Барбара Картленд - Честь и бесчестье

— О Боже, сделай так, чтобы он полюбил меня… и захотел на мне жениться!..

Прошедший день был очень утомителен, и вскоре Шимона погрузилась в беспокойный сон.

Ей мнилось, что путешествие все еще продолжается. Она явственно слышала стук колес, легкое покачивание фаэтона и звяканье конской сбруи.

Вдруг она очнулась, открыла глаза и осознала, где находится.

Огонь в камине давно погас, но угольки еще тлели, и в неверном свете, отбрасываемом ими, Шимона смогла разглядеть очертания собственной кровати.

Казалось, все кругом было тихо и безмятежно, но ей стало тревожно от своего внезапного пробуждения.

«Я становлюсь слишком впечатлительной», — попыталась успокоить себя Шимона, но, однако, продолжала к чему-то прислушиваться.

Она сама не знала, что надеялась услышать, просто слушала.

Пока до нее доносилось лишь биение собственного сердца.

«Надо спать», — твердо сказала она себе. Она вспомнила, что, хотя старик Мак-Крейг завтра уезжает в Шотландию, герцог обещал за обедом показать ей и Алистеру своих лошадей. Поэтому они вернутся в Лондон не раньше, чем послезавтра.

От этой мысли сердце Шимоны радостно подпрыгнуло. Возможно, ей удастся поговорить с ним! Ей так много хотелось ему сказать, расспросить о его жизни…

Ездить верхом она умела и делала это превосходно. В свое время мать Шимоны, сама будучи умелой наездницей, настояла на том, чтобы дочь тоже овладела этим искусством.

Часто, когда позволяли средства, они нанимали на платной конюшне самых лучших лошадей и вдвоем ездили в парке или даже отваживались предпринимать далекие прогулки за город.

Шимоне очень хотелось показаться герцогу верхом на лошади. Почему-то она была уверена, что ему должны нравиться женщины, умеющие держаться в седле.

Конечно, ей, привыкшей к услугам общественной конюшни, и в голову не могло прийти, что когда-нибудь у нее под седлом окажется одна из великолепных лошадей, принадлежащих герцогу.

— Вы держите скаковых лошадей? — поинтересовалась Шимона за обедом, обращаясь к герцогу.

— Сейчас мои конюхи как раз объезжают нескольких, — ответил тот. — По правде говоря, я предпочитаю участвовать в скачках на своих собственных животных. Люблю делать все сам, а не наблюдать за тем, как за меня работают другие.

Алистер громко расхохотался:

— Так вот почему я никогда не видел вас на боксерских состязаниях, дядя Айвелл! А ведь вы довольно приличный боец…

— Да, я иногда боксирую в гимнастических залах Джексона, — подтвердил герцог.

— И ведь вы еще и фехтуете, — вспомнил Алистер. — Берегитесь, а то как бы вас не прозвали спортсменом!

— Это было бы не самое неприятное из моих прозвищ, — язвительно скривив губы, бросил герцог.

Очевидно, опасаясь привлечь внимание старого Мак-Крейга к репутации и образу жизни герцога — а это было бы весьма нежелательно, — Алистер поспешно переменил тему.

Но Шимона успела явственно расслышать горечь в словах герцога. У нее защемило сердце. Захотелось чем-то утешить его, вызвать улыбку на устах и прогнать дурные мысли, каковы бы они ни были. Ведь она так любила его…

«Он не может быть так порочен, как о нем говорят! — убеждала себя Шимона. — Я не верю… Не верю ничьим наветам!»

Больше всего на свете она хотела громко заявить всему миру, что любит герцога, верит в него и полна решимости защитить от любых врагов. Она была готова сжать его в объятиях и прижать к груди, как будто он был маленьким ребенком, нуждающимся в утешении, а не взрослым, уверенным в себе, сильным мужчиной.

«Наверное, это и есть любовь, — рассуждала Шимона. — Вот почему мне хочется не только наслаждаться близостью любимого, но и по-матерински заботиться о нем, оберегая от всего, что могло бы его расстроить».

Лежа в темноте, Шимона воображала, как ее мысли и жаркие молитвы, словно быстрые птицы, летят к предмету ее любви. Но вдруг в эту полудрему вторглось что-то странное.

Именно к этому звуку, казалось ей, она уже давно и тщетно прислушивается. К тому же, помимо непонятных звуков, она почувствовала и некий странный запах.

Шимона лежала не шевелясь и пыталась удостовериться, что не ошиблась. Нет, сомнений быть не могло — это дым!

Она быстро выбралась из постели и протянула руку к теплому халатику, который Нэнни повесила на стул у кровати.

Эта прелестная вещица была сшита из бирюзово-синего бархата и для тепла подбита толстым слоем плотного атласа. Шимона поспешно натянула халат и сунула ноги в миниатюрные башмачки из серебряной парчи, отороченные мехом, — она всегда их носила в холодную погоду.

Тщательно застегнув халатик сверху донизу, девушка два или три раза сильно надавила на звонок.

Теперь, должно быть, очень поздно, рассуждала Шимона, но звонок проведен наверх, к слугам, и кто-нибудь из горничных наверняка его услышит.

И даже если его не услышат слуги, она должна во что бы то ни стало разбудить всех в доме, ибо сейчас запах дыма ощущался гораздо явственнее, чем в первую минуту.

Шагнув к двери, Шимона услышала где-то вдалеке заливистый звук звонка и чей-то приглушенный испуганный голос: «Пожар! Пожар! Горим!..»

Когда Шимона очутилась у двери, та вдруг распахнулась. На пороге стоял герцог.

Увидев Шимону, он совершенно спокойно произнес:

— Дом в огне. Спускайтесь вниз и идите в сад.

Не дожидаясь ее ответа, он повернулся и побежал по коридору дальше. Шимона догадалась, что он собирается предупредить старика Мак-Крейга.

Увидев на герцоге фрак, в котором он был за ужином, девушка поняла, что сейчас совсем не так поздно, как ей показалось, и герцог еще не ложился.

Она вышла на площадку и посмотрела вниз. Сквозь перила ей была видна суматоха, царившая в холле, — это слуги пытались вынести из гостиной картины и мебель.

Алистер, тоже не сменивший вечернего туалета, руководил работами у открытой входной двери.

Шимона уже собиралась спуститься по ступенькам, как вдруг до нее донесся нестройный хор голосов. Это были вопли охваченных паникой женщин, и вскоре внизу показались многочисленные слуги.

Большинство служанок явно уже легли спать, и теперь крики о пожаре подняли их с постели. Они кутались в одеяла и шали, накинутые поверх ночных рубашек. Мужчины-слуги, еще не снявшие своих ливрей, помогали служанкам спуститься вниз.

— Ну давайте же, шевелитесь! Надо быстрее выбираться из дома! — грубовато подгонял их один из слуг.

Шимона вспомнила слова Нэнни и подумала, что это, должно быть, и есть главный пьяница.

Она посторонилась, прижавшись к стене, чтобы дать им дорогу, и в этот момент увидела женщину, которую поддерживал под руку один из лакеев. Когда эта пара поравнялась с Шимоной, девушка услышала тихие причитания:

— Мой малютка!.. Мой малыш!..

Казалось, никто не услышал этого стона или, во всяком случае, не обратил на него внимания. Но женщина продолжала горестно повторять одно и то же, и, пока она вместе с лакеем спускалась вниз, до Шимоны явственно доносился ее голос, хотя вокруг стояли невообразимый шум и суета.

«Значит, ребенок остался наверху один», — подумала про себя Шимона.

Дым, хотя и не очень густой, уже начинал разъедать ей глаза. Шимона взглянула наверх и увидела, что пожар, очевидно, возник в другом крыле здания и еще не успел достичь верхнего этажа, откуда в панике бежали слуги.

И вдруг, не думая о том, насколько это может оказаться опасным, девушка побежала вверх по лестнице, надеясь найти оставленного ребенка.

Еще не достигнув последнего пролета, Шимона услышала плач малыша, а по масляной лампе, стоявшей у входа в спальню, без труда определила, где именно находится ребенок.

Войдя в комнату, Шимона увидела его лежащим на кровати. Очевидно, слуги, стремясь поскорее увести мать в безопасное место, совсем забыли о младенце.

Ребенок был очень мал, и казалось странным, как такое крошечное существо может производить столько шума.

Малыш был закутан в шаль. Шимона сдернула с кровати одеяло, обернула его сверху и начала спускаться по лестнице.

Двигалась она не очень быстро — во-первых, боялась испугать ребенка, а во-вторых, руки у нее были заняты, и не было никакой возможности подобрать полы длинного бархатного халатика, доходившего до самого пола.

Когда Шимона достигла нижнего пролета лестницы, дым стал гораздо гуще. Она попыталась пройти через него и в этот момент увидела, что вся лестница, ведущая в холл, уже объята пламенем.

Впервые Шимона осознала, какой смертельной опасности она подвергается.

Она заторопилась по коридору, надеясь найти в конце его другую лестницу. По ней девушка рассчитывала спуститься на первый этаж.

Дым, казалось, становился все гуще и гуще. Шимона с трудом прокладывала себе путь, ощущая, как у нее горят щеки.

Но вот проклятый дым наконец поредел. Впереди Шимона увидела окно. Как ни странно, оно оказалось открытым.

«Я, наверное, пропустила вторую лестницу», — подумала Шимона.

Выглянув в окно, она увидела плоскую крышу одной из боковых пристроек, которые она видела еще накануне, сразу после приезда.

Очевидно, придется выбираться на крышу, а не пытаться снова преодолеть густой дым, который заволок все вокруг настолько, что Шимона даже пропустила вторую лестницу.

Чтобы как следует оглядеться, ей пришлось высунуться из окна подальше, она проделала это с большой осторожностью, опасаясь задеть ребенка.

Он уже перестал плакать и сейчас только время от времени жалобно хныкал — должно быть, от голода.

Передвигаться по крыше оказалось удивительно легко. Шимона направилась к парапету и только сейчас поняла, что огонь, освещавший ей путь, был отблеском пожара. Теперь стало понятно, что он возник в нижней части главного крыла замка.