«Мой дорогой мальчик, – писал он черными чернилами, сверяясь с напечатанным. – Спасибо за внимание. Но я возвращаю твою симфонию. Поскольку мы друзья, я полагаю, ты хотел бы искренности. Когда я читал партитуру, не слышал музыки. А оркестр без этого не может, ведь это сложный комплекс. И как заставить петь правильно хор? Ведь даже одному, чтобы понять эту музыку, надо прослушать ее дюжину раз. А у меня и у публики нет ни времени, ни желания. Что же касается добрых новостей, то этой осенью я проведу серию лекций на Би-би-си-2. Мне понадобится помощь. Я позвоню тебе. Желаю всего наилучшего Хлое».

Его лондонская секретарша не такая хорошая машинистка, как Китти, но гораздо симпатичнее. Когда он нацарапал подпись «Всегда твой, Раннальдини», то почувствовал, что был очень добр к Борису.

Благоухающий, в новой серой сатиновой тоге, с запасом возбуждающих игрушек, включающих вибратор в виде трех пальцев, купленный в Париже, и несколько пузырьков амилнитрита[9], Раннальдини ждал Флору. Клив вез ее из Хитроу. Платаны уже прожили лучшее время года, а выцветшая трава покрывалась опадавшими листьями; парочка в рубашках и шортах распивала бутылку в ожидании вечернего представления. Завтра яблоку негде будет упасть в толпе, жаждущей поглазеть на него и Гермиону.

В ожидании Раннальдини пробежал «Реквием». Он уже неоднократно им дирижировал, но каждый раз стремилcя внести в работу что-то новое и волнующее. Его мысли перенеслись на блондинку Корделию. Она была для него тоже новым и волнующим. Завтра Флора должна вернуться в Парадайз за вещами для осеннего семестра, так что после представления можно будет пригласить Корделию. А затем осветить постель и отполированные стены и потолок, темные зеркала и розовую четырехспальную кровать. Он даже может предложить ей поработать с ним над «Фиделио». Можно было бы заняться любовью и этим вечером, втроем, но Флора, несмотря на свою порочность, никогда на это не пойдет. От эротических мечтаний его отвлек громкий стук в дверь. В глазок он увидел Гермиону.

– Впусти меня, Раннальдини.

Гермиона могла кричать еще громче, чем петь, а поскольку за соседней дверью жила любовница редактора «Скорпиона», Раннальдини сразу же ее впустил.

– Мне надоело это, маэстро. Жизнь слишком коротка.

Раннальдини согласился с ней и открыл бутылку «Крага».

– Ты себя очень плохо вела, дорогуша.

– Я знаю, Раннальдини.

– Тогда постоишь в углу, ты понимаешь, что это означает.

– Да, да.

Глаза Гермионы взволнованно заблестели; он учуял призывные флюиды ее плоти.

– Жаль, но с минуты на минуту должна прийти Китти, – Раннальдини садистски улыбнулся. – Так что тебе придется уйти.

– Но при чем тут Китти? – запротестовала Гермиона. – Скажи, что мы репетируем.

– Ты же обещала относиться к Китти с состраданием, помнишь?

Гермиона ничего подобного не помнила.

– Когда вернемся в «Валгаллу», – Раннальдини слегка погладил ее по бедрам, – это будет колоколом наказания.

Он был так взволнован приездом Флоры, что даже заставил себя одеться, проводить вниз Гермиону и посадить ее в такси.

Флора прибыла двадцатью минутами позже, одетая в изумрудно-зеленый леотард Джорджии, сгибаясь под тяжестью багажных сумок с игрушками и подарками для него – беспошлинным «Арманьяком», лосьоном для мужчин и новой биографией Свенборна, которым Раннальдини восхищался. Раннальдини, никогда ничем не душившийся кроме «Маэстро», был тронут. Зная, что он богат, женщины редко делали ему подарки. Он довольно неосторожно поведал ей о крике на репетиции.

– Тебе нужна гермионозаменяющая терапия, – Флора сделала глоток «Крага». – Единственный раз эта глупая кошелка взяла верхнее ми, как один журналист выяснил ее настоящий возраст.

– Тебе надо серьезно заняться вокалом. Вот тогда ты сможешь ее заменить. Что ты об этом думаешь?

Он разложил перед ней на маленьком столике с полдюжины фотографий.

– Ух ты1 Кто это?

– Ты, мой ангел. – Раннальдини обхватил ее грудь. – Не узнаешь себя?

– Боже мой!

Флора зачарованно рассматривала весьма откровенные фотографии.

– Я анонимно отправил два отпечатка на конкурс в немецкий порнографический журнал, – с гордостью объявил Раннальдини, – ты выиграла первый приз!

– Вот здорово! Я все равно завалю экзамены, так вложу снимки в аттестат, когда буду искать работу. Во времена спада это может помочь.

Редкий случай, но Гермиона была в растерянности, возвратившись на их с Бобом квартиру в Реднор-Уок. Всегда жаловавшаяся на отсутствие свободных вечеров, она теперь не знала, что с собой делать. Боб, все еше занятый детальной проработкой завтрашнего концерта, вряд ли мог вернуться раньше чем через несколько часов. Уже собравшаяся домой служанка сделала Гермионе креветочный омлет и была рассержена на следующее утро, обнаружив его почти весь в мусорном ведре. Гермиона позвонила маленькому Козмо, чтобы спеть ему колыбельную, но тот грубо предложил ей убираться куда подальше. Тогда она взялась за партитуру «Реквиема». Она должна показать Раннальдини, что тот без нее не обойдется, если хочет довести публику на променад-концерте до слез, а потом сорвать бешеные аплодисменты. Как он посмел вышибить ее только из-за того, что Китти в Лондоне? Импульсивно она решила позвонить в «Валгаллу».

– Алло, – прозвучал сонный голос Китти. – Кто это?

Гермиона подумала, что набрала лондонский номер. Она позвонила по номеру Парадайза, опять напала на Китти и опять швырнула трубку.

В ярости она позвонила Раннальдини, голова которого находилась между ног Флоры и который искренне пробормотал, что сейчас разговаривать не может. Лишь после того, как Гермиона пригрозила, что сейчас приедет, он сказал, что перейдет в другую комнату. Пока Флора| доходила до оргазма, Раннальдини параллельно говорил Гермионе, что солгал.

– Я с Сесилией, а не с Китти, мне просто не хотелось огорчать тебя перед таким вечером. Желаю прекрасных сновидений.

– Зачем тебе понадобилось видеть Сесилию? – требовательно спросила Гермиона.

– У Наташи кризис с будущим. Нам есть о чем поговорить. – Раннальдини понизил голос. – Мне пора, дорогуша.

– Зачем ты так ужасно лжешь? – спросила разомлевшая Флора.

– Когда мне было пять лет, я признался матери, что украл шоколадку, она отлупила меня, что мне не понравилось. И всю жизнь правду скрываю.

У Гермионы была ужасная ночь. Она рано отправилась в постель, проведя долгие одинокие часы в размышлениях о Сесилии и переключая телевизор. А затем оставила служанке и Бобу приказ сделать ей много ромашкового чая с медом, когда вернутся. После того как Гермиона приняла снотворное из рук Боба, ей приснился кошмар, что она потеряла свое место, забыв все ноты, и что в «Альберт-холле» вместо нее поет Сесилия.

После еще одной таблетки в пять утра Гермиона проснулась в полдень, и служанка принесла ей завтрак и «Дейли телеграф». Прибывший доктор ввел ей витамины А и Б, поддерживающие силы и способствующие выделению слюны. Она набила рот поджаренным хлебцем, когда фотография Сесилии на странице, посвященной искусству, с заголовком, извещающим, что бывшие супруги выступят вместе через две недели в «Фиделио», вновь ввергла ее в гнев.

В «Савойе», где обычно останавливалась Сесилия, на телефонный звонок ответила служанка. Сесилия просила не беспокоить.

– Скажите, что это миссис Гарфилд и что это важно.

Наконец просто из любопытства взяв трубку, Сесилия очень удивилась, что Гермиона тепло поздравила ее с получением партии Леоноры.

– Я уверена, ты будешь хороша.

– Хм, спасибо, Гермиона, – Сесилия была полна подозрений.

– С Наташей все в порядке?

– А почему с ней должно что-то случиться?

– Ты обо всем договорилась с Раннальдини этой ночью? – лениво спросила Гермиона. – Я думаю, что нам следовало бы пообедать всем вместе.

– Я его не видела. Ведь прилетела только утром, – сказала Сесилия. – Он был ночью с Китти.

– Нет, не был, – завопила Гермиона. – Китти в Парадайзе. Я проверяла. Раннальдини сказал, что обсуждал с тобой будущее Наташи.

– Ничего он со мной не обсуждал, – взвизгнула Сесилия. – Когда он тебе об этом сказал?

Но Гермиона, бросив трубку и наспех одевшись, помчалась к Раннальдини. Лифт еще не отремонтировали, и какой-то виолончелист был вынужден тащить свой инструмент на восьмой этаж; Гермиона шла за ним. Оттолкнув в сторону лондонскую секретаршу Раннальдини, открывшую музыканту дверь, она ворвалась внутрь.

– Раннальдини здесь нет, – в ужасе произнесла секретарша, – он только что проснулся.

– С кем же он проснулся? – издала вопль Гермиона. – Не лги мне.

Влетев в спальню, она натолкнулась на Раннальдини, выходящего из ванны и завернутого в красное полотенце.

– Ах ты, негодный лжец! – вскрикнула Гермиона.

Испугавшись удара в пах, Раннальдини прикрыл руками свое хозяйство, оставив лицо открытым. В следующий момент был поражен его глаз. Он хотел было скользнуть ей за спину, но не успел, поскольку за влетевшим в дверь с открытым ртом виолончелистом следовала Сесилия.

По-итальянски темпераментная, со сверкающими глазами, оливковым лицом, светлыми крашеными волосами и мускулистым телом, Сесилия была в безукоризненном черном костюме с длинным пиджаком без воротника и плиссированной мини. Вид у нее был такой, будто она только что вырвалась из кошачьей свалки с торчащими когтями. Гремя браслетами, Сесилия схватила бюст Доницетти и швырнула им в Раннальдини. Тот увернулся, и скульптура попала в бывшее свидетелем любовных утех зеркало.

– Scelleraio, Scelleraio, – завопила Сесилия, принимаясь метать алебастровые яйца из корзинки.

– Злое чудовище, неисправимый грешник, – закричала Гермиона.