Анна Грэм - Быть Корелли

Алессандро поймал себя на мысли, что стал чаще думать об отце в прошедшем времени — подтачиваемый болезнью, его мозг медленно умирал, а характер безвозвратно портился. Конец был близок, но Алессандро пугала не столько ответственность перед кланом, которая уже и так лежала на нем в полной мере, сколько то, что Руссо Корелли никогда не был и уже не станет для него настоящим отцом. Алессандро стремился заслужить похвалу или хотя бы добрый взгляд за свои успехи, но вместо них получал лишь вновь возрастающие требования. Но Алек не мог его ненавидеть, наверное, потому что всё же любил. Болезнь и осознание близости смерти не сделала Руссо мягче, отец не собирался меняться, глупо было на что-то надеяться, но Алек надеялся. Вопреки здравому смыслу, наивно, по-мальчишески. Он давно вырос, но это жалкое, гадкое чувство недолюбленности, казалось, преследовало его по пятам. Может, Габриэле была права, он не умел любить, потому что просто не знал, как это бывает?

— Как здоровье уважаемого Дона Руссо?

— Вашими молитвами, синьор Лука.

Лука Фальконе — крепко сложенный мужчина за шестьдесят с белыми, курчавыми волосами, уложенными на пробор всегда казался Алеку моложе, чем есть на самом деле. Фальконе подошёл к нему сбоку и, тронув за локоть, увёл чуть в сторону, к столику с батареей разносортных сигар. Алессандро, следуя негласному закону старшинства, откусил ножничками кончик у одной и, поднеся огня, помог бывшему тестю прикурить. Прикурил сам. Глоток крепкого дыма, следом два глотка шотландского виски в полнейшем молчании. Алессандро знал, о чём это молчание, но не спешил нарушать его первым.

Он огляделся. Цельные деревянные панели на стенах, музейные фолианты на полках, старинные витражи в створках книжных шкафов, зеркала в массивных серебряных оправах, зелёное сукно на столах, где играли партию-другую в покер или блэкджэк с чисто символическими ставками — старинным перстнем, небольшой яхтой или парой бутылок «Шато Лафит». Несмотря на современность постройки, здесь всё было напитано духом старых традиций, ощущением монолитности, чувством того, что их дело — дело «Коза Ностра» — будет продолжаться вечно. И пусть никто из Семей давно не называет себя так, дух Сицилии веял здесь, клубился, как плотный табачный дым. Кровь Сицилии, пусть порой и в разбавленном виде, была в каждом присутствующем здесь.

— Методы твоего отца устарели, — Лука, наконец, заговорил, вырвав Алека из пространных, философских размышлений, вызванных порцией алкоголя, табака и безотчетного нервного напряжения, вызванного предстоящей, неприятной беседой. — Полиция не дремлет, нельзя просто так брать и убивать публичных людей, Алессандро. Стоило вернуть мне мою дочь. Я бы наказал её со всей строгостью.

Габи, кажется, числилась руководителем каких-то благотворительных фондов, через которые Фальконе часто перегоняли деньги. Она никогда ими всерьёз не занималась, потому Алессандро не брал этот факт в расчёт, да и, честно признаться, забыл о нём. Да и что бы изменилось? Этот факт не отменил бы приговора. Но он услышал, как при слове «дочь» у Луки Фальконе дрогнул голос. Он любил её.

Любил.

А как это вообще?

— Она предала мою семью, не вашу. Не вам вершить над ней суд, — бесстрастно ответил Корелли.

Упрямство Руссо перешло к нему в полной мере. Будь у него возможность отмотать время вспять, вряд ли он поступил бы иначе. Практика разводов в их семье неприемлема, несмотря на то, что другие давно не гнушаются менять постаревших жён на новых, посвежее. Времена меняются, но что-то должно оставаться незыблемым. Он не собирался отступать от правил, которые ему вдалбливали с самого детства. Иначе всё, вся его жизнь не имела бы смысла.

— Ты рассуждаешь, как Руссо, и это выйдет тебе боком, Сандро, рано или поздно.

Фальконе словно услышал его мысли, считал их с его лица. Алек вдруг ощутил странное покалывание в груди — раскаленные спицы, вонзающиеся в пространства между рёбер. Что-то закипало внутри, занималось пожаром. Эйфория? Гордость? Его наконец-то сравнили с отцом. Неужели это всё, к чему он стремился в жизни?!

— Я знаю тебя десять лет, Сандро, этого оказалось достаточно, чтобы понять тебя. Ты — раб своего отца, раб его принципов, ты не можешь воспринимать его со стороны. Воспринимать критически. То, что он бывает не прав, для тебя невозможно, это не вписывается в твою картину мира. Пора учиться думать своей головой, парень. Это последнее, что я скажу тебе, как твой тесть. Как твой почти отец.

Фальконе произнёс это медленно, чётко, словно вворачивая в мозг свёрла, проговорил каждое слово. Сделал затяжку. Его лицо на мгновение исчезло за густыми, белыми хлопьями дыма.

— Наши соглашения аннулируются, — продолжил Фальконе. — Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Я хочу, чтобы ты убрал своих людей с западных железнодорожных линий. Считай, это ультиматум.

Корелли ничему не удивился, это было ясно с самого начала. С того самого дня, когда Лео Фалани сообщил ему об измене Габриэле.

— Не могу вам этого обещать, дон Лука.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Алессандро устало потёр лицо и плеснул себе ещё виски. Круглые шарики льда с плеском отправились в стакан — Алек взял их прямо руками, без щипцов. Пальцы закололо от холода. Боль была приятной, отрезвляющей.

— На другое я и не рассчитывал, — ответил Фальконе.

Алессандро не пойдёт на уступки. Руссо бы точно не пошёл. И пусть ради этого придётся снова пролить кровь своих земляков, позиций новоявленный Дон Корелли сдавать не станет.

- 1 -

 Он снова увидел Изабеллу Бланко на выходе из библиотеки. Она спускалась по лестнице. Её изящные, тонкие, музыкальные пальцы скользили по мраморным перилам. Они словно ласкали камень. Алессандро подумал что под такими пальцами ожил бы любой… Нет, он определённо пьян. В груди ещё ворочались раскаленные угли, а сердце стучало в висках — после разговора с Фальконе адреналин зашкаливал не на шутку, эмоции, которые по этикету принято было тщательно скрывать, требовали выхода. Алеку вдруг захотелось дать кому-нибудь по роже. Или заняться сексом. Хотелось выскоблить, вычистить из себя эту липкую, чёрную копоть, мешающую ему ясно соображать, и после, с пустой, свежей головой, подумать, что теперь делать. За десять лет мира с семьёй Фальконе он успел порядком расслабиться, растерять хватку и сосредоточиться на развитии легального бизнеса, ведь тылы были прикрыты. У него не было плана на подобный исход. Нужно обратиться к отцу за советом. Испоганить ему и без того вечно поганое настроение, получить обвинение в недальновидности… Нет, фигура у Бланко просто божественная. Таких вообще не существует, она ему кажется.

— Что, понравилась? Я видел, вы уже успели почирикать? Доброго вечера, мистер Корелли.

Прокурор Хамфри Осборн тёрся у дверей библиотеки, словно пёс, которому хозяева сколотили будку на улице и не пускали в дом, чтобы не наследил грязными лапами и не попачкал постели. Осборн ожидал новостей, как объедков со стола. Он улыбнулся, уцепившись короткими, округлыми, как сосиски, пальцами за край смокинга в раздумьях — подавать руку или нет. Алессандро взглянул на него так, что Осборн понял — не стоит. Но Корелли задержался, вместо того, чтобы удостоив его сухим приветственным кивком, пройти мимо. Ведь речь шла об Изабелле Бланко.

— Девчонка хороша, даже слишком, — щелкнув языком, добавил господин прокурор.

Они оба смотрели, как она сходит с лестницы, едва касаясь пола, лишь с той разницей что Корелли смотрел с восхищением, а Осборн — с предвкушением. С предвкушением того, что вечером свалит её лицом в подушку и…

— И поэтому вы её избили? — невозмутимо уточнил Алессандро, с удовлетворением наблюдая, как на его толстой, блестящей от пота, изрытой ямами от оспин шее расцветают красные пятна. Корелли явно застал его врасплох, но прокурор, очевидно, не страдал муками совести.

— Ох, птичка успела разболтать наши секреты? — сунув нос в пузатый бокал с виски, усмехнулся Осборн. Сделал глоток, причмокнул губами, гаденько осклабился. — Вы знаете, Алессандро, она ведь шлюха. Я серьёзно. Это вовсе не метафора. Я подобрал её с улицы. Она была как тощий котёнок, вечно голодная. Я её за руку поймал, когда она на моей кухне объедки жевала. Зато взгляните, какая она сейчас! Это я сделал её такой. Она моя. Я имею на неё полное право собственности. Хотите, дам вам её в аренду? На ночь, на недельку? Обкатаете, потом поделитесь впечатлениями.

— Котик. Тебе, кажется, хватит.

Котик. Черт, надо же, угадал!

Изабелла подошла к прокурору со спины, положила ему на плечи обе руки, красноречиво заглянула в его бокал. Она слышала весь разговор — Алек видел, как она побледнела и спала с лица. Бланко тщетно пыталась сдвинуть Осборна с места, увести подальше. Она спрятала глаза и не поднимала их выше лацканов его пиджака. Ей было стыдно. Ей было страшно, что он согласится.

Алессандро зло усмехнулся, не сдерживаясь, не прячась. Неловкость от предложения Осборна сменилась отвращением к этой сцене — сцене, где нимфоподобная Изабелла Бланко, пинком под зад спущенная на грешную землю, изо всех сил старалась соблюсти приличия. Отвращение сменилось яростью. Захотелось ударить. Ощутить, как кулак входит в мягкую, обрюзгшую щёку, ощутить как лопается кожа на чужой скуле, ощутить, как сила инерции гонит его вперёд, а потом вниз, следом за опавшей на пол прокурорской тушей. Замахнуться для нового удара…

— Милая, не лезь в мужские беседы. Сходи, скушай ещё бутербродик.

— Котик…

— Нет, ну а что? Посмотри, какой красавчик! Неужели не нравится?!

Но кто он такой, чтобы осуждать её выбор?

Корелли развернулся и ушёл. Поискал глазами брата, сделал знак, что пора бы закруглиться. Формальности соблюдены, пища для размышления получена, пьяные выверты и чужие женщины его не интересуют. Глухой, журчащий, как водопад, голос Бланко растворился в сонме других голосов, Алессандро попытался не обернуться, и у него получилось.