– Поможем ему? – предложила Билли.

– Нет. Это выглядит как классическая ловушка. Тип симулирует аварию, а потом вытрясает все деньги из туристов.

– То есть вы уверены, что все мексиканцы воры?

– Нет, я имею в виду, что с вашей манией брататься со всеми красивыми парнями вокруг мы снова вляпаемся в дерьмо.

– Вы были очень довольны, когда нас довезли до Сан-Диего!

– Послушайте, это ясно как дважды два: этот парень отберет у нас деньги и машину! Если вы этого хотите, останавливайтесь. Но не просите моего благословения!

К счастью, Билли не стала рисковать, мы проехали мимо.

Заправившись, мы зашли в семейную лавку. В длинной и старинной витрине были выставлены свежие фрукты, молочные продукты и выпечка. Мы купили то, что нам понравилось, и устроили импровизированный пикник через несколько километров под коротколистной юккой.

Попивая горячий кофе, я, как зачарованный, наблюдал за Билли. Усевшись на покрывало, она с аппетитом поглощала польвороны с корицей и чуррос, покрытые сахарной глазурью.

– Какая вкуснотища! Вы не попробуете?

– Что-то не склеивается, – задумчиво ответил я. – В моих романах вы едите как птичка, но я-то вижу, что вы поглощаете все, что попадается под руку…

Она на мгновение задумалась, как будто сама что-то осознавала, потом призналась:

– Это из-за настоящей жизни.

– Настоящей жизни?

– Я персонаж романа, Том. Я принадлежу миру вымысла, и в настоящей жизни я не у себя дома.

– И какое это имеет отношение к вашей прожорливости?

– В настоящей жизни все вкуснее, насыщеннее. И это не относится только к пище. В воздухе больше кислорода, пейзажи полны цвета, и ими хочется восхищаться каждую секунду. Мир вымысла настолько тусклый…

– Мир вымысла тусклый? Но я всегда слышал обратное! Большинство людей читает романы именно для того, чтобы убежать от реальности.

Билли ответила мне в высшей степени серьезно:

– Возможно, вы умеете хорошо рассказывать истории, описывать эмоции, боль, раны сердца, но вы не можете описать то, что составляет соль жизни: ее вкусы.

– Мне не слишком приятно это слышать, – сказал я, понимая, что она указывает мне на мои пробелы как писателя. – О каких таких вкусах вы говорите?

Она поискала примеры вокруг.

– Вкус, к примеру, этого фрукта, – сказала она, отрезая кусочек манго, которое мы только что купили.

– А что еще?

Билли подняла голову и закрыла глаза, как будто для того, чтобы подставить свою хорошенькую мордашку утреннему бризу.

– То, что чувствуешь, когда ветер пробегает по твоему лицу…

– Ну да…

Я состроил гримасу сомнения, но я знал, что она не так уж и не права. Я не мог передать чудо настоящего момента. Оно оставалось недостижимым для меня. Я не умел его уловить, не умел им наслаждаться, поэтому не мог поделиться им с моими читателями.

– Или, к примеру, – снова заговорила Билли, открывая глаза и указывая пальцем в даль, – вид этого розоватого облака, зацепившегося за холм. – Она встала и с жаром продолжала: – В ваших романах вы напишете: «Билли съела манго на десерт», но вы никогда не станете тратить время на то, чтобы в деталях описать вкус этого манго.

Билли осторожно положила мне в рот кусочек сочного фрукта.

– Какой он?

Задетый за живое, я помимо своей воли вступил в игру и попробовал описать плод с максимально возможной точностью:

– Он очень спелый, свежий, как раз то, что нужно.

– Вы можете сказать лучше.

– У него сладкая мякоть, она тает во рту, сочная и очень душистая… – Я увидел ее улыбку и продолжил: – …золотистая, пропитанная солнцем.

– Не стоит слишком усердствовать. Это пригодится для рекламы тональной пудры!

– Вам невозможно угодить!

Билли сложила покрывало и повернулась к машине.

– Вы поняли принцип, – бросила она мне. – Попытайтесь вспомнить об этом, когда будете писать следующую книгу. Позвольте мне жить в яркой, красочной и осязаемой вселенной, где у фруктов вкус фруктов, а не папье-маше!

* * *

Автострада Сан-Диего

– У меня уже яйца заледенели. Закрой окно, а?

Кароль и Мило ехали уже около часа. Включив информационный канал, они делали вид, что поглощены дебатами местных политиков, только бы не говорить о том, что могло их поссорить.

– Когда ты так вежливо просишь меня о чем-то, оказать тебе услугу – для меня особое удовольствие, – язвительно заметила она, поднимая стекло.

– Что, теперь у тебя проблемы с тем, как я говорю?

– Да, у меня проблемы с твоей бесплатной грубостью.

– Прошу прощения, но я не литератор. И романов я не пишу!

Кароль ошеломленно посмотрела на него.

– Минутку! Что ты этим хочешь сказать?

Сначала Мило насупился, потом прибавил громкость радио, как будто не собирался отвечать. Но потом он передумал и вскрыл нарыв самым странным образом:

– Между тобой и Томом уже что-то было?

– Что?!

– Ведь ты же всегда была втайне влюблена в него, так?

До Кароль наконец дошло:

– Так вот что ты думаешь?

– Я думаю, что все эти годы ты ждешь только одного: когда он, наконец, увидит в тебе женщину, а не удобную лучшую подругу.

– Тебе пора завязывать с травкой и крепкими спиртными напитками, Мило. Когда ты несешь подобную чушь, мне хочется…

– Чего?

Кароль покачала головой.

– Я не знаю… Пожалуй, выпотрошить тебя и поджаривать на медленном огне, чтобы потом клонировать тебя в десяти тысячах экземплярах и затем предать самой ужасной смерти каждого клона из этих десяти тысяч своими собственными руками…

– Я понял, – остановил ее Мило. – Кажется, я уловил суть.

* * *

Мексика

Несмотря на черепашью скорость нашей машины, все больше километров оставалось позади. Мы уже проехали Сан-Игнасио, и наша баночка йогурта хорошо держалась.

Впервые за долгое время я хорошо себя чувствовал. Мне нравился пейзаж, нравился запах дорожного покрытия и его аромат свободы, нравились магазины без вывески и брошенные каркасы автомобилей, создававшие впечатление путешествия по Трассе 66[45].


И вишенка на торте: я отыскал на одной из редких заправок две аудиокассеты по 0,99 доллара за штуку. На одной была компиляция рок-исполнителей, от Элвиса до «Роллингов». Другая была пиратской записей трех концертов Моцарта в исполнении Марты Аргерих. Хорошее начало, чтобы приобщить Билли к радостям «настоящей музыки».

Но наше продвижение вперед затормозилось во второй половине дня, когда мы ехали по довольно-таки дикому участку дороги, где не было ни ограждения, ни сетки. Переваривавшее траву стадо овец не нашло ничего лучше, как остановиться посреди дороги, чтобы болтать о пустяках в свое удовольствие. Мы были поблизости от ферм и ранчо, но никому, казалось, и в голову не приходило взять на себя труд убрать животных с дороги.

Ничего не помогало: ни гудки клаксона, ни жестикуляция Билли не смогли согнать жвачных животных с самовольно занятого ими места. Вынужденная ждать, она закурила сигарету, а я принялся считать остававшиеся у нас деньги. Из моего бумажника выскользнула фотография Авроры, и Билли завладела ею без моего ведома.

– Отдайте!

– Подождите, позвольте мне посмотреть! Это вы сделали снимок?

Это была простая черно-белая фотография, от которой исходило ощущение некоторой невинности. В коротких брючках и мужской рубашке, Аврора улыбалась мне на пляже в Малибу, в ее глазах горел огонек, который я считал огнем любви.

– Скажите честно, что вы в ней нашли, в этой вашей пианистке?

– Что я нашел?

– Согласна, она красивая. Ну, если, конечно, нравится «идеальная женщина с телом манекенщицы, наделенная неотразимым очарованием». Но что в ней есть кроме этого?

– Прошу вас, прекратите: вы влюблены в мерзавца, поэтому не вам читать мне нравоучения.

– Вас заводит культурная сторона?

– Да, Аврора образованная женщина. И тем хуже, если вас это раздражает. Я вырос в дерьмовом квартале. Вокруг все время орали: крики, оскорбления, угрозы, выстрелы. Не было ни одной книги, кроме журнала с телепрограммой, и там я никогда не слышал Шопена или Бетховена. Поэтому да, мне нравилось быть рядом с парижанкой, которая говорила со мной о Шопенгауэре и Моцарте, а не о сексе, наркотиках, рэпе, татуировках и накладных ногтях!

Билли покачала головой:

– Отлично сказано, но Аврора нравилась вам еще и потому, что была красива. Не уверена, что, имей она пятьдесят лишних килограммов, она бы вас настолько потрясла, даже с Моцартом и Шопеном…

– Ладно, хватит. Поезжайте!

– Как я, по-вашему, поеду? Если вы считаете, что наша таратайка выдержит столкновение с бараном…

Она затянулась сигаретой и продолжила досаждать мне:

– Ваши беседы о Шопенгауэре, это было до или после секса?

Я ошеломленно посмотрел на нее:

– Если бы я отпускал подобные замечания в ваш адрес, я бы уже получил оплеуху…

– Бросьте, это все ради смеха. Мне нравится ваш смущенный вид и то, как вы краснеете.

Подумать только, я сам создал эту девушку…

* * *

Малибу

Тереза Родригес пришла в дом Тома, чтобы навести порядок, как делала это каждую неделю. Последнее время писатель не хотел, чтобы его беспокоили, поэтому приклеивал скотчем записку на дверь, освобождая ее от работы, но никогда не забывал о конверте с деньгами за день работы. На этот раз записки не оказалось.

Тем лучше.

Пожилая женщина терпеть не могла, когда ей платили за ничегонеделанье, к тому же она очень беспокоилась за Тома, которого знала еще ребенком в Макартур-парке.

В те времена трехкомнатная квартира Терезы располагалась на той же лестничной площадке: напротив квартиры матери Тома и рядом с квартирой семьи Кароль Альварес. После смерти мужа Тереза жила одна, поэтому мальчик и его подружка частенько приходили к ней делать домашние задания. Надо сказать, что у нее было куда тише, чем у того и другой дома. У мальчишки была легкомысленная и нервная мать, коллекционировавшая любовников и разбивавшая семьи, а у девчонки – отчим-тиран, постоянно осыпавший ругательствами своих домочадцев.