Звева Модиньяни - Черный лебедь

– Сын изучает античную литературу в Гарварде, – ответил он вместо этого весьма добродушно.

– Замечательно! – воскликнула я. – А интересно, вы быстро засыпаете после того, как вас разбудят среди ночи?

Последовала пауза в несколько секунд, в течение которых Декроли явно сменил выражение. Когда он ответил, в голосе его слышалось раздражение.

– Арлет, – сказал он, – вы ведь не для того звоните мне среди ночи, чтобы узнать историю моей жизни. Вы хотите, чтобы мы встретились? – деловым тоном уточнил он.

Декроли все больше нравился мне. Он был на службе у моих миллиардов и даже не пытался скрыть этого.

– Было бы неплохо прояснить несколько моментов, – ответила я, не прибегая к притворным извинениям и бесполезным сетованиям.

Когда час спустя он приехал ко мне, я отставила в сторону ненужные формальности и сразу приступила к делу. Я обнаружила у себя в эти дни улыбчиво-нахальную физиономию и неведомую мне прежде напористость, которая позволяла в разговоре с людьми запросто задавать самые щекотливые вопросы.

– Что это за новость, что Джанни Монтальдо владеет шестью процентами акций? – спросила я. – Почему я единственная, кто ничего об этом не знает?

Лицо Декроли приняло спокойное и умиротворенное выражение доброго отца семейства. Он уселся на круглый табурет рядом с вентилятором и сложил на коленях руки. Если он и сожалел сейчас о потерянном сне и кондиционированном воздухе шикарного гостиничного номера, то никак этого не показывал.

– Так вот в чем проблема, – сказал он без удивления.

– Да. И мне кажется, не пустяковая.

– Вы это узнали от Эстер Монтальдо?

Его твердокаменная невозмутимость раздражающе действовала на меня, лишая душевного равновесия.

– Я бы хотела услышать ответ, а не новый вопрос, – сухо отпарировала я.

– Ответ прост, – согласился Декроли. – Вы, Арлет, ничего не знали, потому что не должны были этого знать. Этой информацией вы не должны были еще обладать в данный момент.

– Да здравствует искренность! – воскликнула я. – А я-то уже приготовилась услышать, что у вас просто не было времени, чтобы сообщить мне о ней.

Я была напряжена, озабочена и задириста, как всегда бывает, когда низкая самооценка и неуверенность в себе заставляют думать, что весь мир объединился против тебя. Опять я была соломинкой, несомой сильным ветром, но теперь моя хрупкость была не видна. И это было неоспоримым преимуществом. Когда-то Эмилиано мне говорил, что я страдаю обычной болезнью людей честолюбивых, но неуверенных, но в эти дни кое-что во мне изменилось. Впервые я ощущала себя крепко сидящей в седле лошади – фаворита скачек и чувствовала в душе спокойную волю к победе. Поэтому я и хотела полной ясности и определенности. Я хотела знать людей, на которых могу рассчитывать, и тех, кто попытается вышибить меня из седла. И если уж мне суждено быть в этой пьесе главной героиней, я хотела самостоятельно сыграть свою роль до конца.

– Это все благодаря тому старому уставу акционерного общества, принятому еще Эдисоном Монтальдо, – начал объяснять Декроли. – По нему получалось, что правая рука не должна знать того, что делает левая. Сестры Монтальдо нуждались в деньгах, чтобы заткнуть бреши, образовавшиеся в результате их глупой политики.

– Это мне уже известно, – заметила я, делая над собой усилие, чтобы сохранять спокойствие.

– Джанни Монтальдо был среди компаньонов того банка, в который они обратились. И именно он перекупил у них эту долю. Но я не хотел говорить вам об этом.

– Почему же, если вы мой адвокат?

– Потому что я еще и адвокат Джанни Монтальдо, – заявил наконец Декроли.

– Ах, вот оно что!.. – прокомментировала я его краткое заявление, которое вмиг заставило слететь с моего лица маску равнодушия, во все время этого разговора защищавшую меня.

– Эта видимая двойственность, – обезоруживающе мило улыбнулся он, – совершенно не должна беспокоить вас, поскольку ваши интересы совпадают.

Я сдержала вздох облегчения, уже готовый вырваться из моей груди, и взглянула на него с подозрением.

– Понимаю, – проговорила я, не понимая на самом деле ничего.

– Должен добавить также, что Джанни не знает, как не знают и другие наследники, что именно вы держите большую часть акций. Думаю, Джанни рассказал матери об этих своих шести процентах просто для того, чтобы доставить ей удовольствие.

Возможно, так оно и было, но все это не казалось мне еще настолько убедительным, чтобы рассеять все мои подозрения. Единственное, в чем я была уверена, так это в том, что плутаю в каком-то лабиринте, выхода из которого пока еще не видно. Кроме того, складывалось впечатление, что, демонстрируя мне свою преданность и расположение, Овидий говорит все же меньше, чем знает на самом деле. И это заставляло меня держаться настороженно.

Теперь стало ясно, к примеру, что Джанни Монтальдо, исключенный некогда из семейного дела, возымел желание снова войти в игру. И заручился для этого долей в шесть процентов. Но чего ради он предоставит их в мое распоряжение, сделав меня тем самым абсолютной хозяйкой издательства? Неужели только для того, чтобы доставить удовольствие матери, которая решила воплотить в жизнь план Эмилиано? Или у него есть какие-то свои планы?

Существовала ведь и другая возможность. Не исключено, что Эстер посоветовала ему сделать так, чтобы потом держать в руках и меня. Она хочет, чтобы я вошла в игру, но на условиях Джанни Монтальдо, который останется вместе с ней стрелкой этих весов. И если я вдруг не соглашусь на ее условия, Эстер может изъять у меня свои одиннадцать процентов и убедить Ипполиту забрать ее четырнадцать, которые, вместе с пакетом Джанни, составят добрые тридцать один процент против моих двадцати.

– Овидий, почему я чувствую себя в какой-то западне? – спросила я, вставая и направляясь к террасе.

Я нарочно повернулась спиной к женевскому адвокату, потому что боялась прочесть на его лице и в его взгляде подтверждение обуревавших меня сомнений.

– Потому что вы в самом деле находитесь в западне, Арлет, – ответил он спокойно. – А поскольку вы человек умный, вы это осознаете сами. И это естественно, потому что все такого рода дела содержат в себе скрытые ловушки.

Овидий покинул свое место у вентилятора и подошел ко мне.

Была уже глубокая ночь, но духота все не спадала. Я смотрела на опаловое небо, сливающееся на горизонте с бесконечными рядами крыш, ощущала аромат герани, поникшей от жары, и слушала далекий шум уличного движения, не уменьшавшегося даже в этот поздний час.

– Мне казалось, что я смогу укротить тигра, – сказала я. – И это была чудесная иллюзия. Но сейчас такое впечатление, что я стою перед гремучей змеей, которая с минуты на минуту может броситься и укусить.

Овидий Декроли сделал жест рукой, говорящий, что я преувеличиваю.

– Тигры, змеи, – иронически сказал он. – В вас просто заговорила сейчас журналистка. Трудности есть и всегда будут. Но, с другой стороны, я никогда и не обещал вам увеселительную прогулку.

Я хотела ответить, что пустота, образовавшаяся в моей жизни с уходом Эмилиано, усиливает мои страхи, но вместо этого вдруг спросила его:

– А вы знали, что у Эмилиано был рак печени и что покончил он с собой из-за этого?

– Нет, я этого не знал, – ответил он, не придав большого значения такому открытию.

Я вдруг начала рыдать, приглушенно, но неудержимо. Я вспомнила Эмилиано, красивого, сильного, непобедимого, но уже смертельно больного, в то время как я даже не подозревала об этом.

Несколько мгновений спустя я почувствовала руку Овидия на своем плече. Осторожно он привлек меня к себе.

– У тебя никогда не было легкой жизни, Арлет, – сказал он, неожиданно перейдя на «ты». – Я помогу тебе. Я сделаю это, потому что обещал Эмилиано и потому, что я твой адвокат. Я помогу тебе, потому что верю в тебя.

Его объятие было нежным и дружеским, а голос подействовал на меня успокаивающе. Я вспомнила в этот миг своего отца. В детстве я всегда бросалась в его объятия, когда чувствовала себя слабой, и крепкие руки отца внушали мне уверенность, в которой я так нуждалась.

Овидий протянул мне свой платок, чтобы я вытерла слезы.

– Все будет хорошо, поверь мне, – сказал он с искренним убеждением. – Стойкости и ума тебе не занимать.

Я, всхлипнув, ответила «да», хотя и не чувствовала себя в этот момент ни сильной, ни достаточно умной.

– Я пытаюсь научиться читать между строк, – призналась я. – Но это занятие не из легких.

– Но не такое уж и трудное, – возразил Декроли, придавая мне веру в успех. – Держись, – сказал он, прощаясь.

Через несколько часов для меня должен был начаться трудный день. Мне предстояло встретиться с сотрудниками Овидия, которые пункт за пунктом разработают для меня стратегию. И мне следовало бы сейчас чувствовать себя генералом накануне сражения, а я вместо этого хотела бы избежать этого боя, спрятаться за чью-нибудь спину.

Я легла в постель и неожиданно быстро уснула. Мне снилось, что я пытаюсь вскочить в какой-то поезд, забитый людьми, на ходу и никак не могу этого сделать. Ступенька вагона слишком высока для моих ног, уже потерявших опору. Я тянулась, тужилась, пытаясь добраться до нее, но у меня ничего не получалось. А в окна на меня насмешливо глядели другие пассажиры, и никто не хотел мне помочь.

Проснулась я, когда солнце стояло уже высоко. Проснулась усталой и в отвратительном настроении. Вспомнив об Овидии, я почувствовала себя немного лучше, но сон, который я видела, по-прежнему казался мне символом всей моей жизни.

В ожидании, пока соберутся все акционеры издательства «Монтальдо», я любовалась на белых лебедей, величественно скользивших среди нимф на пруду виллы «Эстер». Я приехала по своей извечной привычке заранее, и Фабрицио, который принял меня с дружелюбной приветливостью, составлял мне сейчас компанию.