Если верить дурным слухам, чтобы получить эту роль, ее мамаша, игривая, острая на язычок вдовушка, продала ребенка для сексуальных услад главе студии «Палладиум пикчерз». Хотя никаких фактических доказательств этого никогда не было, все знали, что вдова Норман с хорошенькой дочерью часто проводили уикэнды в хорошо охраняемой усадьбе Фрица Палленберга в Бель-Эйр. Обычно, кроме них, других гостей не приглашали.

Хотя все это случилось тридцать лет назад, а мать Элеонор уже давно умерла, равно как и Фриц Палленберг и большинство его приятелей, легкий душок скандала все еще витал над Элеонор. Она никогда не делилась ни с кем, что же на самом деле происходило между ней и широко известным старым педофилом в те длинные ночи в Лос-Анджелесе. Только изредка ее мучили кошмары. Она лежала потом вся в поту, дрожа от страха при воспоминаниях о тех жутких оргиях. Но по большей части ей удавалось избежать этих снов, да и Дирк, живущий с ней вместе любовник, старался утихомирить драконов.

Покончив с гримом, Элеонор поднялась и пошла в соседнюю комнату к парикмахеру. По пути она налила себе в пластмассовый стаканчик кофе без кофеина и, прихватив последний номер «Верайети», бегло пролистала его, остановившись на новостях Арми Арчарда в колонке светской хроники.

На съемочной площадке сериала Эй-би-эн «Семья Скеффингтонов» ходят слухи, что Катерин Беннет собирается в этом сезоне показать такую игру, что те, кто решает, кому присуждать премию Эмми, должны насторожиться и обратить на нее внимание. Согласно сообщению нашего информатора, мисс Беннет превзойдет себя в своем сенсационном исполнении роли скандальной южной красотки в этот третий сeзон показа сериала. Следите за нашей кола 1, если хотите больше узнать о мисс Беннет. Она верный кандидат на премию Эмми.

Элеонор смяла стаканчик в руке и со злостью швырнула его в мусорный контейнер. Стерва начинающая! Откуда это все взялось? Элеонор Норман была главным действующим лицом и звездой в сериале. Она и Альберт – они герои постановки. Предположительно, роль у Катерин вспомогательная. Но разве все сценарии в последнее время не склонялись все больше и больше в сторону Катерин? Разве не имеет она сочный диалог в каждой серии? И больше драматических сцен? Большее внимание ее образу? Элеонор отшвырнула «Верайети» и, выхватив из сумки сцены сценария на следующую неделю, бегло просмотрела его. Шевеля губами, она подсчитывала. К тому времени как закончила подсчет, она была в бешенстве.

В сценарии у Катерин оказалось по меньшей мере на 30 строчек больше диалога, чем у нее или Альберта. Как смеет режиссер так с ней поступать! Выходит, она корячилась всю жизнь в Голливуде, чтобы теперь играть вторую скрипку при какой-то актриске с Бродвея, у которой все уже в прошлом? Неужели эти бесконечные дни, недели и годы ее рабского труда в Голливуде ребенком были потрачены зря?

Элеонор вздрогнула. Она вспомнила смертную тоску того существования, которое приходилось вести ребенку-актрисе. Ей приходилось лезть из кожи вон, чтобы угодить всем, особенно матери. У них не было ни семьи, ни друзей. Хотя Джемайме Норман иногда приходило в голову, что ее дочь лишена многих радостей нормального детства, вроде вечеринок, катания на коньках и друзей своего возраста, амбиции всегда брали верх над материнским инстинктом.

К двадцати одному году Элеонор внешне напоминала кремовую английскую розу, но в душе она была жесткой и крутой, как армейский ботинок. И это к лучшему, потому что, хотя зрители все еще считали ее звездой, с точки зрения Голливуда, она уже не была в числе первых. В подростковом возрасте роли в кино попадались редко, она подолгу не снималась. Деньги, заработанные ребенком, были растрачены Джемаймой, вовремя не сообразившей, что век ребенка-актрисы короток, так что Элеонор пришлось сниматься в телевизионных мини-сериалах и простеньких фильмах. Сейчас Элеонор не хотелось вспоминать, что иногда ей даже приходилось наниматься в официантки или сопровождающие – слегка завуалированная форма проституции.

Роль Кандайс Скеффингтон изменила ее судьбу. Все вспомнили Элеонор, и если ей чего действительно хотелось, так это не быть второй скрипкой ни при ком, особенно при дотоле неизвестной нью-йоркской актрисе с искусственным театральным акцентом.

– Доброе утро милой даме. – В парикмахерской появилась солидная, внушительная фигура Альберта Эмори. Его русый с сединой парик прикрывал лысину, а толстый слой ярко-оранжевого грима – морщины на лице. Умные глаза глубоко посажены, губы иронически изогнуты. Он смахивал на могучий дуб – сильный, темный и непобедимый.

– Как чувствуешь себя сегодня, Элеонор, милочка?

– Прекрасно, Альберт, большое спасибо. Вернее, прекрасно до последней минуты. Ты это видел?

Альберт вооружился очками и медленно прочел отрывок. По мере чтения ею изрезанное морщинами лицо хмурилось все больше.

– И еще, – прошипела Элеонор, – у нее по меньшей мере на сорок строчек больше текста, чем у меня, в эпизоде на следующей неделе, и еще больше, чем у тебя! Что нам делать, Эл?

– Не зови меня Элом, – огрызнулся он.

– Прости, дорогой, я забыла. – Он погладила его руку, стараясь не повредить грим, которым были замазаны, вернее почти замазаны, старческие желтые пятна. – Альберт, дорогой, что бы нам сделать?

– Что-нибудь придумаем. Ведь мы с тобой звезды в этом шоу, дорогая Элли. Мы – Скеффингтоны. Ты – жена, я – патриарх. Она же лишь была членом семьи.

Альберт говорил о Скеффингтонах как о своей собственной семье. Сорокалетний стаж исполнения в английском театре самых разнообразных ролей, от дворецкого до короля, придал ему импозантность, которая делала его идеальным для роли старшего мистера Скеффингтона. Альберт стал звездой на закате карьеры, и он твердо намеревался удержаться на этом уровне.

– Мы останемся звездами в этом фильме, – пообещал он. – Чего бы это ни стоило, моя дорогая.

Пока Блэки-гример трудился над ее усталым лицом, Катерин учила текст.

Казалось, Джордж Блэк работал на студии всегда. Автомобильная катастрофа, лишившая его одного глаза, положила конец его многообещающей карьере каскадера еще в сороковые годы, когда студия, выплатив ему компенсацию, разрешила остаться работать помощником в гримерном отделе.

Его прозвали Блэки,[7] потому что темные волосы, смуглый цвет лица и темная повязка на глазу делали его похожим на героя пиратских фильмов пятидесятых. На самом же деле он был мягок и молчалив и всегда сочувственно выслушивал актрис, чьи лица он преображал ежедневно. Разумеется, у него были свои любимицы, в этом году – Катерин, которая не раз рассказывала ему про свои беды.

Сегодня по сценарию Джорджия Скеффингтон должна была вернуться из деловой поездки на Аляску, так что первая сцена изображала прибытие Джорджии в личном реактивном самолете в аэропорт Лос-Анджелеса. Катерин попросила костюмера Максимилиана одеть ее для этого эпизода по своему усмотрению. Как правило, она вносила много своего в костюмы Джорджии, поскольку Максимилиан зачастую переусердствовал, но на этот раз ее голова была занята разводом.

Когда с прической и гримом было покончено, шофер студии отвез Катерин на маленький частный аэродром недалеко от города. Она сжимала в руке мобильный телефон, каждые несколько минут проверяя, работает ли он, но Бренда не звонила, и Катерин все больше нервничала.

Раннее калифорнийское утро выдалось прохладным. Голубое июльское небо перечеркнуто облаками, но уже чувствуется, что позже будет испепеляюще жарко.

– На сегодня обещали жуткую жару, – сказал Блэки. – Настоящее пекло, а Марсия мне рассказывала, что в долине вчера стояла такая жара, что бассейн чуть вовсе не высох.

– Остается надеяться, что Максимилиан это учел, придумывая мой костюм, – заметила Катерин, когда машина въезжала на территорию аэродрома.

Максимилиан – никто не знал его фамилии – уже много лет являлся наиболее популярным и влиятельным костюмером в Голливуде, а «Семья Скеффингтонов» сделала его еще более знаменитым. Испанец средних лет, он всегда одевался по самой последней европейской моде. Его густые, цвета воронова крыла волосы зачесаны в затейливую прическу. Всегда сильно загорелый, но не видно практически ни одной морщинки, потому что Максимилиан относился к своей коже, как к драгоценному фарфору. Все на нем сверкало – от начищенных коричневых ботинок до ослепительно белого платка, украшающего карман идеально выглаженного оливково-зеленого полотняного костюма. Сам – идеал портновского искусства, он требовал того же от ведущих актрис.

– Привет, Катерин, хорошо отдохнула? – раздались с разных сторон жизнерадостные выкрики.

– Я не отдыхала, – повторила Катерин, вероятно, в десятый раз, – я разводилась. – Она прошла в трейлер, где располагалась костюмерная. Там ее ждал гордо улыбающийся Максимилиан.

– Corazon,[8] премного извиняюсь. Для сегодняшней сцены, возможно, излишне тепловато, – извинился он. – Но ведь она возвращается с Аляски, верно? Тебе нравится?

Катерин уставилась на костюм в руках костюмерши Бекки. Ярко-красное толстое кашемировое платье макси с длинными, отороченными мехом рукавами и высоким воротом и тяжелая красная шерстяная накидка с капюшоном, отороченным черным каракулем. К костюму прилагалась каракулевая шляпа, красные сапоги до колена, красные кожаные перчатки с крагами и каракулевая муфта.

– Муфта? – подняла брови Катерин. – Мне казалось, они остались в прошлом веке.

– Они возвращаются! – торжественно заявил Максимилиан. – И кто иной, как не Джорджия Скеффингтон, должен одобрить их возвращение?

– Все такое… тяжелое. – Катерин взяла костюм из рук Бекки. – Господи, да он весит тонну!

– Corazon, это только на сегодня. Для остальной части эпизода я приготовил тебе маленькие воздушные туалеты из шифона.

– Замечательно, – пробормотала Катерин. – На съемочной площадке с кондиционером я буду в шифоне, а в сорокаградусную жару я в двойном кашемире. Здорово придумал, Максимилиан.