Рэнни остановился у покрытого розовыми цветами дерева. Летти встала рядом с ним и закрыла глаза, глубоко вдыхая невообразимый запах, прислушиваясь к жужжанию пчел среди цветов и мягкому шелесту ветерка в блестящих листьях розы.

Как тихо было здесь по сравнению с городом, из которого она уехала, с этим вечным стуком колес, руганью извозчиков и криками уличных торговцев! Трудно было думать о смерти и мести, трудно было помнить, что эта прекрасная земля истерзана войной и до сих пор страдает от жестокой вражды. Но она должна была думать и помнить…

У ее плеча раздался тихий щелкающий звук. Летти открыла глаза и увидела, что Рэнни отламывает изящный розовый цветок от изогнувшегося побега. Его лицо было очень серьезно. Он оборвал нижние листья, ловко сбил один за другим шипы и некоторое время стоял с цветком в руках. Потом, склонив голову в легком поклоне, он преподнес ей тугой, наполовину распустившийся бутон.

— Это вам, мисс Летти.

— Мне?..

В голосе ее звучало недоверие: она не привыкла к подаркам от мужчин. То, что он преподнес ей розу и назвал по имени, даже с уважительным «мисс», вызвало у нее неспокойное чувство какой-то излишней близости.

— Эта роза похожа на вас.

Она пристально смотрела ему в лицо, стараясь угадать, нет ли в этом знаке внимания какой-нибудь неуловимой двусмысленности. Но Рэнни встретил ее взгляд с таким обезоруживающим простодушием, что Летти сразу успокоилась.

В его жесте было что-то от старомодной южной галантности, и она решила, что нетактично подвергать сомнению его намерения и отказываться от такого подарка. Летти приняла розу и поднесла ее к лицу, чтобы вдохнуть аромат. В то же время она была настороже и думала о причине такого подарка. Если и имела место какая-то причина, помимо мгновенного порыва или какого-нибудь полузабытого приема из искусства флиртовать, она не была очевидна.

Рэнсом Тайлер был хорошим гидом. Он объяснял предназначение комнат и строений коротко, простыми фразами, но очень толково, отвечал на вопросы точно, без ненужных подробностей. Он хорошо знал дом и Окрестности, и это Летти не удивляло, ведь Сплендора была его родным домом. Удивляло другое: его спокойная рассудительность. Может быть, тетушка Эм преувеличивает и он не так уж болен?

Как бы то ни было, что-то в этом мужчине-ребенке завораживало. Летти не могла не смотреть на него: Рэнни был по-настоящему красив. В том, как он держался, была такая уверенность, такая гордость, что, несомненно, являлось наследием прошлых лет. Сейчас в нем была заметна усталость, а в глазах порой блуждали странные огоньки. Голос его был низким и мягким; когда он улыбался, в уголках появлялись морщинки, и на них почему-то было больно смотреть. Летти призналась себе, что ей интересно его слушать, что он для нее — просто любопытный пример обучаемости, способности мыслить при умственных отклонениях. Ее интерес к нему был естественным интересом учительницы.

— Рэнни, а вы… читаете? Я имею в виду — после ранения?

— Немного.

— Но вы узнаете слова, буквы?

Он едва заметно усмехнулся и кивнул.

— А писать вы можете?

На его лицо набежала тень, и он повторил:

— Немного.

— Но, может быть, это поправимо? Если побольше тренироваться…

— Ничего не выйдет.

— Но почему?

— Я не смогу.

— Всякий человек может сделать очень многое, если постарается!

— Не смейтесь надо мной. — Он нахмурился, его голос зазвучал глухо.

Летти нерешительно дотронулась до его руки:

— Да нет, я серьезно. Я хотела бы вам помочь.

Рэнсом повернул голову, посмотрел ей в глаза и увидел в них спокойный свет. Внезапно его охватила дрожь, так что ему пришлось напрячь мускулы, чтобы побороть ее. Уже давно он не видел в глазах женщин ничего, кроме смущения и жалости.

— Вы не сможете, — сказал он тихо.

— Я могу попробовать.

Летти почувствовала, как его рука напряглась под ее пальцами. Это было поразительно, но она вдруг испытала почти непреодолимое желание отбросить мягкую прядь волос с его лба и дотронуться кончиками пальцев до шрама на виске, как будто она надеялась, что ее прикосновение исцелит его. Она подавила этот порыв, но так и не смогла отвести взгляд от его глаз.

Медленно шли секунды, над ними кружила пчела, плавно пролетела мимо бабочка с крыльями кремового цвета. С тихим шорохом падали вниз лепестки розы и опускались на широкие плечи Рэнни, они казались особенно мягкими и тонкими на грубом полотне его синей рубашки. Один лепесток упал на их соединенные руки, и Летти восприняла это нагретое солнцем ласковое прикосновение как благословение.

— Эй вы, двое! Что вы задумали?

Летти вздрогнула и поспешно выпустила его руку. Тетушка Эм шла к ним по дорожке. Лицо ее прикрывала от солнца широкополая шляпа, а на руке раскачивалась пустая корзинка.

Вопрос тетушки Эм, как оказалось, был чисто риторическим. Поравнявшись с ними, она поинтересовалась, как Летти провела ночь, спросила, завтракала ли она, и с живым интересом, без какого-либо намека на навязчивое любопытство, пожелала узнать, какие у Летти на сегодня планы. Услышав о намерении поехать в город, она сама предложила Рэнни отвезти ее туда. Пока Летти будет занята в городе своими делами, он мог бы сделать для нее две вещи: ей нужно купить пакетик булавок и получить на почте номер журнала «Деморестс иллюстрейтед манфли». Она слышала, там напечатана хорошая статья по садоводству. Вообще-то эти редакторы-янки мало что понимают в южных садах: они совсем зациклились на двух цветках, которые тут же вянут на жаре, — тюльпанах и пионах. Но в этом номере есть что-то о пушнице, и она хотела бы его почитать.

Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти поднялась к себе, надела маленькую соломенную шляпку и перчатки, нашла свой зонтик и снова спустилась вниз, вполне готовая к путешествию.

Брат Летти перед своей трагической гибелью писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края прекрасными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Генри часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти многое узнала о Луизиане.

Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от Накитоша, неподалеку от еще одного маленького городка, который назывался Гранд-Экор. Этот некогда процветающий порт на берегу Ред-Ривера был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел. Генри писал, что слово «Накитош» означает «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Накитош считался старейшим поселением на приобретенных у французов землях Луизианы — на четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанских вторжений. В то время он располагался на Ред-Ривере, однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Уровень воды постепенно падал, и в конце концов тридцатимильный рукав, на котором стоял Накитош, превратился в один из притоков, известный теперь как Кейн-Ривер.

Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах и украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Во многих домах окна были прикрыты ставнями, и это создавало атмосферу таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за ними скрывались почти незаметные прохладные садики. Дома в большинстве своем были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, на которых можно отдохнуть и полюбоваться открывавшимися на реку видами.

Выложенная брусчаткой главная улица называлась Фронт-стрит. Она выходила к реке, которая когда-то была главной артерией, поддерживавшей жизнь города. Вывески с чужеземными именами торговцев отражали его историю; тут и там то и дело слышалась французская речь. В тени балконов прогуливались дамы, всегда парами, как того требовали приличия. На них были пышные юбки, украшенные модными турнюрами, но почти все — в черных, серых или фиолетовых траурных тонах. Шляпки с вуалями защищали их лица от палящего южного солнца. Джентльмены здесь одевались гораздо скромнее, хотя на некоторых были яркие охотничьи куртки в клетку и еще более яркие жилеты.

Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой и выступал с достоинством состоятельного человека, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось от боли.

Тут и там бегали оборванные дети, белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, которые сидели или лежали на солнце, хохотали или беседовали на перекрестках. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины и нараспев предлагали свои товары: пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.

За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня церкви Святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали по главной улице, церковный колокол зазвонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Ранни объяснил, что это хоронят одного плантатора из Иль-Бревилля — хоронят на кладбище, хотя он и покончил с собой. Все знали, что этот человек расстался с жизнью от горя, не выдержав ударов судьбы, и местный священник решил сделать для него исключение. У несчастного два сына погибли на войне, и вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени: они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.