Красногорский, резонно рассудив, что хуже ему уже точно не может сделаться, послушно закрыв глаза, взял кружку из ее рук, резко выдохнул и выпил залпом все это жуткое пойло.

Насчет предположения «не может» он как-то сильно погорячился, он просто не знал всего разнообразия страданий, которые можно испытать.

Его жутко, просто жутко как замутило, живот скрутило узлом, дышать стало совершенно невозможно, сначала бросило в жар и пот, а потом в холод, и захотелось немедленно облегчиться.

– Держись! – потребовала его отравительница. – Всего пять минут надо продержаться!

«Месть женщины может быть ужасной, – вяло подумал Красногорский. – И изощренной». Он боялся даже смотреть, как она удовлетворенно улыбается, глядя на его муки.

Но что такое? Что такое-то, а? Вдруг стало легче дышать… И позывы на тошноту прошли, и голова уже не раскалывалась…

– Во-о-от, – удовлетворенно протянула Арина и обнадежила: – Еще минут десять – и отпустит, пусть и не совсем, но жить уже сможешь.

– Это что было? – прохрипел Красногорский.

– Секретный отвар от тяжелого похмелья, старинный семейный рецепт, по женской линии по наследству передается. Иногда, очень редко, случалось, что дедуля перебирал на каком-нибудь празднике или мероприятии, вот бабушка его и лечила. – И проронила тоном экспериментатора, разглядывающего сомнительные результаты полученного опыта: – Давно не варили.

– Звучит очень-очень настораживающе, особенно для человека страдающего. И уж больно неоднозначно. – Артем смог легко произнести эту сложную фразу.

– М-да, – согласилась Арина, рассмеявшись, и заверила: – Нет, мы не ведьмы, если ты об этом. – И протянула интригующе: – Хотя…

– А сколько времени? – спросил Артем, поразительно быстро начав трезветь.

– Шесть утра, – уведомила его Арина, – извини, что разбудила, представляю, как тебе фигово после вчерашнего, по крайней мере, выглядишь ты далеко не свежим, но скоро проснутся дети.

– Да, я понимаю, – кивнул Артем и тут же скривился от боли.

– Отвар поможет, но все симптомы похмелья точно не снимет, – предупредила Арина, – так что ты поосторожней, – и протянула ему большое махровое полотенце, поверх которого лежала зубная щетка в упаковке и одноразовый станок. – Можешь принять душ. Говорят, тоже помогает.

– Нет, – отказался Красногорский, – душ я приму дома, а вот за щетку отдельное спасибо.

И, на сей раз не игнорируя совет Арины, соблюдая осторожность, медленно поднялся с дивана и так же медленно, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям, отправился через туалет в ванную комнату.

Они сидели за столом, и Красногорский, постанывая от удовольствия, уплетал «похмельную» уху, чувствуя, какое благотворное воздействие она оказывает на организм. А Арина, сидя напротив него и попивая свой прекрасный кофеек, смотрела, как он ест.

Он долго умывался, все поражаясь столь мощному лечебному эффекту той бурды, которую принял, – нет, на самом деле жить после нее можно. А когда он вышел из ванной и попросил хозяйку сварить фирменный кофе, Арина заявила, что вторым лечебным средством от «утренней болезни» является «похмельная уха», а никак не кофе, и буквально усадила его за стол, поставив перед Красногорским глиняную миску с рыбным супом.

Но уха та оказалась!

– Охренительно! – поделился Артем впечатлениями. – Слушай, а когда ты все это успела? Отвар, уху? – спросил он, дохлебывая остатки юшки из тарелки.

– Ну не стоит принимать все на свой счет, – посоветовала девушка. – Уху мы сделали еще вчера, она хороша, когда настоится денек, а отвар я сварила, когда ты заснул. Достала бабушкин рецепт из заветной шкатулки и сварила. – И спросила провокационно: – Могу поделиться секретом. Хочешь, расскажу, из чего он готовится.

Артем вспомнил цвет, запах и вкус того убойного пойла и первую реакцию организма на него и, справившись с приступом тошноты, отказался:

– Нет, спасибо. Разреши мне этого не знать. – И отодвинул от себя подальше пустую тарелку, чтобы не пахла и не провоцировала, мало ли что, и так только отдышался.

– Как хочешь, – пожала Арина плечами.

Отнесла тарелку в мойку, вернулась, села за стол и, посмотрев на него долгим задумчивым взглядом, спросила:

– Так какие не терпящие промедления и отлагательств вопросы ты хотел мне вчера задать?

– Да, хотел, – признался Красногорский и спросил: – Ты не беременна?

Она помолчала немного, внимательно его рассматривая, и ответила односложно:

– Нет.

– Досадно, – заметно расстроился Красногорский. – Нас с тобой так сносило, что мы ни разу не вспомнили о предохранении, вот я и…

– Да, – согласилась Арина, – не вспомнили.

– Жаль. Может, тогда бы ты согласилась выйти за меня.

– У меня теперь есть дочь, – сообщила Арина.

– Да, мама говорила, – кивнул Артем, – про то, что ты удочерила девочку, и про то, что твой отец умер от какой-то болезни. Соболезную.

– Я тебе тоже соболезную по поводу смерти Ильи.

– Благодарю, – кивнул он, сразу же теряя всю легкость разговора и радость общения с ней. – Только он не от болезни, он от такой тупой случайности, что и представить невозможно.

– Да, – искренне посочувствовала ему Арина. – Ты вчера пытался объяснить, как он погиб.

– Я не могу это обсуждать, я даже думать об этом еще не могу, меня сразу сносит, – признался Артем.

А она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и сказала тихим, проникновенным, доверительным тоном:

– Перед смертью отец мне сказал, что понял: не бывает «за что-то», все делается и происходит в мире «для чего-то» и еще «вопреки». Люди живут и страдают для чего-то, с какой-то, как правило, непонятной большинству из нас целью, но она точно есть, и, бывает, живут вопреки обстоятельствам и всем бедам. И любят не «за что-то», а для чего-то, для того, чтобы по-настоящему познать любовь, соединиться с любимым человеком или просто открыть в себе умение любить, и довольно часто любят вопреки разуму и логике. И умирают «для чего-то», для того чтобы завершить свою жизнь именно так и в таком возрасте, исполнив что-то важное в ней, а может, для того, чтобы научить нас смиренно принимать смерть, как часть жизни, как волю божью. И всегда умирают «вопреки». Вопреки нашему несогласию с их уходом, вопреки нашим попыткам удержать их и нашему негодованию. Даже те совершеннейшие гады, кому мы желаем смерти, живут долго и часто счастливо, вопреки всем нашим пожеланиям. Одна женщина в клинике сказала мне, что мы должны научиться принимать право человека на его жизнь и на его смерть, потому что случайных смертей не бывает. Не знаю, права ли она, смерти бывают разные, порой такие, что все лучшее в нас не приемлет таких трагедий. Когда мы теряем близких людей, мы меняемся, и надо учиться жить с памятью о них, но без них, жить изменившимися и что-то понявшими.

Она замолчала, и они сидели и смотрели друг другу в глаза долгим, затяжным взглядом, что-то говоря без слов… И вдруг раздался какой-то странный, непонятный звук, как хныканье и сопение ребенка, прозвучавший так четко, так ясно.

– Симочка проснулась, – поднялась с места Арина и, заметив недоумение, отразившееся на лице Красногорского, показала ему что-то похожее на маленькую радиостанцию типа уоки-токи: – Радионяня, чтобы слышать, как там ребенок в кроватке.

– Мне, наверное, пора, – поднялся с места Артем. – Я бы очень хотел познакомиться с твоей девочкой и с Матюшкой встретиться, пообщаться, но сейчас это как-то… – замолчал он, не договорив.

– М-да, – усмехнулась Арина, – сейчас, пожалуй, не надо. Сейчас я ее подниму, отдам бабуле и приду тебя проводить, – пообещала она.

Он вызвал такси, надел куртку и топтался в коридоре, раздираемый двумя противоречивыми желаниями – остаться, договорить и прояснить наконец уже окончательно все непонятные моменты, или уйти, не попрощавшись, маясь от своего похмельного состояния и ощущения несвежести.

– Ну что, – спросила Арина, выходя в прихожую проводить его, как и обещала, тем самым лишая его возможности уйти по-английски, – такси вызвал?

– Уже подъехало, – кивнул Артем.

– Тогда до свидания, – нейтрально-приветливым тоном попрощалась она.

– Да, – кивнул Красногорский и не сдвинулся с места.

– Давай я дверь открою.

– Да, – повторил он.

Так и не тронувшись с места, он глядел на нее. И не выдержал – выплеснул все, что держал в себе, то, что намеревался сказать в другой обстановке и уж точно не таким образом – топчась в прихожей, да еще после перепоя:

– Я больше так не могу. Я истосковался по тебе ужасно. Выяснилось, что я не могу без тебя жить. Даже дышать не могу нормально без тебя. Какая-то совсем ерунда получается. Если это любовь, значит, я тебя люблю. И больше не изводи ты меня, пожалуйста, этими любовями-нелюбовями.

– Не буду, – совершенно серьезно ответила Арина.

Красногорский уже не мог видеть – вот так просто стоять и видеть это ее серьезное лицо и вообще уже туго соображал, он шагнул вперед, обхватил ее, прижал к себе и закрыл глаза от заполнявшего все его существо чувства умиротворения.

А когда открыл глаза, увидел маленькую девочку, совсем крошку, которая стояла в паре метров от них и смотрела прямо на Красногорского очень странным, серьезным, изучающим взглядом… точно таких же, как у него, янтарно-зеленых глаз.

Он замер, даже дышать перестал. Арина, почувствовавшая его неожиданную закаменелость, отстранилась, посмотрела в лицо Артема, развернулась и увидела малышку.

– Симочка, – присаживаясь, позвала она.

– Мама, – заулыбалась девочка и побежала-потопала к ней.

Арина подхватила ребенка на руки и поднялась.

– Вот, Артем, это наша замечательная Симочка, – представила она девочку.

– Дядя Артем! – послышался радостный вопль ворвавшегося в прихожую Матвея. – Ты приехал! Ура!

И стремительный, как болид, сгусток бушующей энергии, упакованный в пижамку, с веселыми вихрами на голове, с радостными веснушками и оттопыренными ушами, метнулся к любимому дяде Артему, которому пришлось подхватить пацана на руки, при этом усиленно стараясь поворачивать голову так, чтобы не дышать на него.