Ребекка Уэллс - Божественные тайны сестричек Я-Я

Поднявшись в спальню, она зажгла еще одну свечу и поставила вместе с огарками бенгальских огней перед статуей Девы Марии. Потом вытерла ноги и легла в постель.

«Я поставила свечу за свою дочь. И пусть свеча горит, пока я сплю. Плевать мне на пожарных и их чертовы инструкции. Однажды я уже пережила пожар».

Сидда стояла на верхней палубе парома, идущего к Бейнс-бридж-Айленд, и смотрела, как исчезает за горизонтом Сиэтл. На юге возвышалась гора Рейнир, охраняющая город подобно гигантскому благосклонному божеству. Повернувшись к западу, Сидда увидела зубчатые пики и сверкающие ледники гор Олимпик, рвущихся к небу с полуострова Олимпик.

Сидда почти не замечала улыбавшихся, сновавших по палубе туристов. Она вспоминала тот день в феврале прошлого года, когда открывавшийся перед ней вид был совсем иным.

И день был тоже другим: холодным, солнечным, будним. Только что вышли восторженные рецензии на «Женщин в лунном сиянии», а гибельное интервью еще не появлялось. Сидда и Коннор сбежали, чтобы отпраздновать успех: захватили Хьюэлин и долго гуляли в Центральном парке, а потом вернулись в квартиру Сидды и откупорили бутылку шампанского. Прямо днем. А когда солнце опустилось совсем низко и в воздухе повеяло февральским холодком, они занялись любовью. Сидда наклонилась над Коннором и понюхала его плечи, как раз в тех местах, где, по словам Марты Грэм, должны были расти крылья. Поднялась повыше, чтобы понюхать его волосы. Густые черные волосы с проседью на висках, мягкие, словно вымытые дождевой водой, как когда-то делала ее бабушка Багги. Его стройное мускулистое тело сейчас, возможно, было сексуальнее, чем в двадцать лет.

Сидда давно потеряла счет любовникам… годы и годы совокуплений, оставивших ее ранимой, чуточку растерянной и опустошенной, особенно по утрам, когда приходилось вставать. У нее было две довольно продолжительных связи, но только с Коннором она чувствовала себя по-настоящему хорошо и ощущала, что ее нежно любят.

После они долго лежали обнаженными, бок о бок, охлаждая разгоряченную кожу. Сидда погрузилась в крепкие теплые объятия их тел и блаженно отдыхала. На какое-то мгновение она умерла старой доброй маленькой смертью, вернее, они умерли одновременно. И тут ее глаза переполнились слезами. Она плакала и плакала. От красоты того, с чем она случайно встретилась. От страха, что случится нечто ужасное, потому что она потеряла бдительность. Плакала из боязни чего-то настолько чудесного, что у нее не хватит храбрости вынести это.

Когда она успокоилась, он поцеловал ее в глаза. И попросил выйти за него замуж.

Она сказала «да».

Много лет назад Сидда решила никогда не выходить замуж. Ни за кого. Никогда. Поклялась, что не повторит ошибок родителей. Не пойдет на то, чему сама была свидетелем в их браке.

Но Коннору сказала «да».

Он положил ладонь на ее живот, на самый пупок, так что, когда она выдыхала, живот упирался в его ладонь. Первым порывом было втянуть живот, чтобы казался более плоским, но энергии на это уже не осталось. Любовь ее измотала.

Наконец они натянули свитера и толстые носки и вышли на маленький балкон ее квартиры на двадцать втором этаже. Сидда захватила старый фотоаппарат, который они установили на штативе, и нажала кнопку автоспуска. Улыбающиеся. С развевающимися на ветру волосами. Не обнявшиеся, но стоящие рядом и держащиеся за руки, как на старых снимках.

Сидда съехала с парома и направилась на запад, к полуострову Олимпик. Через час с лишним езды показались огромные территории «окультуренных лесов», где все деревья вырубались, сжигались, а земли засаживались заново. То и дело мелькали маленькие городки с унылого вида домиками и широкие, как разверстые раны, вырубки с белыми пнями и скрюченными ветками, походившими на человеческие кости.

На белом здании бензозаправки висел большой цветной плакат с изображением трех поколений здоровяков лесорубов и броской надписью: «ИСЧЕЗАЮЩИЕ ВИДЫ. СОХРАНИМ ИХ».

Как-то Сидда едва не оказалась в кювете, чудом не столкнувшись с неуклюжим лесовозом, высоко груженным бревнами. На радиаторе болталась потрепанная пятнистая сова.

Ближе к вечеру Сидда свернула на проселочную дорогу, ведущую к домику Мэй, старой белой бревенчатой хижине постройки тридцатых годов, выстроенной неподалеку от озера Куино, на опушке дождевого леса. С его крыши открывалась панорама озера. Справа расстилались зеленые пространства заливных лугов реки Куино, исчезающей в суровых, покрытых снегом пиках гор Олимпик. Под серым небом серебрилась неподвижная вода, и было так тихо, что Сидда слышала, как гагара садится на поверхность озера.

В домике было темно и уютно. Панели из узловатой сосны излучали золотистое сияние даже в самые хмурые дни. Помещение состояло из кухни, довольно большой спальни и одной гигантской комнаты с бесчисленными окнами и стеклянными дверями, откуда можно было попасть на веранду. Одна из стен была увешана снимками Мэй Соренсон и ее родных. У Сидды потеплело на сердце при виде книг, мягких кресел и паззла с пейзажем Венеции, все еще лежавшего на маленьком угловом столике.

Разгрузив машину, Сидда заварила чай и немедленно пожалела о решении спрятаться от всех. Ее так и подмывало позвонить агенту и объяснить, как ее найти. Черт возьми, почему она не сообразила захватить сотовый! Слишком привыкла всегда быть в курсе событий.

Вынудив себя оставаться на месте и не метаться в поисках телефона, Сидда вспомнила о непонятной коробке, которую сунул ей Коннор в последнюю минуту. Принесла ее из машины и поставила посреди большой комнаты на старый, выцветший, розовый с зеленым коврик, как раз перед стеклянными дверями, ведущими на крышу. Сейчас они были открыты, и с озера в комнату врывался легкий ветерок.

Хьюэлин, с любопытством принюхиваясь, кружила вокруг коробки. Надпись на крышке была сделана почерком Виви. Обратный адрес — Пекан-Гроув. Последовав примеру Хьюэлин, Сидда обошла коробку и уже подумывала было наклониться и тоже ее обнюхать. Эта штука излучает мама-лучи! Облеплена стикерами «Федэкс»[12]. Сверху рукой Виви крупно написано «ОСТОРОЖНО. НЕ МЯТЬ».

Сидда нагнулась, подняла коробку и приложила к ней ухо. По крайней мере тиканья не слышно. Весит фунтов двадцать. Ничем не пахнет.

Она поставила коробку на стол и вышла на кухню, где медленно выпила стакан воды. Потом вернулась в большую комнату и снова уставилась на коробку.

Хьюэлин подошла к двери, навострила уши и весело завиляла хвостом, ожидая, пока можно будет выбежать во двор.

Сидда надела купальник, позвала Хьюэлин, и они спустились по грубо вытесанной лестнице к причалу на озере. Осторожно сунула ногу в воду и тут же отдернула. Ну уж нет! Она не героиня! Для южанки это верный инфаркт!

Поэтому Сидда села на причал, лениво наблюдая, как собака весело резвится у воды. Наконец, устав от беготни, кокер растянулся рядом с хозяйкой.

Немного погодя Сидда вернулась в дом, распаковала привезенные с собой книги, от Чехова до «Словаря условных обозначений» Сирло, биографии Клер Бут Люс и труд с многозначительным названием «На пути к браку: трансформация любовных отношений». За книгами последовала одежда: брюки цвета хаки, шорты, полотняные блузки, спортивные штаны и одна широкая мягкая белая ситцевая ночнушка. Вынула талисманы, с которыми не расставалась: перовую подушку, привезенную из дома, снимок в рамке — она и Коннор в день обручения, — потрепанного игрушечного медведя, подаренного Мэй Соренсон перед первым чтением «Женщин в лунном сиянии» в театре, пластиковый пакет с двумя хлопковыми коробочками, выращенными на плантации Пекан-Гроув, и крошечный старый флакончик, купленный в лондонской антикварной лавчонке. Все это она разложила на каминной полке вместе с освященной свечой с изображением святого Иуды и фотографией Пресвятой Девы Гваделупской в окружении роз. Убрала в холодильник итальянскую пасту, яблоки, канталупы, сыр «Гауда» и шампанское, разложила походную кроватку Хьюэлин.

И все это время она старательно обходила коробку. Рано.

Только проснувшись среди ночи и не в силах больше заснуть, Сидда сдалась и перестала сопротивляться искушению. Накинула халат, разрисованный пуделями и розами, эксцентрическое одеяние, сшитое Уэйдом Коненом из шенилевого[13] постельного покрывала пятидесятых, в котором чувствовала себя кем-то вроде Люсиль Болл[14], сидящей на игле.

Пошел дождь, и сильно похолодало. Август в северо-западных районах все равно что ноябрь в Луизиане.

Хьюэлин проскользнула за ней из спальни в большую комнату. Сидда немного постояла на месте, прежде чем подтянуть висевшую над столом лампу ближе к столешнице, сесть и открыть коробку.

Внутри оказался объемистый толстый пластиковый мешок для мусора, старательно запечатанный скотчем. К мешку был прилеплен конверт с именем Сидды.

В конверте лежало письмо, написанное не на особой бумаге с монограммами Виви, а на бланке «Гарнет бэнк энд траст компани», которые всегда лежали рядом с телефоном на кухне. Казалось, записку набросали впопыхах и оторвали от общей стопки, прежде чем Виви успела передумать.