Что же касается Саши… Полтора года назад ее брат закончил обучение в Петербургском кадетском корпусе и, в ожидании вакансии в столице, вернулся в Москву, будучи временно определенным в московскую команду Семеновского полка. Тогда же он и свел знакомство со своими друзьями. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них и слышал прежде о «безнадежно больной» княжне Шехонской, но не придал этому значения или просто забыл. Впрочем, едва ли в свете часто говорили о ней, — кого мог удивить тот факт, что дитя воспитывается отдельно от семьи? Это было вполне в порядке вещей, как и детские хвори…

Так что, совсем не факт неосведомленности Сашиных друзей тревожил Катю. Неожиданная мысль зазубренной иглой вонзилась в мозг. Не в том ли истинная причина запрета, что брат по своей простоте мог сболтнуть что-нибудь лишнее, например, что она вовсе не больна?

Катя похолодела. Этого не может быть. Просто не может. Отец сказал правду, он не мог солгать ей. Какая выгода была матери в том, чтобы все окружающие считали ее дочь безнадежно больной? Это просто нелепость!

И чтобы сохранить хоть немного душевного спокойствия, ей лучше отбросить все эти подозрения. Забот хватает и без того, чтобы еще копаться в мозгах maman, где, несомненно, сам черт ногу сломит. И одна из этих забот — мертвая невеста, чей призрак вновь вызван к жизни благодаря вмешательству отца Серафима.


[1] В России в те времена предпочитали называть Стамбул его прежним именем, — Константинополь или даже Царьград.

[2] Крепость Османской империи на Днестре, взятая русскими войсками в 1770 году, в ходе русско-турецкой войны 1768–1774 гг.

* * *

Тем же вечером, когда отец отбыл в Английский Клуб, maman предавалась меланхолии в своем будуаре, а Саша отдавал всего себя службе, Катя решила присоединиться к Акулине, занятой вышиванием в своей комнате. Некоторое время она наблюдала за тетушкой, прилежно склонявшейся над пяльцами, и наконец заговорила.

— Акулинушка, — начала Катя, — скажи, ты ведь, наверное, многих знаешь в Москве?

— Да уж немало. А что за нужда у тебя, Катенька?

— Да как сказать… — Катя пожала плечами. — Об одном человеке нужно сведения собрать.

— Ой, — опустив пяльцы, Акулина лукаво посмотрела на девушку, — неужто какой-то кавалер так скоро в глазок тебе впал?

Интерес Акулины был вполне объясним: имя Михаила в их беседах пока еще не всплывало, хотя Катя и планировала со временем посвятить тетку в свою сердечную тайну. Но, разумеется, не сейчас, когда на ней висит, словно долговая расписка, эта епитимья… Едва не покраснев, Катя поспешно покачала головой:

— Да нет, что ты, совсем не в этом дело! Мне о девице одной разузнать нужно.

— О девице? — не без разочарования отозвалась Акулина. — А что за девица? Ну, спрашивай, раз надобно. Чем сумею — помогу.

Катя уселась напротив тетушки, откидывая со лба непослушную прядь волос, собралась с мыслями.

— Скажи, есть ли среди твоих знакомых молодая барышня по имени Анна, с которой в последнее время произошло что-нибудь странное?

— Хм. Анна, говоришь? — Акулина наморщила лоб, припоминая. — Да у нас, кажись, все Анны в возрасте твоей maman, никак не моложе. Барышень и нету вроде с таким именем. Если только перестарок, но ведь ты говоришь — молодая? В каких летах-то, Катенька?

— Лет четырнадцати-пятнадцати, я думаю, — отозвалась Катя и спохватилась: — Так ведь я могу тебе ее наружность обрисовать!

— Ну-ка, ну-ка, — поощрила Акулина, еще не зная сути дела, но уже заинтригованная.

— Среднего роста, тоненькая такая, — начала Катя, — личико белое, красивое, глаза голубые и волосы светлые, как лен…

— Анна, светловолосая, — задумчиво повторила Акулина.

Катя ждала, затаив дыхание, но после минуты напряженных размышлений, Акулина сокрушенно покачала головой:

— Нет, Катенька, что-то не припомню такой девицы… Хотя, — внезапно встрепенулась она, — постой: барона Строганова внучка — как раз Анна. Только она постарше будет, ей, пожалуй что, осьмнадцатый пошел. Правда, смотрится она совсем отроковицей, никак ей не дашь ее летов.

— А как выглядит она? — жадно спросила Катя.

Акулина закатила глаза, вспоминая:

— А так и выглядит, душа моя, как ты обрисовала. Беленькая, как херувим Господень, очи лазоревые… Врать не стану, хороша барышня. Я почему ее не тотчас вспомнила? Маменька-то, да папенька твои с той новой знатью не якшаются, вот и Анну я не коротко знаю.

— Ну разумеется, — хмыкнула Катя, — я скорее удивилась бы, если б maman сочла ровней для себя это семейство, которое только при Петре Алексеевиче[1] в дворянское достоинство и возвели.

— Так понятное дело, Катенька, у нас тут не Петербург, а Москва все-таки! — придирчиво разглядывая вышитый лепесток, проронила тетка.

— И кичиться принято не умом и заслугами перед отечеством, а происхождением от Рюрика, — не без иронии заметила девушка. — Впрочем, Бог с ними. А где она сейчас, эта Анна?

— Ну, где! Дома, должно быть.

— Акулинушка, а ты не можешь узнать это поточнее как-нибудь? Очень нужно! — Катя молитвенно сложила руки перед грудью.

Акулина оторвалась от вышивки и внимательно оглядела племянницу:

— Да что стряслось-то, Катенька? Ты меня удивляешь, ей-Богу. То какого-то цыгана ищешь, то теперь — вынь да положь тебе эту Анну. Что за тайны?

— Да никаких тайн нет! — Катя с трудом сдержала раздражение. — Я встретила ее в дороге. Она попала в затруднительное положение. В общем… ну как тебе сказать… С женихом она бежала из дома, а тот обманщиком оказался. Я рассказала об этом отцу Серафиму на исповеди, и он посчитал, что я должна найти родителей этой барышни.

— Свят, свят, свят! — Акулина в ужасе перекрестилась. — Да неужели та самая Анна? Вот беда! — она призадумалась. — Помочь надо, конечно, тут я с батюшкой нашим согласна. Только чем тут поможешь, Катенька? Хоть венчанная, хоть нет — все одно, — без родительского благословения сбежала. Считай, погублена девица. А с кем сбежала-то она? Я про то и не слыхала.

— Это… не имеет значения, не помню я его имени, — отмахнулась Катя, инстинктивно не желая называть фамилии Стрешнева. — Я должна найти ее родных и рассказать им обо всем. Вот только, ты говоришь, что не слыхала ни о каком бегстве? Это странно. Быть может, это совсем не та Анна? Давно ли ты видела ее?

— Ой, давно! — подумав, сообщила Акулина. — Дай Бог не соврать, — еще на Троицу в церкви встретила. А с тех пор и не видала.

— Ну если так, тогда есть смысл уточнить, где сейчас эта барышня. Сможешь, Акулина?

Тетка вздохнула.

— Попробую.

Вошел лакей с сообщением, что барин вернулся и просит барышню спуститься в вестибюль. Катя вскочила, машинально расправляя юбки, и торопливо направилась к дверям.

— Только не тяни с этим, Акулинушка, хорошо? — бросила она на ходу. — Узнай как можно скорее!

И не слушая того, что беззлобно проворчала в ответ тетушка, вновь погрузившаяся в вышивание, Катя поспешила спуститься вниз. Сходя по ступеням парадной лестницы, она заметила отца, который просматривал стопку писем, поданных ему на подносе лакеем, а рядом… Катя издала ликующий вопль, отозвавшийся звонким эхом под сводами вестибюля, и в несколько мгновений одолела оставшиеся ступени.

Рядом с князем Шехонским, боязливо прижимаясь к его боку и озираясь по сторонам, стоял темнокожий мальчик лет восьми-девяти, в синем бархатном камзольчике и малиновых шальварах, с белоснежным тюрбаном на голове, украшенным серебристым пером цапли.

При виде громогласной незнакомки, малыш поспешил спрятаться за спину князя, но, не сдержав любопытства, все же высунул голову, настороженно разглядывая приближавшуюся Катю.

— Ne crains pas, Chanku, (Не бойся, Шанку (франц.) — усмехнулся отец, ободряюще похлопав его по плечу. — Это твоя новая госпожа, княжна Катрин. Она не кусается.

Катя засмеялась, наклонившись к негритенку, мягко потянула его к себе, и тот, обреченно вздохнув, покинул свое убежище за спиной князя. Поднял на девушку жгучие глазищи, синеватые белки которых так и сверкали на черном личике, не без достоинства поклонился и произнес нежным голоском:

— Bonsoir, Mademoiselle.

Умиленная Катя опустилась на корточки и порывисто прижала ребенка к себе.

— Он просто чудо! — с восхищением глядя на свою так скоро воплотившуюся мечту, воскликнула она. — Такой славный!.. Как тебя зовут, малыш?

Похоже, мальчик понял вопрос, но князь ответил раньше, опередив его:

— Его зовут Шанку. Он немного знает по-русски, но в основном тебе придется общаться с ним по-французски, если, конечно, ты не решишь с его помощью изучать абиссинский. Впрочем, он еще неплохо болтает по-турецки.

— Он абиссинец? — Катя поднялась на ноги, наконец оставив смущенного арапчонка в покое, но по-прежнему не сводила с него восторженного взгляда.

— Именно. И притом, — добропорядочный православный христианин, — усмехнулся отец.

— Да где же вы взяли его так скоро? Я и не надеялась почти…

— Просто повезло. Выиграл в карты у графа Головкина. И, кстати сказать, граф был счастлив оплатить свой долг предложенным мною способом.

— Отец! — Катя с нежностью обняла его, расцеловала в обе щеки. — Как мне благодарить вас?

— Не беспокойся на этот счет, Катенька, — отозвался отец, возвращая ей поцелуи. — Мне было очень приятно доставить тебе эту радость. Я очень надеюсь, что вы с Шанку подружитесь.

— Я не сомневаюсь в этом! — повернувшись к Шанку, Катя с улыбкой протянула ему руку, и тот застенчиво вложил в ее ладонь свои черные пальчики…


[1] Царь Петр I (1682–1725).

Глава 11. Камень преткновения