— Как это ни печально, — повторила Амадора. — Это что-то новое. «Как это ни печально». Мне нравится это выражение. Звучит красиво.

— Это ты красиво звучишь, моя сладенькая картошечка.

— Когда ты так меня зовешь, ты просто насмехаешься и дразнишься.

Джеффри Чарльз расхохотался и хотел погладить Амадору по руке, но её кобыла шарахнулась. И он произнес по-испански:

— Хочу сказать тебе одно, малышка, я страшно рад, что ты едешь по моей стране и ко мне домой.


III

Джеффри Чарльз старался не попадаться на глаза и обошёл стороной привычные места, такие как церковь Сола; он двигался окольными путями, через перекрёсток Баргус. Его забавляло, что никто из знакомых не знает о его прибытии, хотя он понимал, что тайна скоро раскроется.

Он даже не пытался завернуть в привратницкую, ожидая, что дом и так не заперт — как в былые времена. Когда же вдалеке показался дом, Амадора ахнула от радостного удивления.

— Какой красивый! Оказывается, ты многое утаил от меня! Какой восхитительный! И изящный!

— Погоди, — прервал её Джеффри Чарльз. — Издалека он кажется милым, а вот поближе...

Они осадили лошадей у парадной двери. Джеффри Чарльз помог жене спешиться и долго держал её на руках, прежде чем опустить на землю. Небо наконец прояснилось, но солнце ещё не появилось, и поэтому фасад дома оказался в тени. Джеффри Чарльз тронул кольцо и толкнул дверь. Та со скрипом распахнулась, и взору предстала маленькая и непримечательная прихожая. Джеффри Чарльз проследовал дальше и правой рукой открыл дверь, ведущую в большой зал. Это помещение с балконом для музыкантов и огромным столом освещались через одно окно, в котором, как говорили, было пятьсот семьдесят шесть отдельных стёклышек. Зал лучше всего смотрелся, когда солнечные лучи светят в окно, но даже сейчас выглядел впечатляюще. Джеффри Чарльз надеялся, что Амадора не услышала шороха и топота, донёсшихся из угла, когда она с восхищением бросилась ему на шею.

Держась за руки, они обследовали свой дом. Джеффри де Тренвит, который его спроектировал, или, по меньшей мере, руководил строительством, выделил средства и направил силы умельцев на обустройство нескольких роскошных залов для приёмов и простеньких пятнадцати спален, в основном облицованных в тёмных тонах — даже четыре лучшие по нынешним меркам были относительно невелики по размерам. Нынешний Джеффри показывал молодой супруге комнату в башенке, где он жил в детстве, и с восторгом обнаружил несколько своих детских рисунков на стенах. Кровать была накрыта пыльной и мятой простынёй, словно кто-то недавно на ней ночевал; на полу валялись одеяла, одно совсем дырявое; свет проникал сквозь полуопущенные шторы.

Затем они проследовали в старую комнату тётушки Агаты и увидели запустение, в отличие от других помещений дома. В двух картинах на стенах было разбито стекло, а рамы перекосились. Туалетный столик был сломан, с одной стороны ножки погнулись, как солдат с костылём. Дверь шкафа болталась на петлях. Пустая птичья клетка висела у окна, её прутья блестели на солнце, а внутри лежал крошечный хрупкий скелетик, покрытый пылью.

Казалось, от всего дома веет могилой.

— Давай уйдем отсюда, — резко сказал Джеффри Чарльз, прикоснувшись к Амадоре. — По-моему, это безрадостная комната.

Безрадостно выглядела и комната его матери, где шторы и ковёр были в дырках и повсюду лежал мышиный помёт; моль изъела красивое розовое покрывало; возле кровати стояли песочные часы, бутылка с заплесневелой жидкостью, ложка...

В комнате отчима было чище, она выглядела прибранной, но Джеффри Чарльз не стал там задерживаться. Он проследовал в комнату, ещё недавно принадлежащую Джонатану и Джоан Чайноветам, его деду с бабкой; наверное, потому что там было очень солнечно; на окне висели синие парчовые шторы с кружевным тюлем, стены над деревянными панелями оклеены цветочными обоями, розово-желтый шёлковый полог украшал кровать. Постель следовало просушить, полог кишел молью, а из-под деревянных панелей доносились зловещие шорохи — одним словом, проблемы требовали срочного решения.

— Давай спустимся, — предложил Джеффри Чарльз, с грохотом распахнув оба окна. — Мы будем спать здесь. Разожгу камин сначала на кухне, потом здесь. Затем схожу и разыщу этих двух пройдох, которые делают вид, что присматривают за имуществом. Пусть отведут лошадей на конюшню и почистят их, но сегодня я не потерплю их мерзкие рожи в доме, в нашем доме. Если неожиданное просветление ненароком выведет их из пьяной одури, то они могут заявиться сюда в самый неподходящий момент.

— Неподходящий момент? — удивилась Амадора.

— Именно неподходящий.

Держась за руки, они спустились по тёмным лестницам, слегка подталкивая друг друга, чтобы идти в ногу. Он проследовал на кухню.

По оставшимся трём ступенькам они спускались со скоростью улитки из-за ветхого пола. Нетопленый камин закоптел и проржавел. Большой чайник вообще не снимали с крючка. За задней дверью стояла деревянная водокачка с расколотым ведром. Кружева паутин украшали полки, воняло тухлятиной. В помещении с единственным немытым окном было темно, поэтому Джеффри Чарльз распахнул дверь наружу. Сразу посветлело.

— Так-то лучше. За один вечер мы тут всё не отмоем, но с горящим камином станет веселее. А свежий воздух...

Амадора искоса посмотрела на него.

— Хочешь, я что-нибудь приготовлю?

— У нас есть курица, масло и яйца, которые дала Верити. Хлеб. Сыр. Сможешь с этим управиться?

— Это входило в моё обучение. Вот только не знаю, понравится ли моя стряпня английскому офицеру.

— Всё, что ты сделаешь, понравится английскому офицеру, раз уж этим занимаешься ты и раз уж мы наедине.

— Мы впервые будем ужинать наедине.

— По-моему, в погребе осталось вино; здесь есть тарелки, их надо помыть, ножи и вилки тоже; есть и свечи. Мы поужинаем за этим огромным столом; с одного конца сидеть будешь ты, а с другого я! Посреди запущенного и грязного дома! Что за восхитительная мысль!

— Так далеко друг от друга...

— Да, иначе приготовленная тобой еда останется нетронутой. А потом в спальне наверху...

Он повернул её к себе и поцеловал сначала в лоб, а потом в губы.

— Мой супруг.

— Да, малышка, — ответил он, — случится много чего интересного.


Глава четвёртая


I

Джереми обнаружил адресованное ему письмо, когда вернулся с семьёй с ярмарки в Сент-Дее. День в целом прошел славно, если бы его чуть не омрачила Кьюби Тревэнион с братом, которых он заметил вдалеке.

Как обычно, несмотря на бедственное положение графства, ярмарки собирали толпы людей; и хотя народ выглядел плохо одетым и голодающим, какие-то деньжата у него всё же водились. Люди торговались за скот, покупали безделушки, толпились у лотков, ели булочки и запивали их молоком. Шатры с пивом и джином, установленные местными тавернами, были полны народу; день только начался, а пьяные уже спали беспробудным сном в укромных уголках, дары ярмарки перестали их интересовать.

Полдарки взяли на продажу лишних поросят и корзины спелых фруктов. Малину впервые посадили только четыре года назад, а подкормка растений перепревшим свиным навозом способствовала её разрастанию на песчаной почве. Единокровные братья Дик и Кэл Тревейлы привезли в двух тележках кучу разнообразных вещиц, необходимых Демельзе — по крайней мере, ей так казалось или просто нравилось смотреть на них. Не считая самого младшего, Генри, семья была в полном сборе, а теперь, когда Росс или старшие дети часто отлучались по делам, вся семья редко куда-нибудь выбиралась.

Демельза наслаждалась поездкой рядом с Россом и смотрела на трёх всадников впереди. Какие же чудесные, красивые, умные и обаятельные у них дети! Наверное, так считают большинство родителей, но всё же её переполняло чувство гордости. Джереми в двадцать два был высокий, худой, с милым румянцем и серо-голубыми глазами; необычайно одарённый и смешливый, он обычно скрывал свои потаённые и непонятные порывы за шутливой завесой, уделял много времени животным и рисованию — полностью творческая натура, если бы не страсть к механизмам. Клоуэнс скоро исполнится девятнадцать, крепкая и стройная, по-скандинавски белокурая, всегда откровенная, не способная притворяться или прибегать к женским уловкам, достаточно красивая, чтобы притягивать мужской взгляд, хулиганка, но с добрым сердцем, порывистая и радушная. Младшей, Изабелле-Роуз, исполнилось одиннадцать, черноволосая, в противоположность сестре, с тёмно-карими глазами, крепкая, непосредственная, вечно тренькающая на фортепиано, вечно танцующая, с сильным, но немузыкальным голосом; она не сидела на месте и часто шумела. Скоро мужчины начнут обращать на неё внимание.

Все они — её дети. Именно это Демельзе порой казалось таким ошеломительным и потрясающим. Их с Россом дети, плоть и кровь, следствие их союза и плоды любви. Все зёрнышки взошли и выросли по-разному, каждый украсил семью и дом по-своему. А дома остался четвёртый, мальчик по имени Генри, или Гарри, как его прозвали, которому нет и семи месяцев, радостно агукающий, ещё одна новая веточка, который, будем надеяться, вырастет и дополнит этот квартет таких разных людей, но связанных родством и фамилией. Настоящее чудо из чудес.

Никто и не утверждал, что у двух старших детей нет проблем, наоборот, все понимали, что их станет только больше: такова жизнь, состоящая из трудностей, их преодоления и повседневных забот.

Джереми поднялся наверх, с нетерпением сломал печать письма и нахмурился, потому что не узнал почерк. Он поднёс листок к окну и в сумеречном свете прочёл:

Уважаемый сэр!

За последние несколько месяцев я слышал от друзей, что Вы разрабатываете или пытаетесь разработать паровой экипаж для использования на наших дорогах. Эта проблема волновала меня всю жизнь, и я буду очень признателен, если Вы поведаете о своих успехах. Я дважды встречался с мистером Тревитиком и восхищён его гением в области механики и науки.