Алеку здесь легко дышалось. Здесь всё было чисто, честно, выпукло и даже как-то голо, но именно здесь ощущал себя самим собой. Родительский дом был похож на музей: роскошь снаружи — дряхлый, совершенно непригодный для жизни хлам внутри. В их семье никогда не было поддержки, ощущения сопричастности, искренности — каждый носил маску, отрабатывал свой долг, пытался соответствовать роли, отведённой каждому из них отцом. Даже братья порой смотрели друг на друга с недоверием, словно пытались просчитать, кто кого подставит перед отцом за грешки и промахи. Со временем это ушло, и не потому что братья стали друг другу ближе, а потому что дистанция увеличилась. Алек становился жёстче, бескомпромисснее, он становился Руссо, иначе семью было не вытянуть. Даже в Джулиано Алек не видел родственной души, хотя тот всегда был к нему расположен и ни разу не заставил Алека сомневаться в своей искренности. Одному было проще, и со временем одиночество стало частью его существа, срослось с ним, как вторая кожа.

После душа Алессандро медитативно варил себе кофе, сам готовил себе завтрак, мыл и вытирал посуду, выбирал костюм, рубашку, подбирал к ним галстук, часы и запонки — педантично, не спеша, в тишине и молчании, так он набирался сил для долгого рабочего дня. Иногда он спускался в барбершоп, расположенный на первом этаже соседнего дома, освежал маникюр, стрижку, глядел, как его буйно разросшаяся щетина превращалась в снобистскую бородку, с которой он сразу же становился на пяток лет старше. Здесь, в этой квартире его уединение никто не нарушал. Вход в его квартиру был закрыт даже для жены. Только Данте плевать хотел на его заскоки.

Он завалился к нему в шесть утра, в беговых кроссовках и с сигаретой в зубах — младший брат всегда состоял из одних противоречий — бросив короткое «Привет» он без спроса плюхнулся в его любимое серое кресло и сцапал с подноса стакан для виски, чтобы использовать в качестве пепельницы. Вчера Алессандро так и не явился в отцовский особняк. Испугался. До боли в стиснутых зубах не хотел снова получать тычки и укоры от Руссо. До отвращения, до протеста не хотел снова видеть его надменный взгляд. Воспоминания о пощёчине всё ещё были свежи. Поэтому младший брат явился к нему сам.

— Дела не очень, если честно, — с ходу начал Данте. — Иск Литы отклонили. На Романо клепают дело, мы стараемся повернуть всё так, чтобы о его более тесных связях с нами никто не пронюхал.

Повеяло табачным дымом. Алек с брезгливостью подумал, что ему придётся сутки выветривать эту навязчивую вонь, но промолчал. Иск Фредерико Романо — консильери их семьи — выдвинула администрация города, а конкретно Департамент землепользования Чикаго. В этом Департаменте у Фальконе были крепкие дружеские связи. Алессандро не нравилась линия, которую выстраивала Лита — она подала на администрацию встречный иск. Нагло, по-хамски, она дразнила злую собаку, тыча её палкой в морду, вместо того, чтобы бросить ей кость, и он неоднократно говорил об этом брату. Но брат доверял своей жене. Так, как Алек никогда не смог бы доверять своей.

— Зато мне нравится, как идут дела с Осборном. Ему грозит лишение лицензии за взятку. Он сейчас, как уж на сковородке. Если Лита выяснит, что иск против Фредерико проплачен, дело примет другой оборот.

— Откуда информация?

Имя прокурора, сказанное в таком контексте, разбудило хищный азарт, взбудоражило. Шанс подложить свиноподобному Осборну свинью покрупнее, чем он сам, здорово бы потешил самолюбие, но Алессандро знал — по опыту жизни и «семьи» — что у всего есть цена.

— Один доброжелатель подкинул компромат.

— Пусть будет осторожнее с доброжелателями, — Алессандро нахмурил брови, обойдя кресло, он стряхнул с обивки невидимые пылинки. Ему не нравилось, с каким хамским — «американским» — нахрапом невестка взялась за это дело. — Мне интересно, почему Лита, а не ты занимаешься Романо.

— Ну, Лита… Ты ведь знаешь её…

— Ни черта я её не знаю.

Она не слишком нравилась ему, но Алек не был так категоричен, как отец — скорее, его отношение к ней можно было обозначить, как лёгкая неприязнь. Алессандро считал, что Лита слишком много берет на себя и что Данте слишком много ей позволяет, называя это равноправием. На самом деле, Алеку всё больше казалось, что невестка перетягивает одеяло на себя. Он с удовольствием указал бы Лите на её место, но он был ей, по сути, никем, а Данте всё устраивало. Почти у всех американок, которых Алек встречал по жизни, был какой-то бзик на этом самом равноправии плюсом к поднебесным амбициям — такие не годились в жены, оттого Корелли всегда женились на землячках. Но Данте и здесь пошёл всем наперекор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Никто не думал, что Данте Корелли — циничный, свободолюбивый раздолбай — женится так рано, никто не думал, что он так скоро заделает двоих детей и станет так ревностно оберегать свою семейную идиллию. Что после своих дебильных увлечений — то автогонками, то скайдайвингом, то путешествиями автостопом без цента в кармане к черту на рога — вернётся к учёбе и станет высококлассным юристом, ведущим юристом «Корелли Консалтинг». И что однажды он принесёт заявление на увольнение, заявив, что открывает свою фирму. «Корелли Консалтинг» он взял на аутсорсинг, но скрывать то, что в принципе желает отойти от дел мафии, не стал. Руссо не имел мнения на этот счёт, а если и имел, то не озвучивал. Наверное, ему было достаточно крепко привязанного к семье старшего сына и Джулиано, несшего на себе бремя главного финансиста, да и слова Данте пока ещё оставались словами. «Выход из мафии возможен только через смерть», старое правило, стоявшее у истоков Коза Ностра, по прошествии времени теряло силу, но всё ещё изрядно действовало на нервы.

— Она классный юрист и… у неё пунктик. Она хочет доказать отцу, что у неё тоже есть яйца.

— Пусть не заигрывается.

Алек был уверен, что юриспруденции и адвокатура — не женское дело, и пусть его тысячу раз обвинят в мизогинии и приведут миллион обратных примеров. Дела мафии не терпят эмоций, а женщина, любая женщина, состоит из них на девяносто процентов. Учитывая то, что неприязнь свёкра задевала её, и она из кожи вон лезла тому назло, Алессандро всё больше укреплялся в своей правоте. Ещё один жирный минус Данте за то, что он ей спускал всё это.

— Алек. Пообещай мне одну вещь, — Данте вдруг взглянул ему прямо в глаза. Серьёзно и пристально, как никогда раньше не делал. Алессандро увидел в его глазах тревогу. — Что бы ни случилось, Лита не должна пострадать.

Алессандро молча кивнул. Через силу. Его одолевало поганое чувство, что он дал обещание, которое не сумеет сдержать.


Глава 9.Звонок


- 1 -

 Алек всегда приходил на работу раньше всех. Каждое утро он отслеживал по внутренней программе, во сколько система отщелкивает пропуска сотрудников на входе в здание: Джулиано приходил за сорок-сорок пять минут до начала рабочего дня, руководитель отдела безопасности — за полчаса, главный программист — за три минуты, секретарша всегда опаздывала ровно на пятнадцать минут, уверенная в том, что Алек либо не замечает, либо не придает значения, ведь что такое пятнадцать минут для дамы, которая едва ли не каждый час поправляет на рабочем месте макияж? В свете множества гораздо более серьёзных проблем Алек не придавал значения этим ничтожным цифрам, но они почему-то упорно откладывались в голове, словно там у него — бездонная чёрная дыра, жадно поглощавшая любую информацию.


Алек выходил ровно в шесть тридцать утра, чтобы в семь уже быть на рабочем месте, но сегодня что-то пошло не так. Он застегивал кожаный браслет часов, когда экран его смартфона вспыхнул и следом взорвался пронзительной, непривычной трелью — так ему приходили звонки с неизвестных номеров.


— Корелли, — резко охватил Алек, напряжённо вслушиваясь в трубку.

Ему ответила тишина. Алек посчитал про себя до трёх и сбросил звонок, положил телефон на столик. Досадная, не вписывающаяся в привычный ритм мелочь — Алек ощутил лёгкое раздражение не то от звонка, не то от намертво застрявшего в карабине ремешка часов.

Через мгновение звонок раздался снова.

— Говорите, иначе моя охрана вычислит ваш номер, и мы с вами встретимся лично…

— Простите…

Алек оторвал трубку от уха и взглянул на экран, будто на нём вместо бессмысленного, неизвестного набора цифр надеялся увидеть звонившую. Этот низкий, царапающий нервы и слух голос невозможно было спутать ни с каким другим.

— Простите. Я…

— Изабелла.

Он не дал ей закончить, произнёс её имя сам, словно бы «Изабелла» — это сочетание букв, произнесённое вслух — возвращало ему чувство реальности, неумолимо ускользающей. Она умела застать врасплох. Алек подошёл к окну, взглянул на парк, смахнул пальцем невидимую пылинку с панорамного стекла, прозрачного изнутри, но абсолютно непроницаемого снаружи. Взял паузу, словно готовился нырнуть на неизведанную глубину.

— Что-то случилось?

— Нет-нет. — Ему почудилось, что она виновато улыбается. Алеку живо представилось её зардевшееся лицо, стыдливо опущенные ресницы, изогнутая линия чуть подрагивающих в нерешительности губ. В деталях. Как на том злополучном балу. — Мне просто… просто совсем не с кем поговорить.

— Он вас обидел? — Алек прекрасно помнил, зачем дал ей свой номер. Ему казалось, что Изабелла лишь тянет время, пытаясь подобрать слова.

— Нет! — Бланко вскрикнула. — Нет, — добавила мягче, но Алек почуял в её голосе фальшь. Она слишком рьяно протестовала. — Он просто… Просто у него проблемы на работе. И он разозлился. Он запер меня в комнате, запретил выходить, забрал телефон — я звоню с номера моей горничной — и уехал.

Алек был почти уверен в том, какие именно проблемы преследовали господина прокурора и что эти проблемы — дело его рук, рук Корелли. Он готов был проклинать своё богатое воображение, которое подкидывало ему неприятнейшие из картин. Он будто бы своими глазами видел, как чёртов прокурор волочет её за локоть по лестнице, как швыряет её — такую тонкую и хрупкую — в комнату и запирает дверь, плюя на её плач и протесты. Это из-за него. И определённо ещё и из-за того, что она тогда села к нему в машину…