать о его дружбе с Филиппой.

А в этот самый момент, приплясывая на террасе и напевая серенаду Леоноре, Тедди недоумевал, зачем он вообще родился и сможет ли он когда-нибудь снова быть счастлив. Новость о помолвке Филиппы была для него прямым ударом, выбила его из колеи: он никак не ожидал этого. Наоборот, он всегда верил, со свойственной молодости беззаботностью, что рано или поздно «Филь и он справятся с задачей», как он выражался, и станут женихом и невестой… А когда у него будет приличное состояние — поженятся.

Сотни мужчин, которых он знал, женились всего с несколькими сотнями в кармане, а теперь они счастливы, как сурки… Они наняли бы маленькую квартирку в Найтбридже или где-нибудь в этом роде, и Филь и он жили бы там вместе, и у них был бы всегда медовый месяц. Все молодое поколение так поступало, женилось, не имея ни гроша, и чувствовало себя великолепно. А теперь Филь помолвлена с Вильмотом.

«Он ей годится в деды», — с горечью думал Тедди. Так он продолжал петь под окнами Леоноры, мечтая о своей смерти или о смерти Джервэза; а, пожалуй, было бы лучше всего умереть им всем троим… Ему не нравилась Леонора, и никогда он не увлекался ею и раньше. Скорее можно было говорить о том, что она ему покровительствует. Как-то Тедди отправился с Сэмом и Фелисити на один из ее вечеров, и ему было весело… Ее дом был так же хорош, как и всякий другой, для танцев и для того, чтобы быть веселым… Он немного пофлиртовал с ней, находил ее красивой… и только.

Но теперь ему ничего не оставалось, как продолжать ухаживать. Ведь все равно он был обречен на двухдневное пребывание здесь.

— Спускайтесь скорее вниз, — позвал он Леонору, — я уже жду несколько часов.

— Всего две минуты, — поддразнила его Леонора и засмеялась.

— А мне показалось — часов, потому что это вы, — соврал Тедди.

Он вел себя глупо и умышленно шумно, стараясь скрыть свое огорчение. Он повел ее прямо на двор, уверяя, что должен оценить, в качестве знатока, достоинства собак. В это время показалась Фелисити с собаками, и на минутку Тедди забыл свои неудачи, болтая с ними и играя. Но все же он должен был поздравить Филиппу. При этом он старался быть развязным.

— Мои поздравления, Филь, и всякое такое. Однако вы это ловко устроили — никто даже не мог предположить. По крайней мере, я. Честное слово!

— Я и сама не ожидала, — ответила Филиппа.

— Вдруг проснулись и все узнали, не так ли? — не без иронии заметил Тедди.

— Приблизительно так.

— Не в этом дело. Факт тот, что вы выходите замуж, и вместе с этим всему конец, — с отчаянием произнес Тедди и прибавил резко, отрывисто: — Вы должны были догадываться… по поводу меня… Вы понимаете… все эти месяцы мы были вместе, Филь!.. — Он схватил ее руку и невольно сжал ее. — Неужели вы не догадывались, не знали?

Филиппа увидела горечь в его взоре, и у нее невольно легла складка страдания между бровей.

— Да, я знала, — мягко произнесла она, — Во всяком случае, я знала, что вы уверили себя в том, что любите меня. Иногда и мне казалось, что я люблю вас.

Тедди прошептал сдавленным голосом:

— Благодарю вас.

Филиппа высвободила свою руку. На ней отпечатались белые и красные полосы. В это время кто-то позвал ее. Она еще раз мельком взглянула на Тедди.

— Мне жаль, — прошептала она. — И вы должны знать, что я не думала… не считала все это таким серьезным.

К обеденному столу съехалось много народу. Вечером танцевали, играли в бридж. Тедди только один раз протанцевал с Филиппой.

Окна на террасу были широко раскрыты. Стояла благоуханная, мягкая ночь; серебристый туман подымался с полян и цветов, а глубокое, усеянное звездами небо как будто не хотело расставаться с пурпуровым отблеском давно угасшего заката.

Тедди вывел Филиппу на выложенную мозаикой террасу.

— Мне очень жаль, Филь, что я сегодня, днем, вел себя таким дураком. Но в душе я чувствовал, что вы правильно поступаете и делаете прекрасную партию. Я был свиньей, что наговорил вам столько неприятностей.

— Нет, Тедди, вы были правы, и мне тоже очень, очень жаль, что я вас огорчила.

— О, это пустяки! — принужденно засмеялся он. Но все-таки у него было ощущение какого-то успокоения. Быть может, тому была причиной сладостная прохлада ночи или чуткое понимание его настроения Филиппой?.. Он не чувствовал уже больше такой безнадежности, его не раздражало так все окружающее… Как будто кто-то вынул занозу из его раны.

Но позже, когда он танцевал с Леонорой, он вновь ощутил безумную, острую боль и дикую ненависть ко всем и вся… На минуту ему пришла в голову мысль, что Леонора догадывается о его настроении, потому что, когда они танцевали на террасе, Леонора подвела его к краю, зажала ему рот рукой и показала на скамейку, скрытую за кустом жасмина. Там сидели Филиппа и Джервэз. Филь лежала в объятиях Джервэза с запрокинутой головой, а Джервэз страстно целовал ее… При бледном мерцании звезд Тедди казалось, что он видит ее закрытые глаза… Он резко рванулся назад, а Леонора рассмеялась.

— Молодая любовь! — проговорила она своим тихим, растягивающим слова голосом. — Это для вас наглядный урок, дорогой Тедди!

Леонора показалась ему пошлой; он презирал ее. В этот момент он даже ненавидел ее, но когда она наклонилась к нему и прошептала: «Покажи мне настоящую молодую любовь!» — он вдруг стал целовать ее с внезапной яростью. Все те добрые чувства, которые Филиппа еще недавно пробудила в нем, рассеялись как дым от одного взгляда на ее опущенные веки. Ревность зажгла в его сердце языки пламени, уничтожившие все рыцарские чувства, нежность, истинные, благородные качества его души, как будто это были сухие листья.

Леонора прекрасно понимала, что он страдает. Она поступила так вполне обдуманно; правда, она не думала, что ее поспешный план будет иметь такой успех… Она просто была уверена, что лицезрение Джервэза и Филиппы будет ему неприятно; о дальнейшем она не думала. Теперь же, ощущая его судорожное прикосновение, она чувствовала, что он весь дрожит от охватившей его ярости, которая делает человека безвольной игрушкой в руках более сильной натуры.

Впрочем, в известном отношении Леоноре нравился Тедди. Он был молод, приятен, хорош собой, и потом — любой мужчина казался ей годен, чтобы заставить его ухаживать за нею. Как почти все эгоистичные женщины, Леонора была холодной натурой; ее крайняя расчетливость, руководившая ею в молодости, развила в ней холодную рассудочность и подлинное равнодушие ко всему окружающему; она была забронирована от каких-либо чувств своим природным и сознательно развитым эгоизмом.

Единственно, что украшало ее жизнь, и к чему она стремилась, было ухаживание со стороны мужчин. И сейчас она решила удержать подле себя Тедди; его честная, достойная жалости ревность вполне гармонировала с ее истеричною злобой, вызванной браком Филиппы, — тем, что Леонора называла «счастьем других женщин».

Защищая тонкой надушенной рукой свои губы от его поцелуев, она вдруг предупредила его:

— Кто-то идет. — А затем продолжала в том же шутливом тоне: — Право, Тедди, этот брак похож на какой-то фарс. Конечно, Джервэз очень достойный человек, но он достаточно стар, чтобы быть ее отцом.

Тедди не мог перенести, чтобы кто-нибудь скверно думал о Филиппе.

— Он очень хороший малый, — сказал он усталым голосом, — и, понятно, безумно влюблен в Филь. И, если Филь любит его, мне кажется — все в порядке.

— О, конечно, если это все так, — согласилась Леонора, — но он чересчур стар, и ничто не уничтожит этого факта.

— Сорок пять лет еще нельзя считать дряхлостью, — настаивал Тедди.

— Да, но когда пройдут десять лет, им будет пятьдесят пять и двадцать восемь, — засмеялась Леонора. — И кроме того, сорокапятилетняя молодость все-таки не есть восемнадцатилетняя юность.