— Не ожидал тебя здесь увидеть. Вроде ты никогда особенно не любила велогонки.

— Это была моя ошибка. Велогонки — потрясающий вид спорта. Уверена, я еще много чего упустила.

Прошло, наверное, две минуты, потому что удержавшиеся в седлах велосипедисты вновь появляются из-за поворота, и Дэн, схватив Люси за руку, оттаскивает ее с дороги на траву.

— Такое ощущение, что находишься в центре тропического циклона, — говорит она, когда гонщики вновь скрываются из виду.

Отойдя подальше от трассы, Дэн открывает бутылку воды и делает большой глоток.

— Ну и что ты здесь делаешь? — наконец спрашивает он.

— Пришла, чтобы тебя увидеть. Я соскучилась. Ты не отвечаешь на мои звонки, а нам необходимо поговорить.

— Это не самое подходящее место.

— Для этого любое место окажется неподходящим, — говорит Люси, придвигаясь к нему. — Поэтому просто дай мне сказать, потому что это очень важно. Я люблю тебя. Я очень сожалею о том, что случилось. Очень. Я люблю тебя. Мы прожили вместе много счастливых лет, и у нас было много счастливых дней. Мы хорошо знаем друг друга. Любим друг друга. И не можем просто так вот взять и все забыть.

Дэн поднимает покореженный велосипед и бросает его под дерево.

— Любим друг друга? Не исключено. Но насчет того, что знаем, ты сильно ошибаешься. Я, например, этого сказать не могу, потому что совсем не знаю, какая ты.

— Я все та же девушка, на которой ты женился, — тихо говорит Люси.

— Хотелось бы в это верить.

— Эй, посмотри, я кое-что принесла. Думаю, тебе нужно на это взглянуть. — С этими словами Люси открывает сумочку и достает из нее большой конверт. Он немного помят, издает слабый запах духов и запечатан сургучной печатью с инициалами «Л.Ч.».

— Что это? — спрашивает Дэн, беря у Люси конверт и вертя его в руках.

— Это последнее письмо, которое я написала, когда еще была Люси Чэпман. Ночью перед нашей свадьбой. Помнишь? Зельда велела каждому из нас написать письмо и спрятать его. Она сказала, что семейная жизнь не всегда безоблачна и, когда настанут трудные времена, нам понадобится свидетельство того, что мы поклялись быть вместе и в радости, и в горе.

Дэн смотрит на письмо:

— И что же в нем написано?

— Если честно, не знаю. Я помню лишь, как писала его, а что — забыла. Прошлой ночью я не могла заснуть и в четыре утра поднялась на чердак и нашла наши письма в сундуке твоей бабушки. Они лежали в жестяной коробке для печенья, перевязанной розовой лентой.

— Я помню эту коробку, — улыбается Дэн. — И тот единственный раз, когда ты пыталась испечь мне печенье. Но я все равно на тебе женился.

— Желудок у тебя болел всего два дня.

— Но счастье должно было продлиться вечно, — с горечью произносит Дэн.

Люси кивает:

— Именно сейчас эти письма могли бы нам помочь.

Дэн просовывает палец под клапан, несколько секунд возится с печатью и наконец открывает конверт. Достав из него бледно-голубой листок, садится под раскидистым дубом.

— Может, ты сама прочтешь? — предлагает он, передавая письмо Люси.

Люси берет листок и усаживается рядом. Они совсем про меня забыли, и я решаю, что сейчас лучше всего оставить их одних. Я собираюсь вернуться к автомобилю, но путь мне преграждает толпа гонщиков, уже слезших с велосипедов, — вероятно, соревнования закончились, поэтому мне ничего не остается, как встать с другой стороны дерева, под которым сидят Дэн и Люси.

— «Мой дорогой Дэн, — слышу я голос Люси. — Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, за что-то на меня рассердился. Я совершила какой-то ужасный поступок, хотя сейчас даже не представляю, что это может быть. Ничего удивительного. Ведь, по твоим словам, ты любишь меня потому, что я не даю тебе расслабиться. Я делаю твою жизнь интересной и непредсказуемой. Ты утверждаешь, что я могу создать тебе проблемы, но никогда не заставлю тебя скучать».

Губы Дэна кривятся в улыбке.

— Это уж точно, скучать с тобой просто некогда.

— «Сейчас, в ночь перед нашей свадьбой, — продолжает Люси, — я совершенно уверена, что хочу прожить вместе с тобой всю свою жизнь. Целую жизнь. И если я сделала что-то не так, пожалуйста, загляни в свое сердце и постарайся меня простить. А я обещаю, что всегда буду стараться простить тебя. Ведь когда любишь, приходится просить прощения. И сейчас я прошу его у тебя».

Повисает долгая тишина. Потом Дэн, откашлявшись, говорит:

— Ты как будто знала, что это обязательно случится.

— Нет, нет! — с отчаянием произносит Люси. — Я не понимаю, как все это произошло, и не хочу оправдываться. Я лишь обещаю, что навсегда избавилась от демонов, владевших моей душой эти несколько месяцев.

— Откуда ты знаешь, что это не случится вновь?

— Потому что не зря говорят: чтобы понять, насколько сильно ты любишь кого-то или что-то, надо это потерять. Но я больше никогда не совершу подобную глупость.

Дэн наклоняется, берет Люси за руку, и они несколько долгих минут сидят молча, глядя друг другу в глаза.

— А где письмо, которое написал я?

— Тоже у меня. — Люси достает из сумочки светло-коричневый конверт с адресом офиса, в котором Дэн работал двадцать лет назад. — Теперь твоя очередь.

Разорвав конверт, Дэн достает из него письмо.

— «Моя прекрасная Люси, — читает он, и голос у него заметно дрожит, — что бы ты ни сделала, я никогда не смогу на тебя сердиться. Поэтому, если ты сейчас читаешь эти строки, в чем-то виноват я, а не ты. С первой минуты нашего знакомства я мечтал о том, что когда-нибудь мы будем вместе, и теперь просто не могу поверить, что это вот-вот произойдет. Моя любовь к тебе вечна, а если я когда-нибудь об этом забуду, просто встряхни меня как следует и напомни, что даже целой вечности слишком мало, когда мы рядом друг с другом. Надеюсь, ты никогда не отдалишься от меня настолько, что не сможешь найти обратную дорогу».

— Ты действительно так думаешь? — спрашивает Люси, шмыгая носом.

— Я думал так двадцать лет назад.

— А сейчас?

Дэн не торопится с ответом. Он крутит обручальное кольцо, которое никогда не снимает с пальца, потом берет жену за руку и говорит;

— С тех пор ничего не изменилось. Никто не может разозлить меня так, как ты, но никто, кроме тебя, не сможет сделать меня счастливым. Я люблю Люси.

— Ты поклялся, что никогда не будешь дразнить меня из-за моего имени и того ТВ-шоу, — напоминает Люси, плача и смеясь одновременно, и бросается Дэну на шею.

— После двадцати лет брака я имею на это право, — счастливо улыбаясь, говорит он, прижимает Люси к себе, и они оба падают на траву.

Все-таки хорошо, что Дэн успел проехать только три круга, иначе у него не осталось бы сил на то, что, как мне кажется, должно сейчас произойти. Что ж, это займет немало времени, и мне, пожалуй, лучше всего купить хот-дог и вернуться домой на поезде.

19

Тамика заболела свинкой.

— Свинкой? — переспрашиваю я, когда ее приемная мать звонит мне, чтобы сообщить о болезни девочки, за три дня до спектакля. — Но в наши дни никто не болеет свинкой.

— А она заболела, — отвечает приемная мать. — Шею раздуло так, словно она проглотила баскетбольный мяч. Или два. И говорить почти не может.

— Вы показали ребенка врачу?

— Хочу отвести ее в клинику сегодня после обеда.

Мне следовало бы пожалеть бедную девочку, у которой температура подскочила до тридцати девяти градусов, но сейчас я могу думать лишь о том, что ее дублерша ни за что не споет «Я танцевать хочу» так же, как спела бы Тамика.

Через несколько минут мне звонит Пегги, помощница Джоша Гордона, и просит оставить для ее шефа не десять, как было запланировано, а одиннадцать мест на благотворительном ужине, который состоится перед спектаклем.

— Не уверена, что ужин вообще состоится, впрочем, как и спектакль, — в отчаянии говорю я. — Наша звезда заболела. У нее свинка. Вот ждем, что скажет доктор. Я вам перезвоню.

— Подождите минутку, — просит Пегги и переводит меня в режим ожидания.

Пока я жду того, кто хочет со мной поговорить, агентство «Блумберг» обрушивает на меня целый водопад информации о биржевых котировках, хотя я надеялась послушать всего лишь популярные мелодии в FM-диапазоне — пусть даже и в исполнении «Ловин спунфул».

Через минуту трубку берет Джош.

— В наши дни никто не болеет свинкой, — уверенно заявляет он.

Научу ли я когда-нибудь этого человека здороваться?

— Привет, Джош. Именно это я и сказала. Но, по-видимому, у Тамики именно свинка. У нее сильно опухли железки.

— Это та самая девочка, которую я видел на репетиции? С хвостиками и потрясающим голосом? Она настоящий талант.

— А сколько она работала, как старалась! Это просто несправедливо.

— Простите, мне пора, — неожиданно произносит Джош и вешает трубку.

— Приятно было с вами пообщаться, — говорю я, слушая короткие гудки. — Спасибо за поддержку.

Положив трубку, я начинаю разрабатывать стратегию. Может, костюмер что-нибудь придумает? Конечно, платье с высоким воротом, скрывающим шею, не совсем подходит для сцены бала, но сейчас не до таких тонкостей. А если Тамика совсем не сможет петь, придется использовать фонограмму. В конце концов, даже Одри Хепберн не сама исполняла свои арии.

Утро я трачу на доделывание бесконечных мелочей, связанных с благотворительным спектаклем. В последний раз вычитываю текст программки. Обсуждаю с Амандой преимущества белых лент, которые будут украшать сумочки с подарками, перед полосатыми. Обмениваюсь с Памелой и Хизер мнениями по поводу списка гостей, который меняется быстрее, чем подружки у Джорджа Клуни.

Наконец я иду на кухню, где мне предстоит решить, что съесть на ленч — тарелку кукурузных хлопьев или сливочный йогурт. В обоих блюдах содержится по сто двадцать калорий, и я никак не могу сделать выбор, но тут опять звонит телефон. Прежде чем снять трубку, я минуту стою в раздумье: интересно, удастся ли мне влезть во взятое напрокат платье от Шанель, если слопать и хлопья, и йогурт?